2

Полицейские всё ещё продолжали осмотр комнат, когда приехал Илья Беккер. Его появление никак не было связано с ночными событиями, он вернулся из Сестрорецка с утренним поездом сообразуясь с какими-то своими семейными планами и вплоть до появления на пороге ссудной кассы ничего не знал о гибели дочери.

Это был пожилой тщедушный еврей с впалой грудью, весь какой-то заморенный, озабоченный и суетливый. Картуз с треснувшим лаковым козырьком сидел на его плешивой голове кривобоко, каблуки сапог были стоптаны, а остатки волос с заметной сединой торчали во все стороны нечёсанными космами. Когда его подвели к телу Сарры он, увидя убитую дочь, заплакал, жалко затряс головой и, размазывая по морщинистому, усыпанному мелкими пигментными пятнами лицу, слезы, неожиданно завыл. Спина его еще больше ссутулилась, руки задрожали. Урядник, придерживавший Илью Беккер за локоть, смотрел на него с налитыми слезами глазами и, казалось, готов расплакаться сам.

Отцу дали выпить воды, усадили в кресло. Когда он немного успокоился, сыщик Агафон Порфирьевич Иванов в своей скобарской неспешной манере принялся его расспрашивать: кто знал о том, что Сарра оставалась на ночь одна? как могло получиться, что она, обычно такая осторожная, впустила убийцу?

– Да откуда же я могу знать, кто знал? Да любой! Здесь же невозможно скрыть отъезд – соседи, дворники – все видят. Посмотрите какой двор! А вот впустить постороннего, да еще ночью она не могла. Строга была еще почище меня. Нельзя – значит нельзя, – говорил каким-то пришибленным голосом Беккер.

– Скажите, Беккер, а как насчет ключа от витрины – его легко было отыскать среди других? Может, Сарра его при себе носила?

– Нет, нет, он был в общей связке, висел на задней стнке шкафа. Да чужой и не открыл бы витрину.

– Это почему же?

– Да там замок с изъяном, не зная хитрости, его открыть нельзя. Только три человека и могли с ним справиться – я, Сарра и хозяин.

– А что за хитрость можете объяснить?

– Язычок полностью не утапливался если ключ поворачивать обычным макаром. Поэтому если просто сделать четыре оборота ключом. витрина останется запертой. Чтобы открыть замок последний оборот ключа надлежало сделать как бы с ударом, с определенным усилием. Наблавтыкаться надо, так просто не получится.

Иванов и стоявший подле Гаевский обменялись быстрыми взглядами; оба подумали об одном и том же – Миронович, рассказывая об исчезнувших из витрины вещах, ни словом не обмолвился о секрете замка. Ничего хорошего для Мироновича в этом не было.

– Скажите, а вы ничего странного не замечали в последнее время за хозяином?

– Странного? – озадаченно посмотрел на полицейских приказчик. Слёзы его высохли, лицо приняло привычное искательное выражение, – Да. Он подарил Сарре золотые серёжки.

Беккер сказал это и замолчал, выжидательно глядя на сыщиков. Видя, что те встрепенулись и явно заинтересовались, приказчик уже смелее продолжил:

– Это было примерно с неделю назад. А еще до этого я как-то раз зашел в помещение кассы и вижу: хозяин сидит в кресле, а Саррочка у него на коленях и он ее взасос целует в губы…

– И как он среагировал на то, что вы так некстати появились?

– А никак, – Беккер смешался, затеребил пальцами край своего сюртука, – Я тихонько вышел и прикрыл за собой дверь. Но тогда клиентов было – ни души, – как бы оправдался он, хотя было непонятно как присутствие или отсутствие клиентов могло повлиять на проявление естественной отцовской реакции на увиденную сцену.

– А какие отношения были у Мироновича с Саррой?

– Ну, знаете, Иван Иваныч – большой охотник до женского полу, особенно до молоденьких. У него, знаете ли, уж третья жена, вернее сожительница. С первой прожил 20 лет, детей нажил, оставил ее, нашел помоложе себя на 16 лет, с ней тоже пятерых родил, теперь вот живет с третьей, еще моложе прежней, значит. Да и помимо этого он еще успевал на стороне поамурничать. Вот. А Саррочка – девочка красивая… у меня… была…, – он опять начал шумно дышать, словно был готов заплакать. – Он с ней вольности всякие, разговорчики да поцелуйчики… иногда позволял.

– Какие такие разговорчики?

– Ну, так я не упомню… Такие… заманчивые. А после того случая я стал ее бранить, дескать, ты уже не маленькая, тебе уже 13 лет, а она мне ответила: «Что я стану делать, когда он вяжется ко мне, призвал меня к себе, обнял и стал целовать». При этом добавила: «Ну его к черту, он мне надоел, отправь меня лучше в Сестрорецк».

– Пристав, подайте, пожалуйста, трубу с кухни, – обратился Иванов к Рейзину и когда тот принес обрезок газовой трубы, показал его приказчику, – Скажите, Беккер, а вам знакома эта труба?

Приказчик мельком взглянул на неё:

– Да, обрезок валялся на кухне, за плитой. Вы думаете, это им её? … Скажите, – вдруг спохватился он, а вы нашли саррочкино портмоне?

– Что за портмоне? – тут же уточнил Иванов.

– Ну, такое, детское, из плюша с вышивкой. Она его всегда с собой носила, там и денежки свои держала.

– И много денег?

– Да нет, что вы, – замахал руками приказчик, – сущая ерунда, на леденцы… копеек 50, не больше.

Но никакого портмоне ни рядом с трупом, ни в карманах одежды погибшей, ни вообще где-либо в квартире найдено не было.

Илья Беккер еще долго причитал, шумно сморкался, но ничего существенного больше сообщить не смог.

– Итак, что мы имеем, – решил подытожить начало расследования прибывший на место преступления следователь прокуратуры.

Александр Францевич Сакс был крупным, холёным, в меру ретивым блондином, с тем своеобразным апломбом, что так был присущ известной части остзейских баронов. Он был еще молод – 31 год – не так давно закончил юридический факультет столичного университета и весь горел служебным рвением, возможно, показным. С первого взгляда на этого помощника прокурора чувствовалось, что он имеет хороший жизненный план, от исполнения которого не отойдёт ни на йоту и никаким жизненным обстоятельствам, случаям и препонам не позволит себе помешать.

Сейчас Сакс закончил составление протокола осмотра места преступления и собрал сыщиков в штатском, пристава, приехавшего полицейского врача Горского в одной из задних комнат кассы, чтобы провести по его собственному выражению «летучее совещание». Поскольку комната была нежилой и стульев там оказалось всего два, присутствующие разместились кто где смог: на подоконнике, на тумбочке, а пристав вообще опустил свой крепкий зад на хрупкий ломберный столик.

– Уголовное дело возбуждено, я назначен следователем, – буднично начал Александр Францевич, – Работать будем много, но быстро и в хорошем контакте, – Сакс стрельнул глазами в сторону пристава и Рейзин понимающе кивнул в ответ, – Господин пристав, начнём, пожалуй, с Вас: что там у нас относительно паспортного режима семьи погибшей? Как-никак, семья из иудеев…

Рейзин живо привстал, одёрнул обшлаги своего синего полицейского кителя. Он, видимо, чувствовал себя чрезвычайно польщенным тем обстоятельством, что следователь начал именно с него.

– Погибшая – Сарра, дочь Ильи Беккера – учтена в нашем участке по паспорту отца 8 июля минувшего года, – бодро отрапортовал пристав, – Паспорт трёхлетний, выдан лодзинским полицейским управлением. Сарра, дочь Ильи от первого брака. Крещена в православие, как и отец, как и все члены второй семьи Ильи Беккера. Так что никаких нарушений, в смысле самовольного оставления черты оседлости, касающейся иудейского населения, нет.

– Прекрасно, – кивнул Сакс, – Можно считать, что одной проблемой у нас меньше. Не хватало нам только на Невском проспекте непрописанных иудеев, правда? Теперь давайте послушаем нашего доктора…

– Пока я могу говорить только в сослагательном наклонении, – начал Горский, – Определеннее выскажусь после анатомирования. Погибшая хорошо развита телесно, никаких признаков недоедания или побоев на, так сказать, бытовой почве. О возможной половой жизни ничего пока сказать не могу. Что касается обстоятельств смерти, то налицо душение, доведенное как minimum до второй степени и, открытая черепно-мозговая травма. Что ж тут сказать, повреждения тяжелые, говорящие сами за себя.

– Что можно сказать об орудии преступления? – спросил Сакс.

– Это не тот обрезок газовой трубы, что был найден на кухне. На нём нет следов крови, а кроме того, круглый отпечаток, хорошо различимый на лице жертвы, не соответствует размеру трубы.

– Тогда чем же ее ударили?

– Чем-то круглым, либо округлым, весьма тяжелым, с диаметром закругления от полутора до двух дюймов. А что именно это за предмет вы сами должны мне сказать, – доктор пожал плечами. – Я лично теряюсь в догадках.

– Может, бутылка? – предположил Гаевский.

– Может, гантеля? – тут же спросил Иванов, – Что это за бутылка с диаметром донышка два дюйма?

– Узкая бутылка из-под венгерского за два рубля с полтиной, – мгновенно отреагировал Гаевский, – И не делай вид, Агафон, будто не знаешь.

– Из-под венгерского за два с полтиной имеет диаметр донышка два дюйма с четвертью, – уверенно парировал Иванов, – Сия бутылка явно не подходит. А вот гимнастическая гантеля подходит.

– О какой гантеле ты говоришь? – не без ехидства уточнил Гаевский, – Каучуковой, что ли?

Иванов не успел ответить.

– А может, это какая-то техническая деталь, – с умным видом высказался Черняк, – Какая-нибудь шаровая опора?

Все замолчали, ожидая, что Черняк продолжит, но тот тоже молчал.

– Вопрос в том, какая? – спросил его Горский.

– Ну… не знаю, – пожал плечами Черняк.

– Викентий, я тебя умоляю, ты только молчи, – не сдержался Гаевский, – не говори ни слова, не путай!

– Господа, тише, – примирительно поднял руку Сакс, – для нас важно то, что на месте преступления не найдено предмета, которым был нанесен фатальный удар. Очевидно, убийца его унес. И мы не можем пока даже предположить, что это был за предмет. Все согласны? Очень хорошо. Господин доктор, что вы можете сказать о душении жертвы?

– Как я сказал, душение доведено до второй стадии, на что указывают следы фекалий, найденные на белье…

– Умоляю, избавьте нас от физиологических подробностей, – перебил говорившего Сакс.

– Отчего же, – подскочил с подоконника Гаевский, – В них-то самая соль! Это означает, что убийца душил жертву не менее минуты, а скорее всего гораздо больше, ибо он не смог сразу перекрыть ей воздух и для этого ему пришлось засовывать девочке в горло платок. Все это время – минуту-две-три – она отчаянно боролась, возможно, травмировала нападавшего, поскольку погибшая была сильной девочкой. У неё обломаны ногти! Доктор, Вы скажете нам о том, что у погибшей обломаны ногти?! Вот что для нас важно, господин Сакс! А вы говорите «избавьте нас от деталей»!

Помощник прокурора открыл было рот, но не найдя аргументов, молча его закрыл. Тирада Гаевского произвела на всех присутствующих сильное впечатление как своей неожиданностью, так и содержанием. Лишь один флегматичный Иванов, видимо, давно привыкший к эмоциональным всплескам своего коллеги, остался равнодушен к услышанному.

– Господин Гаевский иногда бывает слишком горяч и даже страстен, но это не мешает ему говорить порой дельные вещи, – пробормотал Иванов, – Насчет ранения нападавшего я, пожалуй, соглашусь. Это мог быть укус.

– И если мы осмотрим подозреваемого… – Гаевский замолчал, не окончив мысли.

– В том случае, разумеется, если у нас будет таковой, – отозвался Иванов, – Но не будем перебивать доктора!

Горский несколько секунд молчал, видимо, потеряв нить рассуждений.

– М-да, так вот, – наконец, заговорил он, – Я извлек платок из трахеи девочки, он передан господину следователю, и, насколько я понимаю, оказалось, что платок принадлежал жертве…

– Да, на нем вышивка «Сарра Б.», – кивнул Сакс, – Кроме того, платок опознал отец погибшей.

– Полагаю, убийца осуществлял душение руками, во всяком случае выраженной странгуляционной борозды я не увидел. Определеннее выскажусь после осмотра при лучшем освещении. Сам характер душения – при помощи платка и руками – мне представляется несколько необычным. Но это, полагаю, уже поле сыщиков, а не медиков. Ну, а насчёт обломанных ногтей, то… да, ногти девочки обломаны. Но не факт, что убийца оцарапан. Вы же понимаете, что покойная могла обломать ногти о грубое сукно платья преступника, об обивку кресла, наконец…

Никто не стал возражать доктору. Тот говорил здравые вещи.

– Что можно сказать о часе смерти? – спросил доктора следователь.

– Девочку убили поздним вечером, об этом говорит тот факт, что тело уже остыло, а кровь успела подсохнуть. Как вы все знаете на это требуется примерно 12 часов, с поправкой на температуру воздуха, конечно. Полагаю, смерть наступила до двух часов ночи. Определеннее я скажу, понаблюдав за развитием и последующим снятием трупного окоченения. Ну, кроме того, надо посмотреть на содержимое желудка.

– Прекрасно, сегодня же я назначу комиссию, которая будет проводить вскрытие. Тело повезут в детский морг в больнице принца Ольденбургского, будете работать там. Если назначить вскрытие назавтра, на 10 часов утра, вам будет удобно? – спросил Сакс.

– Да, вполне.

– Прекрасно, я тоже подъеду к этому часу на Лиговку, хочу поприсутствовать.

– Еще один момент, – сказал врач.

– Внимательно слушаем.

– Поскольку рана головы серьезна, обширна и имеет принципальное значение для понимания причины смерти, то, полагаю, потребуется декапитация, – сказал Горский.

– То есть, Вы отрежете голову? – уточнил Сакс.

– Думаю, без этого не обойтись. Конечно, решение будет коллегиальным, но думаю, мнение остальных судебных медиков будет таким же.

– Хорошо, действуйте, – кивнул Сакс.

– Но… – Горский запнулся, – тут есть нюанс. Захоронение тела без головы потребует закрытого гроба. Не будет ли эксцессов на этой почве?

– А, это, – Сакс равнодушно махнул рукой, – Эксцессов не будет, работайте спокойно. Что ж, полагаю, мы услышали достаточно. Не будем задерживать господина Горского.