– Документ, озаглавленный «завещание», хранился в большом запечатанном конверте серой бумаги. Датирован мая семнадцатым числом 1880 года от Рождества Христова, – важно диктовал пристав, словно бы не замечая, как изнывали от нетерпения присутствующие. – В качестве свидетелей, удостоверяющих личность завещателя, поименованы… Почётный гражданин доктор Гессе и… управляющий имуществом Селивётстов. Домашнее завещание исполнено собственноручно господином Соковниковым. Итак, далее по тексту: «Сознавая бренность всего сущего и тяжесть довлеющих надо мною немощей, скорбей и болезней, но оставаясь в твёрдом уме и памяти, на случай своей смерти спешу распорядиться имеющимся у меня имуществом следующим образом. Всё оставшееся после меня движимое, недвижимое имущество, а тако же отдельно поименованные ценности надлежит разделить следующим образом»…

Пристав сделал паузу, поднял глаза на секретаря, как бы проверяя, успевает ли тот записывать. Шумилов не сомневался, что полицейский просто куражится над соискателями наследства, сгрудившимися в дверях с карандашами наперевес.

– «… племяннику моему Соковникову Василию Александровичу – дом в Санкт-Петербурге на Вознесенском проспекте, со всею обстановкой, – важно провозгласил пристав, вернувшись к чтению завещания, – и к этому – дачу в Лесном так же с обстановкой и с хозяйственными пристройками, утварью, лошадьми и всею домашнею живностью. Всё остальное имущество, помимо особо поименнованных вещей, завещаю обратить в деньги и разделить следующим образом: доктору Францу Гессе, пользовавшему меня на протяжении последних лет, когда я тяжко стал страдать, семнадцать тысяч рублей серебром… Моему надёжному другу, терпевшему меня столько лет, купцу Куликову Матвею Матвеевичу, двадцать тысяч рублей серебром… Моему другу купцу Локтеву Фёдору Ивановичу также двадцать тысяч рублей серебром… Его дочерям, моим крестницам, Анне и Ангелине, – по пяти тысяч рублей серебром каждой… Им же завещаю шкатулки: Анне – из белого золота с вензелем «А», Ангелине – малахитовую с платиновой инкрустацией и также с вензелем «А».

Когда пристав делал паузы, в комнате повисала звенящая тишина.

– Значит, разделил гарнитур… – неожиданно вырвалось у г-жи Смирнитской.

Эти горько-досадливые слова, произнесенные актрисой себе под нос, прозвучали неожиданно отчётливо.

Очевидно, актриса прекрасно знала, о каких шкатулках шла речь в завещании. Решение Соковникова отдать шкатулки крестницам вызвало раздражение Смирнитской, которое она не смогла скрыть. Пристав только глянул на актрису и продолжил чтение:

– «Управляющему моим хозяйством, Селивёрстову Якову Даниловичу оставляю семь тысяч рублей серебром. Он немало от меня терпел, так пусть же простит меня. Служащему у меня Базарову Владимиру Викторовичу надлежит отдать пятьдесят тысяч рублей серебром. Он работает у меня дольше прочих, за то ему и награда особая, – пристав глянул на своего секретаря, проверяя, успевает ли тот писать. – Валаамскому монастырю, кто бы ни был его настоятелем на момент моей кончины, надлежит отдать десять тысяч рублей серебром. Кроме этого, завещаю племяннику моему Василию особо оплатить сорок литургий, которые надлежит отслужить по мне на Валааме. О вечном поминании души моей до тех самых времён, пока стоять будет Валаамская обитель, я договорился с настоятелем отцом Иоанном Дамаскиным в бытность мою там. Дворникам Алимпиеву Кузьме, Драгомилову Евсею, Фролову Потапу – по сто рублей серебром каждому. Горничным Листьевой Степаниде и Колчиной Прасковье – по восьмидесяти рублей серебром. Садовникам Щапову Петру и Ельникову Агапу – по пятидесяти рублей серебром и всю мою одежду, кроме бобровой шубы. Конюху Алтуфьеву Архипу – шиш с маслом за нерадивость, глупость и злой язык. Истопнику Гранушкину Семёну – пятьдесят рублей серебром и сапоги яловые. Птичнице Семеняке Фекле двадцать рублей серебром и штуку ситца из кладовой».»

Пристав опять прервался, дабы перевести дыхание, но молчание его превратно истолковал Лядов, обратившийся к окружающим:

– Это что же, всю прислугу, значит, назвал, а о нас позабыл?

– Подождите вы, – остановил капельмейстера полицейский, – я ещё не закончил. Продолжим-с: «Оставшуюся сумму разделить на следующие доли: подворью Валаамского монастыря в Санкт-Петербурге – двадцать пять процентов в денежном выражении и икону Николая Чудотворца в драгоценном окладе. Актрисам Александринского Императорского театра Смирнитской Тамаре Платоновне и Михайловского театра Епифановой Надежде Аркадиевне – по двадцать процентов оставшихся денег, хотя по совести, ни та, ни другая не заслужили сего. Однако, пусть они получат эти деньги, дабы воочию доказать всему свету, что не всякая кость застреёт в жадной глотке».

– Что-о-о??? – выдохнули обе дамы. Отреагировали они спонтанно и при этом совершенно одинаково, что со стороны выглядело довольно забавно. Только потом Тамара Платоновна быстро справилась с первым шоком, а Надежда Аркадиевна так и застыла с выражением полного ошеломления на лице, ее шея и открытая декольте часть груди стремительно начали покрываться малиновыми пятнами.

– Ну да, так и написано, – пристав сам остолбенел от прочитанного и, покосившись на секретаря, добавил, – Ты это, конечно, не пиши, указывай только цифры, а то… завещатель-то шутником оказался! Дальше читаю, так: «капельмейстеру Императорских театров Лядову Антону Антоновичу отдать пяти процентов вырученных денег». Гм, так в тексте, завещатель, похоже, с падежами напортачил. «Сему мясоеду Лядову хватит столько, и то много будет»… Это тоже писать не надо, – приказал пристав секретарю. – «Нотариусу Утину Лавру Ильичу – двадцать процентов и моему многолетнему биржевому маклеру, Бесценному Филиппу Андреевичу, за толковую службу – десять процентов».

На третьем листе завещания оказались весьма пространные рассуждения автора о смысле жизни, справедливости и воздаяни и о том, что Соковников своей последней волей, не желая кого-то обидеть, старался рассчитаться с каждым, перед кем чувствовал какую-либо нравственную ответственность. Далее шли подписи как самого завещателя, так и свидетелей, удостоверявших его личность, а именно доктора Франца Гессе, управляющего Якова Селивёрстова и лакея Владимира Базарова.

После прочтения документа в помещении на некоторое время воцарилась напряжённая тишина. Присутствовавшим на осмысление услышанного явно требовалось какое-то время. Вдруг послышался звенящий, как натянутая струна, голос г-жи Епифановой:

– Я так и не поняла, двадцать процентов – это больше или меньше, чем те пять тысяч, которые мне предназначались по старому завещанию?

Не подлежало сомнению, что дама пребывала в состоянии крайне взволнованном.

И тут всех словно прорвало; присутствовавшие заговорили разом, не слушая друг друга. Шумилов увидел побледневшее лицо племянника, что-то требовательно доказывавшего приставу; Лядов принялся вытирать лысину платком, негодующе бормоча себе под нос нелестные эпитеты в адрес покойного миллионера; купцы Локтев и Куликов казались довольны и открыто улыбались, лишь усиливая недовольство прочих; обе актрисы почему-то бросились к доктору Гессе, намереваясь что-то выяснить, но слов было не разобрать. Лишь один монах Никодим сидел нахмурившись, опустив глаза в пол, точно увидел нечто необыкновенно интересное на носах своих старых сапог с обрезанными голенищами. В толпе присутствовавшей здесь же прислуги стоял такой же гул голосов.

Нотариус Утин, выждал паузу, переглянулся несколько раз с Шумиловым и, обведя всех взглядом, громко хлопнул в ладоши, привлекая внимание:

– Господа, по вашей реакции я вижу, что последняя воля Николая Назаровича вызвала определённое недоумение…

– Уж не то слово, господин нотариус, – с вибрацией в голосе моментально отозвалась г-жа Смирнитская, – я чувствую себя просто-напросто обворованной!

– Простите, уважаемая, но я никак не могу согласиться с такой оценкой.

– Вы не можете, да? Позвольте уточнить, сколько получили вы? – наступательно и скоро вновь заговорила актриса; поскольку нотариус не ответил, она оборотилась к прочим присутствующим. – Господа, кто-нибудь записывал подряд? Можете сказать, сколько получил наш дорогой нотариус?

– Не надо лезть в мой карман и считать там деньги, – парировал нотариус.

– Карман, говорите, да? А то, что из карманов других людей – моего, или, скажем, Надежды Аркадиевны – деньги вытащены, сие вас никак не беспокоит?!

– Из вашего кармана, госпожа Смирнитская, ничего не вытащено, потому как туда пока ещё ничего не положено, – с невозмутимой корректностью отозвался Утин. – Деньги принадлежали покойному Николаю Назаровичу, и на то, как ими распорядиться, он имел полное право не спрашивать ничьего – в том числе и вашего! – мнения.

– Ах вот оно что! – понижая голос до свистящего шепота, отчего впечатление сдерживаемого негодования только усилилось, продолжала дама. – Вам, господин нотариус, видимо, дали самый сладкий пирожок! Скажет мне кто-нибудь, сколько отвалилось господину Утину от щедрот Николая Назаровича?! – повторила свой вопрос актриса, обводя присутствующих горящим взглядом.

– Я записывал всё дословно! – поспешил вмешаться Лядов. – Господину Утину причитается двадцать процентов от всех денег, что останутся после безусловных выплат, твёрдо зафиксированных в рублях.

– Тоже двадацать??? – она на миг замолчала. – Вот видите, дорогой господин Утин, вас, кажется, тоже обобрали!

– Позвольте, кто же это меня обобрал?

– Наш дражайший Николай Назарыч!

– Извините, не могу с вами согласиться. У меня невозможно украсть то, чем я не владел. Николай Назарович никак не мог украсть у меня то, что принадлежало ему же самому.

– Дорогой Лавр Ильич, – капельмейстер довольно бесцеремонно оттеснил Тамару Платоновну, стоявшую у него на пути, и шагнул к нотариусу. – Не находите ли вы странным самый принцип построения завещания? Почему часть выплат названа в неких фиксированных суммах, а часть – в процентах от остатка? Стало быть, есть то, что подлежит безусловному выполнению, а есть – иное, необязательное? Разве сие возможно с точки зрения закона?

– Антон Антонович, завещатель вправе придать своей последней воле тот вид, который более полно отвечает его замыслу. Он может указывать денежные суммы как в рублях, так и в процентах…

– Но как же может завещатель… – начал было Лядов, но его неожиданно перебил явно чем-то взволнованный доктор.

– Я хотел бы сделать важное, как мне кажется, заявление. Извините, если перебиваю… – глаза Гессе перебегали с одного лица на другое, ни на ком не задерживаясь. – Дело заключается в том, что я присутствовал при самом акте составления сего завещания покойным Николаем Назаровичем. Прежде чем пригласить нас – то есть господина Селивёрстова и меня – поставить наши подписи, он прочитал текст вслух. И, как мне сейчас кажется, тогда в этом завещании фигурировали совсем другие цифры.

– Па-а-а-звольте! – прорезался голос молчавшего до того пристава, – Что значит «другие»?

– Например, мне помнится, что господину Куликову было завещано как будто бы восемнадцать тысяч рублей, а лакею Базарову – пять тысяч. Сумм в двадцать тысяч, а уж тем более в пятьдесят тысяч, тогда вообще не звучало.

Повисла тяжёлая тишина. Каждый из присутствовавших задумался над услышанным.

– Так что же вы хотите сказать? – спросил пристав.

Благородный доктор только развёл руками и беспомощно огляделся по сторонам. Он наткнулся на испепеляющий взгляд купца Куликова и только теперь догадался, что своею репликой, возможно, задел чужие интересы.

– Я допускаю неуместность моего замечания, – пробормотал Гессе, – и то, что кому-то может не понравиться сказанное, но… я говорю, что помню!

– Господин Селивёрстов, вы что скажете? – пристав оборотился к управляющему.

– Я не знаю, зачем уважаемый доктор начинает нас путать! – важно провозгласил Яков Данилович. – По-моему, всё так и было. Именно такие цифры мне и запомнились.

– И я в свою очередь могу добавить, что Николай Назарович рассказывал мне о завещании именно двадцати тысяч рублей, – тут же поддакнул Куликов. – Так оно и вышло!

– Господин Гессе, подойдите, пожалуйста, ко мне, – попросил доктора пристав. – Посмотрите на третий лист завещания. Вы узнаёте свою подпись?

Гессе приблизился к полицейскому, придирчиво изучил показанный ему лист и после долгой паузы пробормотал:

– Да, моя.

Выглядел он в эту секунду несколько растерянным.

– Посмотрите на текст выше, поглядите на то, как исписаны предыдущие страницы, – продолжал пристав. – А теперь скажите, вы узнаёте руку покойного?

– Ну да, рука Соковникова.

– Вам не кажется, что почерк как-то изменён или несколько отличен от его обычной манеры письма?

– Нет, вроде бы… Это почерк, присущий Николаю Назаровичу.

– Ну, а вы, господин Селивёрстов, – обратился к управляющему пристав, – свою подпись сможете узнать?

Селивёрстов подошёл широким шагом, глянул на лист безо всяких эмоций:

– Моя рука! Чего там смотреть-то?! И почерк хозяина узнаю, однозначно его рука ходила! Вы подлог, что ли, подозреваете? Смешно даже!

– Так, теперь вы, Базаров, – подозвал лакея пристав, – Что можете сказать о своей подписи?

– Моя-с, моя безусловно, – закивал Владимир Викторович, – Уж и не знаю, для чего тут тень на плетень наводить. Всё есть, как было!

– Это что же получается?! – неожиданно взвилась актриса Епифанова. – Всё неверно, всё не сходится! Вон доктор сказал, что завещание не соответствует… Что вы его дураком выставляете?!

Глаза её горели огнём, а негодующий голос дрожал, лицо и открытая шея пошли огромными малиновыми пятнами. Не вызывало сомнений, что актриса близка к истерике.

– Помилуй Бог, вы это об чём толкуете? – изумился пристав.

– Мне Николай Назарович обещал совсем другое! Он был хозяин своего слова! Он не мог так со мною поступить…

Пристав сразу же понял, к чему клонит актриса, и только пренебрежительно махнул рукою, давая понять, что не намерен слушать бессодержательную демагогию. Повернувшись к секретарю, громко произнёс:

– Внесите в протокол, что поименованные в завещании свидетели при предъявлении им сего документа свои подписи под ним опознали.

– Это что же получается… то завещание, что вскрывали у нотариуса Утина теперь отменено? – воскликнула Епифанова, которая никак не могла успокоиться.

– Уважаемая Надежда Аркадиевна, по отечественному наследственному праву именно ныне найденный документ имеет силу последней воли, – негромко ответил ей Шумилов. – Другими словами, каждое последующее завещание отменяет предыдущее. Поскольку открытое ныне завещание составлено в соответствии с правилами, для его отвода оснований не существует.

– Это как это «не существует»? А может, он умом тогда подвинулся? А что, если у него в последние месяцы начинались разные задвиги в голове?