– И давал?

– Конечно, давал. Особенно поначалу. Ему приятно было, что перед ним заискивали. Да и то сказать, а кому было бы неприятно? Деньги рекой лились, но потом, в последние годы, Николай Назарович удалил всех от себя. Затворился на даче. Только меня и держал при себе неотлучно. Ещё управляющий часто бывал, Селивёрстов Яков Динилович.

– А почему из родни только племянник? – полюбопытствовал Шумилов. – Ни жены, ни детей, ни братьев или сестер?

– Хех, вы скажете тоже… Он же скопец! К семейной жизни никак не приспособлен, ни к деторождению, ни к плотским радостям. Он и не делал из этого никакой тайны. Какая уж тут тайна может быть, когда даже следствие по поводу его насильственного оскопления имело место, правда, давно, лет сорок пять тому назад.

– То есть оскопили его в детстве? – уточнил Шумилов.

– Скорее, в отрочестве. И притом, повторюсь, проделали это насильно. Тогда Николаю Назаровичу едва исполнилось четырнадцать лет. Родной братец его, старший, Михаил, был членом скопческой секты, капиталы общины держал, вот откуда миллионы Соковниковых пошли! Николай поначалу был отдан в Коммерческое училище, в наше, в Петербургское. Потом Михаил забрал Николая из училища, это когда он уже в средние классы перешёл. Домой, значит, вернул. Стал себе в воспреемники готовить, чтоб тот, значит, готовился стать у кормила скопческого «корабля». Их община, как вы, должно быть, знаете, именуется «кораблём», – пояснил Базаров. – Своих-то детей Михаил не мог иметь, вот и была нужда Николая приобщить. Ну, и проделали над ним это изуверство. А Николай, хоть и малец был, а характер уже тогда имел – кремень! Чуть Богу душу после экзекуции не отдал. Скопцы ж ведь, как известно, раны не перевязывают, оставляют как есть, дескать, если человек Богу угоден, то Господь его кровь остановит, а коль не угоден, так пусть подыхает! Н-да, вот так-то! Бог дал, Николай Назарович не умер; как только его раны зарубцевались, он убежал из дому, скитался где ни попадя. Братец выследил через своих «скопческих полицейских» – у них ведь есть свои осведомители и охранники! – вернул Николая Назаровича, да только тот опять убежал, и сыскать его уже скопцы не смогли. Тогда Михаил обратился в государственную полицию, стали его с полицией искать. Нашли. А только Николай возьми, да и потребуй себе прокурора для важного заявления. Когда прокурор явился, он ему и рассказал всё – как его принудительно оскопляли, да как «радения» запрещённые – молитвенные собрания скопческие – в доме брата устраивали. И понеслось тут! Вышло, что Михаил сам же себя в ловушку загнал. Против него возбудили дело, серьёзное дело. Ведь всё это случилось в столице, под боком высших властей! Началось большое следствие, Святейший Синод подключился, важные сенаторы дело курировали. Непременно пойти бы Михаилу в Сибирь, в места столь отдалённые на вечное поселение, да Бог уберёг от позора – помер он под следствием, не дождавшись земного суда. А все его миллионы перешли Николаю Назаровичу.

Шумилов выслушал историю покойного миллионера чрезвычайно внимательно.

– Он сам всё это вам рассказывал? – спросил Алексей, когда рассказчик приумолк.

– Да, отрывочно так. Опять же, от разных людей отдельные моменты слыхал. Об этом многие знают, тут ведь секрета нет.

– То есть Николай Назарович не был скопцом по духу?

– Какое там! Он скопцов ненавидел лютой ненавистью, винил их вероучение за то, что его изувечили на всю жизнь. Переживал очень, что женщин не мог любить, и не дано ему было испытать отцовства. Я так понимаю, всю свою жизнь он построил как отрицание всего того, что скопцы почитают за благо. И вино пил, и табак курил, и с женщинами, в основном, актёрками, кутил до рассвету, и тратил капиталец широко, не задумываясь. Денег он не копил, в мошну не складывал. А ведь у скопцов скопидомство чуть ли не за первую благодетель почитается. А уж как театр любил, да представления разные!

Базаров замолк надолго, рассматривая медленно тянувшиеся ровные шеренги городских кварталов, и неожиданно добавил:

– Правда, потом всё прекратилось, в один год.

– Почему? – тут же задал вопрос Шумилов.

– Полагаю, была тому причина. Наверное, понял, что многие люди его попросту используют, и никто из них по-настоящему им не дорожит. А кому же охота быть дойной коровой?

Повисло молчание. По наплавному Литейному мосту, проложенному поверх множества плашкоутов, широких неподвижных судов, экипаж переехал на Выборгскую сторону. Дорога сделалась тряской; если в центре города уже почти два десятилетия в проезжие части дорог укладывался обработанный камень, то окраины по-прежнему оставались замощены булыжником, что создавало большие неудобства при движении в экипажах. Опять зарядил подутихший было дождь. Поднятый верх пролётки не очень-то спасал от брызг и всепроникающей сырости. Седоки нахохлились, уткнулись в воротники пальто и погрузились в молчаливое оцепенение.

Шумилов обдумывал услышанное: его собеседник вольно или невольно умудрился дать весьма ёмкую характеристику покойного Николая Назаровича Соковникова. Скопцы, осуществившие над покойным в дни его юности свой безжалостный ритуал, принадлежали к одной из раскольничьих сект, признаваемых властью самыми опасными и официально «изуверскими». К таковым помимо скопцов относились также бегуны и хлысты. Борьба с изуверскими религиозными течениями относилась к одному из важнейших направлений работы всей правоохранительной системы Российской Империи. В годы ученичества Шумилова в Училище правоведения о сектантстве вообще и скопцах в частности преподавателями рассказывалось довольно подробно, хотя рассказы эти шли как бы помимо официально утверждённого курса преподавания.

Именно тогда, будучи ещё студентом, Шумилов впервые услышал о секретном докладе Николая Надеждина, известного учёного, этнографа и писателя, подготовленном по поручению Министра внутренних дел и посвящённом истории и традициям скопчества. Надеждин возглавлял две секретные правительственные комиссии, занимавшиеся изучением религиозного сектантства и ритуальной преступности, то есть преступлений, совершаемых из побуждений религиозного фанатизма. Исследуя идейную подоплеку скопчества, способ вовлечения в секту новых членов, каждодневный быт и обрядовую сторону этого религиозного движения, Надеждин пришел к однозначному выводу: скопчество представляет собой не только вредное отклонение от православной религиозной доктрины, но и является реальной угрозой обществу. Именно благодаря докладу Надеждина, с которым ознакомился Государь Николай Первый, эту секту официально квалифицировали как «изуверскую», а её членов стали ссылать на вечное поселение в Сибирь.

Уже на заре скопческого движения сектантские пророки, утверждавшие, что в основателя их вероучения – Кондратия Селиванова – воплотился сам Иисус Христос, руководили многочисленными общинами фанатиков, которые получили название «кораблей». Это понятие символизировало судно духовного спасения, ведомое Духом Святым и Кормчим по нечистым водам бренного мира.

Сектанты отказывались от мяса, алкоголя, табака, сквернословия, всяческой половой жизни и, как следствие, деторождения. Впадая в экстаз, они самозабвенно пели духовные стихи, именуемые «распевами», и самобытно плясали. Мужчины и женщины собирались порознь. Скопцы старались одеваться в белое, ибо один из канонов их веры прямо это предписывал:" Побеждающий облачится в белые одежды». В тех случаях, когда обстоятельства не позволяли одевать белое, скажем, во время похорон, скопцы брали в руки белые платки. Вообще, к белому цвету сектанты были неравнодушны и восторженно именовали сами себя не иначе, как «голуби белые». Распевая стихи, хлопая в ладоши, изматывая себя лихорадочными движениями, пока с них не начинал градом катиться пот – сие состояние они именовали «духовной баней» – скопцы, как им казалось, очищали тем самым себя от греха и переживали сошествие Духа Святого.

Довольно быстро – ещё на самой заре строительства секты – отказ от половой жизни оказался доведён до своего апогея, то есть кастрации. Именно за кастрацию двух мальчиков ещё во времена Екатерины Второй угодил в каторжные работы Кондратий Селиванов, основоположник скопческого вероучения. Считалось, что человек, решившийся на позорную бесплодную для мира жизнь, уродующий и умерщвляющий себя, уже одним этим» подвигом» показывает, что он ищет Бога и стремится к нему, не страшась боли и пожизненного воздержания от половой жизни. Скопцы сами о себе говорили, что они «трупы среди живых, но живые среди трупов».

Многие сектанты принимали утрату детородных органов с величайшей гордостью: отсутствие их знаменовало спасение во плоти. Вожделение было для них орудием дьявола, а пенис – «ключом бездны», которая в свою очередь ассоциировалась у них с вагиной. Существовало два вида кастрации: так наываемые «малая» и «большая» печати. В первом случае оскопляемому отсекали лишь мошонку, во втором – непосредственно сам пенис. Кроме того, «большая печать» подразумевала уничтожение сосков: их либо иссекали щипцами, либо выжигали раскалённым железом. «Печати» скопцы накладывали не только на мужчин, но и на женщин, отсекая у них срамные губы, клитор и соски.

Если на заре своей деятельности сектанты кастрировали добровольцев, то со временем кормчие скопческих «кораблей» стали побуждать своих последователей к насильственному оскоплению как малолетних детей, так и разного рода случайных людей – бродяг, наёмных работников, батраков. В девятнадцатом столетии начали фиксироваться случаи заманивания новых членов посулами материальных благ, когда, скажем, лавочники-скопцы, не имея собственных детей, обращали в скопчество своих молодых работников в обмен на обещание оставить им лавку в наследство.

Шумилов помнил рассказы преподавателей о некоторых громких процессах по делам скопцов, а также сравнительно недавнее, 1875 года, знаменитое «мелитопольское дело», в ходе которого оказались обнародованы ужасающие свидетельства многочисленных кастраций женщин, мужчин и детей. Экспертом по «мелитопольскому делу» выступил профессор кафедры судебной медицины Санкт-Петербургской Военно-Медицинской академии и одновременно директор Департамента медицины Министерства внутренних дел Евгений Пеликан. Ещё до суда – в 1872 году – он выпустил трактат, обширное медицинское исследование методики проведения и последствий кастрации. Труд этот предназначался для судебно-медицинских экспертов, привлекаемых по делам о ритуальной кастрации. Сын госпожи Раухвельд, Александр, молодой полицейский врач, имел дома эту монументальную книгу, снабженную подробными описаниями и иллюстрациями. Шумилов в своё время с большим вниманием изучил труд Пеликана и потому довольно хорошо представлял сущность скопческих манипуляций, но вот видеть скопца «вживую» Алексею Ивановичу никогда не доводилось.

Впрочем, Николай Назарович Соковников уже умер. Интересно, конечно, как он выглядел при жизни? Судя по описаниям, которые Шумилов встречал в литературе, людей, оскоплённых в детстве или юности, довольно просто можно было отличить по внешнему виду: мужчины выглядели вялыми, женоподобными, рыхлыми, с жёлтыми, лишёнными всякой растительности лицами; их кожа походила на пергамент, волосы были жидкими, глаза утрачивали блеск. Многие обращали внимание на то, что при рукопожатии ладони скопцов оказывались дряблыми и влажными. Женщины-сектантки тоже заметно отличались от обычных: ожиревшие, вялые, с синими кругами под тусклыми глазами и мужской плоской грудью. Старухи очень часто говорили басом. Понятно, что особенно разительно отличались от нормальных людей скопцы, кастрированные в детстве, то есть до наступления половой зрелости. «Интересно, каков был Соковников?» – подумал Шумилов; впрочем, интерес этот был сугубо отвлечённым, не влиявшим на его общее восприятие настоящего дела.

Закончилась столица, потянулись слободки. Уже в надвинувшихся сумерках экипаж въехал в пригородную зону, громадный лесной массив, на территории которого располагалось великое множество дач, по преимуществу щёгольских. Это место и называлось Лесное. Район, расположенный на возвышенности, изобиловал богатой растительностью и не без оснований почитался самой здоровой из всех петербургских окрестностей. Обширный парк при Земледельческом институте был открыт для гуляния дачной публики, а в так называемой Беклешовке – обширной и богатой даче Реймерса – находились устроенные на деньги владельца увесилительный сад, ресторан и театр, действовавшие только в летнее время. Несмотря на сравнительную отдалённость от центра столицы и немалую стоимость, дачи в Лесном последние четверть века нанимались нарасхват. Спрос на аренду дорогих дач возле Санкт-Петербурга многократно превышал их предложение.

Попетляв по дорогам, извозчик, руководимый Базаровым, подъехал, наконец, к широкой алее. В её конце виднелся большой одноэтажный, но с мансардой, деревянный дом. А по бокам от него, за купами дубов, угадывались другие постройки, вероятно, хозяйственного назначения. По петербургской традиции дачи не имели оград или заборов, люди здесь всегда жили открыто и гостеприимно. Данное обстоятельство, кстати, чрезвычайно удивляло Шумилова, когда он только попал в Петербург; ему, выходцу с юга России, где все и вся пряталось за глухими заборами, поначалу делалось не по себе от такой нарочитой открытости столичных жителей.

В доме горел свет.

– Много народу наехало, – неожиданно проговорил Базаров. – Племянник приехал на похороны и живёт здесь уже третий день. Актриса Надежда Аркадиевна приехали, захотели тут поселиться пока вопрос с завещанием не прояснится. Слетелись, вОроны…

Шумилов отметил, что за их приездом внимательно наблюдают двое мужчин – по виду самого простого звания – конюхи или дворники, стоявшие на углу дома. Расплатившись с извозчиком, Владимир Викторович покинул экипаж и пригласил Шумилова следовать за ним. Они прошли на открытую террасу, мокрую от дождя, усыпанную мелкими веточками, обломанными ветром с росшей рядом осины.

Не открывая зонтов, мужчины быстро миновали террасу и вошли в дом. Сначала они очутились в довольно большой и слабо освещённой комнате, судя по обстановке, в гостиной, а из неё прошли темным коридором вглубь дома. Из-под некоторых дверей выбивались полосы света, другие же оставались темны. Шумилова неприятно поразили скрипучие половицы, можно было подумать, что он находится в каком-то деревенском домишке, а не в резиденции миллионера.

Дом Соковникова представлял собою П-образное строение, оказавшееся неожиданно большим. Своим сравнительно коротким фасадом с террасой он был обращён к подъездной аллее, откуда боковые крылья оставались незаметны. А это не позволяло верно оценить его размеры. Лишь очутившись внутри дома, можно было понять, что он много больше, нежели казался вначале.

Пройдя коридором в одно из крыльев, Шумилов и Базаров, наконец, вошли в ещё одну большую гостиную, довольно прилично меблированную. Тут оказалось с полдюжины кресел, диваны вдоль стен, маленькие столики для карточный игры, камин, большая, украшенная изразцами печь в углу, потускневшие зеркала в золочёных рамах, на полу – ковры с бахромою. Тяжелые парчовые занавеси с кистями закрывали окна. Всё свободное место на стенах оказалось занято фотографиями и картинами. В обстановке этого помещения ощущалась любовь к роскоши и комфорту, хотя одновременное наличие камина и печи выглядело как «перебор» и выдавало недостаточно развитый вкус хозяина.

В гостиной уже находились три человека: моложавая дама лет под сорок, с буклями, затянутая в талии в корсет, с очень подвижным лицом и следами косметики; коротенький мужчина лет пятидесяти, лысенький, с брюшком, толстыми короткими ручками, пухлыми пальцами, унизанными перстнями и лоснящейся розовой физиономией; худой астеничный мужчина с усталым лицом, бородкой клинышком и с пенсне на носу, что делало его похожим то ли на учителя, то ли на провинциального доктора. У всех троих в одежде присутствовали элементы траура – черные банты на нагрудных карманах у мужчин и чёрный креп на платье дамы.

Базаров нисколько не смутился, увидев этих людей. Спокойно, с достоинством и как будто бы даже вызовом в голосе, он проговорил:

– Господа, смею побеспокоить вас. Позвольте представить господина Шумилова, которого я рискнул пригласить для завтрашней процедуры описи вещей покойного Николая Назаровича. Алексей Иванович по роду своих занятий юрист; по моей просьбе проследит за соблюдением всех необходимых формальностей.

Гости в изумлении уставились на обоих мужчин. Шумилов сразу же понял, что подобное свободное поведение Базарова в глазах знавших его людей выглядит весьма необычным. Потребовалось несколько в высшей степени долгих секунд неловкого молчания, пока, наконец, не очнулся астеник: он с поклоном головы представился:

– Доктор Гессе. Франц Гессе, лечивший покойного при жизни…

Оживились и прочие персоны. Толстенький, присюсюкивая и причмокивая, точно с конфеткой во рту, проворковал сочным баритоном:

– А я в свою очередь – капельмейстер Императорских театров Лядов Антон Антонович. А наша спутница – Епифанова Надежда Аркадиевна, актриса.

Он как бы патронировал женщину, губы которой тут же стали кривиться в фальшивой улыбке.

На секунду или две вновь повисло неловкое молчание, но все присутствовавшие были слишком хорошо воспитаны для того, чтобы дать почувствовать другим свои переживания, и потому разговор, прерванный появлением Шумилова и Базарова, тут же возобновился. Как нетрудно догадаться беседа касалась тем самых общих и притом нейтральных – похорон Соковникова, отвратительной погоды. Затем, с подачи доктора, разговор перескочил в другое русло: Гессе напомнил о состоявшемся 28 мая этого года решении о подчинение Лесного, Полюстровского, Шлиссельбургского и Петергофского пригородных участков Петербургскому градоначальству. Начались рассуждения вокруг того, каким образом данная мера повлияет на цену дома Соковникова и участка принадлежавшей ему земли в Лесном. Шумилов получил возможность вступить в разговор и толково объяснил присутствовавшим экономические и правовые последствия данной административной меры.

Тут послышались шаги, и в гостиной появился новый персонаж – мужчина лет тридцати, облачённый в строгий чёрный костюм, сидевший на нём несколько мешковато, отчего сразу становилось ясно, что это далеко не повседневная его одежда. Вошедший оказался невысок, чуть полноват, с залысинами со лба. Во взгляде его угадывалась какая-то тоска, точно он мучился никому неведомой болью. Выглядел вошедший типичным провинциальным купцом, каковым в сущности и оказался. Базаров представил вошедшего Шумилову – это был племянник покойного Василий Александрович Соковников. Он сказал, что очень рад приезду юриста.

– Честно признаюсь, я даже опасаюсь завтрашней процедуры, – признался племянник.

– Отчего же? – полюбопытствовал Шумилов.

– Вокруг неё, знаете ли, слишком много интересов сталкивается, – уклончиво ответил Василий и, явно стараясь перевести разговор на другое, спросил в свою очередь, – вы нам объясните, пожалуйста, какое значение будет иметь завещание, если таковое окажется обнаруженным завтра.