– Софья Платоновна, а м-ль Жюжеван много времени проводила с Николаем? Ведь она, кажется, ухаживала за ним во время болезни?

– Да, ухаживала… А чем ей ещё было заниматься? – в голосе хозяйки прозвучал вызов.

«Похоже, она обороняется от подозрений в том, что она – плохая мать, раз не она, а гувернантка ухаживала за её больным сыном. Сама придумала и сама же обороняется – как это по-женски!» – подумал Шумилов.

Между тем Софья Платоновна продолжала:

– Пока дети были маленькие, она действительно была необходима им практически постоянно, она и жила у нас. Но дети подрастают, Николаша уже студент… был, Алексей почти студент, Наденька в гимназии. Конечно, Мари ещё занимается с Алексеем и Надей французским, игрой на фортепиано. Да и вообще мы привыкли к ней. А с Николашей она в основном проводила время не как учитель, а скорее как компаньонка. Мне в последнее время даже стало казаться, что ей следовало бы поумерить свой интерес к его делам. Ну, сами посудите, Алексей Иванович, когда женщина её возраста, а ей уж почитай 40, проводит весь вечер в компании молодых мужчин 18—20 лет, это выглядит несколько странно. Пару раз мне Алёша, сын, рассказывал, что она даже целовала Николая в присутствии его приятелей! – Софья Платоновна замолчала. Казалось, возмущение кипело у неё внутри и не давало продолжать. Наконец она справилась с собой:

– Я собиралась поговорить с ней об этом, но из-за Коленькиной болезни всё откладывала, откладывала… Но теперь уже непременно скажу, у меня ведь другие дети подрастают! – с этими словами Софья Платоновна прямо в упор посмотрела на Шумилова словно давая понять, что именно сейчас ей самое время устроить этот разговор, а Шумилову – терпеливо со всем согласиться, но неожиданно женщина остановила саму себя и совсем иным тоном сказала, – Извините меня, Алексей Иванович, мне очень нехорошо. Давайте отложим разговор на следующий раз и обойдемся пока без протокола.

Эта странная концовка, озадачила Шумилова. Особенно то, что плохо почувствовавшая себя женщина не забыла о протоколе. Уже в передней, надевая поданное горничной пальто, Шумилов услышал звук закрываемой крышки рояля, донесшийся из-за неплотно прикрытой двери, шуршание юбок и голоса. Тот голос, что был постарше, прощался до завтрашнего дня. «Очень кстати», – подумал Алексей Иванович, выходя на парадную лестницу. Судя по всему, у него появлялась неплохая возможность пообщаться с м-ль Жюжеван без предварительной договоренности, так сказать, экспромтом.

Пройдя мимо большого витражного стекла на нижней площадке, Шумилов краем глаза увидел за ним темный силуэт швейцара, который на самом деле вовсе не был швейцаром. Алексей Иванович решил, что сотруднику Третьего отделения не следует знать лишнего, а потому, выйдя на улицу, он прошел по набережной метров 30 в сторону и, подойдя к чугунным перилам, остановился. На воде прыгали солнечные блики, такие яркие, что от их блеска было больно глазам. Алексей Иванович зажмурился на мгновение, и, облокотившись о перила, стал внимательно наблюдать за парадным подъездом, из которого только что вышел. Ждать ему долго не пришлось.

Минуты через четыре-пять тяжелая дверь подъезда отворилась и на тротуар ступил изящный остроносый сапожок. Его владелица, стройная, довольно высокая темноволосая женщина в шляпке с траурной вуалью, мелкой походкой направилась в сторону Шумилова. Это была м-ль Жюжеван. Шумилову представилась возможность рассмотреть её получше, чем накануне, в день обыска. Она была одета в серо-голубой лёгкий салоп с атласными лентами. Шляпка, перчатки, легкий кружевной шарфик – все детали тщательно продуманного туалета производили впечатление гармонии и хорошего вкуса. Владелица их была, по всей видимости, небогата, но в искусстве подбирать одежду обладала чутьём и чувством меры. Шагнув ей навстречу, Шумилов поздоровался. Напомнил ей о давешней встрече у Прознанских и спросил, можно ли с ней поговорить по дороге: «А кстати, куда вы направляетесь?»

– У меня сейчас урок в доме Прохорова, у Синего моста, – Жюжеван говорила с мягким, но хорошо различимым акцентом. Голос был выразительный, теплый.

– Позвольте, я провожу вас?

Они пошли рядом. Шумилов украдкой посматривал на её лицо. Она не была красавицей в обычном понимании, да и черты утратили девичью округлость, в уголках глаз притаились едва наметившиеся паутинки морщинок. Но взгляд женщины был живым, умным и, как вскоре понял Шумилов, очень выразительным. Ей можно было бы дать лет 25, самое большее 30.

– Давно вы живёте в России? – поинтересовался Шумилов.

– О да, давно, уже около 15 лет. А в детстве у меня была русская кормилица. О, это целая история!..

– Вы так хорошо говорите по-русски…

– Представьте себе, я иногда даже учу русскому языку. Дети в столичных семействах не знают русских сказок, я им читаю. Не смешно ли? Лишь в последние годы, из-за Балканских событий многие русские вспомнили о своем эпосе.

– О-о, французская подданная оказалась русофилом? – Шумилов ободряюще улыбнулся, – Скажите, м-ль Жюжеван, а то, что вы даете уроки в других домах, не вызывает неудовольствия Прознанских?

– Вообще-то нет, они понимают, что мне надо оплачивать квартиру, и что обо мне некому позаботиться. Предложений у меня много, потому что помимо французского я учу детей играть на фортепиано. Кроме того, я могу преподавать и историю, я знаю русскую литературу, былины и сказки. Но ведь вы хотели поговорить о смерти Николя, так?

– Да, если можно. Расскажите, что он был за человек?

– Он был хороший… – сказала она в задумчивости, – Но вот только очень одинокий.

– Одинокий? В его-то возрасте? А как же семья, родители? Да и друзья у него были.

– Родители… Они заняты собой, маман – домом и визитами, папа – ответственной и никому неведомой службой, – она произнесла маман и папа на французский манер с ударением в последнем слоге, – его по-настоящему никто не понимал. Он много думал о жизни, он искал свой путь. Ему на самом деле не хотелось быть юристом, но слово Дмитрия Павловича – закон.

– А друзья?

– Желторотые юнцы, возомнившие себя знатоками жизни! Они хотели тащить Николя в свои разгулы – ужины у Бревера, ресторации, даже на Острова его возили! Ему это не особенно нравилось, но он втянулся, чтобы не быть… как бы это мягче выразиться… белой вороной. Вообще эти мальчики уже с 15 лет курят папиросы и пьют вино. Не удивлюсь, если они и в бордель его возили! Я говорила маман, но она не взяла во внимание, говорит, все так делают в их кругу. И просила меня по возможности присматривать за ним, особенно когда эти приятели бывают в доме.

– Скажите, а он влюблялся?

М-ль Жюжеван коротко взглянула на Шумилова и, устремив затем взгляд прямо перед собой, нехотя заметила:

– Была одна пассия… Она помучила его вдоволь и дала отставку. Я мельком слышала обрывок разговора: Спешнев, приятель Николя, такой маленький и очень гадкий на язык юноша, как-то раз с насмешкой сказал, дескать, что-то не помогает тебе твоя химия заполучить Царицу Тамару – это они так называли м-ль Веру Пожалостину. Николя очень болезненно переживал то, что она предпочла ему другого. Он, конечно, старался не подавать вида, но я-то знала!..

– А откуда Вы это знали, если не секрет?

– Ну, когда при упоминании имени девушки молодой человек краснеет, а при ней не смеет глаза поднять, то догадаться несложно… Ее брат учится вместе с Николя на юридическом, и она иногда вместе с братом бывала у Прознанских.

– Скажите, а как протекала его болезнь? Ведь это вы за ним ухаживали?

– Он заболел в начале апреля. Время шло, а ему становилось все хуже. Его очень беспокоили распухшие лимфатические узлы. Я предлагала вызвать другого доктора, но от меня только отмахнулись. Накануне смерти он был в таком подавленном настроении, что я даже хотела послать за его приятелем Федором Обруцким, он всегда мог развеселить Николя.

– А когда в последний раз вы давали ему лекарство?

– Это было вечером 17-го, в 9 часов. Я дала ему 2 ложки микстуры, как предписывал доктор.

– А кто доставил лекарство из аптеки?

– Да я сама и заказывала, и доставляла. И не только лекарство для Николя, а и для других членов семьи.

– А какие отношения были у Николая с братом и сестрой?

– Он не был с ними особенно близок, относился… как это… снисходительно, как к маленьким, особенно к Наде. Говорил… такое странное слово, фонвизинское – недоросли. Точно!

– М-ль Жюжеван, скажите, а в доме был морфий?

– Да, в кабинете у полковника, под замком. Вернее, он сначала просто так стоял в шкафу, но после истории с папиросами полковник его убрал под ключ.

– А что это за история? Расскажите.

– Да в общем ничего особенного. Это произошло второго апреля. У Николя собралась обычная компания – Спешнев, Штром, Сережа Павловский, Владимир Соловко… Я разливала чай. Николя закурил папиросу и говорит: «Какой-то странный вкус». А я точно помнила, что последнюю партию папирос сама крутила на папиросной машинке, ну, и удивилась, закурила сама. И тут что-то такое случилось – мне стало дурно. Настолько, что я села на пол и чуть не потеряла сознание. Такого никогда не было ранее. Меня тут же уложили в постель и я 3 дня была настолько слаба, что не могла выйти из дома. Пригласили доктора, он осмотрел папиросы и сказал, что папиросную бумагу кто-то предварительно пропитал раствором морфия. Дмитрий Павлович страшно рассердился, устроил домашнее расследование, построил всех в шеренгу, да-да, не смейтесь, он в иные минуты превращается в сущего Торквемаду! Домашний сыск плодов не дал; это, видимо, была первоапрельская шутка кого-то из детей. Просто они не ожидали, что получится такой эффект. В общем, как раз после этого случая Дмитрий Павлович и упрятал морфий под замок.

– А куда делись остальные «первоапрельские» папиросы? – Шумилов был чрезвычайно заинтригован услышанным.

– Полковник лично их уничтожил.

– Скажите, м-ль Жюжеван, а вам не доводилось ничего слышать о некоей молодежной радикальной группе, к которой мог примыкать покойный Николай? Может, кто-то из приятелей Николая упоминал о чем-то подобном или он сам говорил?…

– Нет, никогда. А что, была такая группа?

– Как вы думаете, м-ль Жюжеван, у Николая были враги? Может, кто-то хотел его смерти?

– Вы все-таки думаете, что его убили? – она метнула испуганный взгляд на Шумилова. И замолчала. Чувствуя, что Шумилов ждет ответа, проговорила сумрачно:

– Нет, мне неизвестны его враги.

За разговором они подошли к дому Прохорова. Протянув на прощание руку в тонкой перчатке, м-ль Жюжеван пообещала заехать на следующий день в прокуратуру и подписать протокол. После чего она скользнула под козырек крыльца, оставив у Шумилова необъяснимое сожаление от того, что конечная точка маршрута оказался так близко. «Незаурядная женщина, – думал Алексей Иванович, – умна, наблюдательна. Однако не все в ее рассказе стыкуется с показаниями Софьи Платоновны. И почему это Прознанские – старшие не рассказали об истории с папиросами?» Но даже не это смутило Шумилова: самым настораживающим было то, что папиросы, пропитанные морфием, появились в доме Прознанских на следующий день после того, как канцелярия столичного градоначальника получила анонимку с рассказом о радикальной студенческой группе.