Читать книгу «Шелковая жизнь» онлайн полностью📖 — Алексея Хабарова — MyBook.
image

Мошонка с ушами

Этот ёжик пришёл к нам во двор нашего ташкентского дома на улице Гоголя, 76.

Мне было тогда лет шесть.

Накануне дед подарил мне карманный фонарик с квадратной батарейкой и рефлектором, который управлял лучом – его можно было делать и очень широким, и совсем узким и ярким. Фонарик я решил испытать в саду и впервые целый день с нетерпением ждал ночи. Так-то я её терпеть не мог, потому что, как только наступал вечер, меня сразу же загоняли спать. Но сегодня, в связи с испытаниями фонарика, я получил желанную отсрочку.

Наконец стемнело, и мы вышли в сад. Дед выключил освещение. Сразу же стали видны яркие звёзды на небе. Ещё через несколько мгновений я услышал шорохи в листве кустов и деревьев. Всё громче и громче – они доносились то слева, то справа. Я испугался и даже забыл про испытание.

– Ну, включай, – сказал дед.

Я стал жать на никелированную кнопочку, но она не сдвигалась.

«Не вверх, а вниз…» – вспомнил я, чему меня учили накануне. Фонарик вспыхнул неожиданно и ярко, как настоящий прожектор, – прямо деду в усы. Я закричал:

– Ура! Работает!

Дед прикрыл глаза ладонью.

– Не в лицо – под ноги свети!

Я перевёл луч на садовую дорожку, на которой мы стояли.

И сразу увидел его.

Передо мной, в луче света, топтался морщинистый, розовый шарик на тонких ножках и с прозрачными мохнатыми крылышками…

Шарик не убегал, не улетал и доверчиво смотрел на меня глазами – бусинками снизу вверх.

– Это ещё что такое? – удивился дед.

Мы присели над шариком, чтобы получше его разглядеть.

– Какая-то мошонка с ушами, – удивился дед. – Да это ёжик!

– А где же иголки? – спросил я.

Одного ежика я уже видел – он жил под холодильником, дома у папиного друга, композитора Бровцина. Но тот был с иголками и злющий. Он меня уколол.

– Ай – я – яй… лысый ёжик, – только и сказал дед. – Ты, давай, не трогай его…

Но я и сам побаивался, хотя уже протянул ладошку: на спине ежа я разглядел несколько иголок, задорно торчащих в разные стороны.

За нами вспыхнул яркий свет – это мама зажгла свет на крыльце.

– Ну, где вы там?

– Мама, к нам пришёл лысый ёжик! – закричал я. Мама быстро спустилась и тоже присела рядом с нами.

– Бедненький… лысенький… – только и сказала она. – Какие ушки у тебя большие!

И бесстрашно взяла его в руки. Еж доверчиво отдался ей. – Это же среднеазиатский ёж. Он так и называется: ушастый, – заметил дед.

Мама принесла ежа на крыльцо, под яркую лампу и осторожно опустила его на коврик. Еж не убегал и лишь топтался и вертелся на месте, поглядывая на нас хитрыми, весёлыми глазками.

– Ежик голодный. Он кушал плохо, вот и облысел. Его надо покормить, – уверенно объявила нам мама. – Сейчас принесу фарш – как раз фрикадельки готовила на завтра.

Мне показалось, что еж слушал её заинтересованно и даже кивнул. Пока мама ходила за фаршем, ёжик, семеня, обежал поверхность нашего небольшого крыльца – терраски, заглянул под пуфик, настороженно обнюхал папины шлёпанцы и опасливо глянул вниз с высокой ступеньки.

Мы с дедом наблюдали за ним, стоя у крыльца.

– А вот и еда! – мама вернулась и положила перед ежом мясо.

Ёж пошевелил носом – хоботком над шариком и вцепился в него. Он чавкал так громко, как будто это наша бабушка жамкает руками бельё в тазике. Фрикадельку он слопал за несколько секунд – и накинулся на следующую. Жевал ежик, фыркая, притоптывая, шевеля ушами и оставшимися иголками.

– Всё, – сказала мама. – Хватит. А то лопнет.

Ёжик и вправду округлился и даже порозовел ещё ярче. Он разочарованно обнюхал пол крыльца, но не польстился на оставшиеся крошки. Затем деловито потрусил к ступенькам – и скатился с них, как колобок. Мы и охнуть не успели.

Через мгновение ёж уже топал по мощёной кирпичами дорожке по направлению к кустам. Я попытался его поймать.

– Не трогай, – остановил меня дед.

– Не надо, он спать пошёл. К жене и деткам своим торопится, – добавила мама.

Я стоял и смотрел, как шевелятся заросли лилейника, между которыми пробирался лысый ёжик…

Было уже поздно, мы погасили на крыльце свет – и пошли ложиться спать. Мы с мамой – к папе. Дед – к бабушке.

Папа Марк спал на диване. Он устал на работе и не проснулся, когда приходил ёжик. Его высокая шевелюра смешно лежала рядом с головой, на подушке.

– Мама, – спросил я, когда уже лежал под одеялом, – правда, хорошо, что у нас папа не лысый?

– Правда, – ответила мама.

– Мам, а что такое мошонка?

– Спи, давай. Завтра в энциклопедии прочтешь.

Про фонарик я вспомнил только на следующий день. Он так и остался лежать на дорожке, вымощенной жёлтым кирпичом.

Ки-ра-си-ин!
И другие крики уличных торговцев

Моя ташкентская улица, на которой я родился и вырос, была длинной – предлинной. На табличке, которая висела на доме, было написано «ул. Им. Гоголя», но ещё с позапрошлого века называли мою улицу Гоголевская. Протянулась она от самого Алайского базара до трамвайного парка Таштрам, пересекая Пушкинскую, Карла Маркса, Куйбышева… Но по-настоящему своей я считал её на участке от школы имени Шумилова до улицы Ремесленной. Везде давно уже был асфальт, но здесь сохранилось изначальное булыжное мощение конца девятнадцатого века – из розовых и серых гранитных камней, окатанных в горных потоках.

Застроена булыжная Гоголевская была одноэтажными жилыми домами. У каждого – два – три окна на улицу и входная дверь в нише фасада, с крыльцом и каменными ступенями. Назывался такой вход по – ленинградски – «парадная».

Между домами – деревянные ворота с калитками, за которыми – дворы и сады. Вдоль улицы – тротуар, широкий травяной газон, арык[24] с проточной водой и два ряда высоких деревьев. Все разные – не было рядом двух одинаковых: чинары, клёны, ясени, акации и гледиции, орешины, высоченные пирамидальные тополя, катальпы, с огромными листьями в форме сердца – их называли адамовым деревом[25], и айлантусы, по прозвищу «вонючки».

Магазинов на улице не было, но через заборы каждый день мы слышали крики торговцев и ремесленников.

«Ма-ла-кё-у-у! Кислий – пресний – малакё-у!» – с раннего утра звали покупателей молочницы – узбечки. Молоко в бидонах, творог, каймак и сузьму в банках, упрятанные в две большущие холщовые сумки, они носили на коромыслах, а приезжали в город из окраинных кишлаков. Нашу молочницу звали Муккарам-апа. Только у неё бабушка покупала много лет подряд, ещё с довоенных времён – и Муккарам, подходя к нашему дому, кричала из-за ворот совсем по-другому: «Рая – сестра – а-йю – у – у!»

Иногда раздавался протяжный и хриплый стон: «Ве – еи – и-и – и – ищщщь… Ве – еи – и-и – и – ищщщь… Старий веищь биром!» Это шёл по улице и кричал похожий на старика Хоттабыча одноглазый туземный еврей-старьёвщик[26]. В длинном халате, с мешками, перекинутыми через плечо, шёл он и приглашал выносить на продажу ношеную одежду, обувь и ненужный домашний скарб.

«На – а – жи! Нажи – и – тачить – ножницы – ы – ы!» – волновал домохозяек бродячий точильщик. Звали его странно – Август Иваныч. Под коротким носом у него топорщились седые усики. На лысой голове он носил синюю бухарскую тюбетейку. На плече Август Иваныч таскал свой главный инструмент – верстак с точильным камнем, ножной педалью и колесом с ременным приводом. Работая, он всегда повязывал длинный фартук из вытертого до ткани коричневого дерматина.

По воскресеньям, ещё до молочниц, нас будил бесцеремонный стук в ворота.

– Аткривай! Му-у – сыр-р! Мусырный директор приехал! Аткривай!

Это хрипло вопил мусорщик – тощий, носастый грек «Гриса»[27] (так он произносил имя Гриша). Вечно он был обряжен в неимоверно грязный пиджак – но в сорочке и с галстуком. Приезжал на раздолбаной, вонючей мусоровозке, у которой всё время то глох, то стрелял двигатель. Дед мой называл «Грису» нечистой силой – но тот не обижался. Работа и вправду у него была грязная и тяжёлая – но делал он её быстро и аккуратно.

Пару раз в месяц раздавались цоканье лошадиных копыт и грохот колёс по булыжной мостовой. Затем – трубные звуки. Это приезжал на конной повозке с бочкой татарин – керосинщик Наиль и пел в жестяную рупор: «Ки – ира – а-си – ин! Ки – ира – син!» И все старухи нашей улицы наперегонки, с бидончиками в руках, спешили занимать очередь… Это было время керосинок – на них готовили и разогревали еду.

У Наиля, маленького, но крепкого и жилистого мужичка, было необыкновенно морщинистое, безволосое лицо, без ресниц и бровей. Все на нашей улице знали, что керосинщик Наиль воевал и горел в бронемашине. Кожа его лица и рук была словно из мятой полупрозрачной бумаги. Как бабушкина восковая калька, в которую она любила заворачивать свои пироги.

Бабушка всегда брала меня с собой на улицу. Я помогал нести ей бидон. Потом мы стояли в очереди – повозка останавливалась между перекрёстками, – и первыми успевали не мы, а те, кто жил напротив…

…Запах керосина растекался над мостовой… Подходила наша очередь. Бабушка следила за воронкой в бидоне и струёй из бочки – чтобы не было недолива.

Я же следил за лошадью. Каждый раз, когда заканчивали разливать керосин, она принималась нетерпеливо перебирать копытами. Керосинщик прикрикивал на неё – и одергивал вожжи. Тогда лошадь фыркала и принималась мочиться широченной пенной струёй с брызгами. Бабульки в очереди ругались и отпрыгивали.

– Э – э – э-э, сектен – достала ты меня! – ругался керосинщик.

Но струю было уже не остановить – она казалось бесконечной. Я глаз не мог оторвать – всё ждал: когда же «керосин» у лошади кончится?

…Иногда с улицы доносился и вовсе странный крик: «Шара – бара! Шара – бара!» И звук: цок – цок – цок – как у лошади керосинщика, но тише и мягче.

Что такое Шара – бара? Кто это цокает? Я пытался подглядеть в щёлку калитки. Но доски в ней были пригнаны без щелей. Разглядеть, кто кричит, было невозможно.

Молочницу я видел – она к нам домой приходила. Точильщик работал во дворе. Я всегда стоял рядом и завороженно смотрел на искры, летящие из – под точильного круга. Это было лучше бенгальского огня! Всех я видел, кроме таинственного Шара – бара. Пока я был дошколёнком, меня одного, без взрослых, на улицу не пускали. От моих вопросов «Кто такой Шара – бара?» отец отмахивался, а бабушка недовольно поджимала губы и отвечала коротко: «Жулики». Что это значит, я тоже не знал, но понимал – не выпустят. И загадочное слово Шара-Бара продолжало разжигать моё любопытство.

Когда в очередной раз приехал керосинщик, я, услышав его трубный призыв, опрометью побежал сообщить бабушке. Каждый выход на улицу был для меня приключением. В этот раз я так спешил, что мы оказались в очереди вторыми – сразу же за нашей соседкой Марьпалной. Но как только керосин полился в наш бидон, лошадь вскинула голову, зазвенев упряжью, – и пронзительно заржала.

– Тпру – у – у-у! – крикнул Наиль.

И почти сразу же из-за углового дома на Ремесленной улице раздался необыкновенный звук: «Иии – Ааа! Иии – Ааа! Иии – Ааа!» Это было похоже на то, как дядя Дима Чихвадзе, которому аккомпанировала на рояле мама, настраивает свою виолончель.

– Ишак! – удивилась соседская девочка Алёнка, которая стояла за нами.

Навстречу керосиновой очереди выехала двухколёсная, запряжённая ишаком повозка. Рядом, держа поводья, шёл человек в грязном ватном халате. На макушке его бритой головы едва держалась свалявшаяся ушанка какого-то детского размера. Вот он дёрнул повод – ишак, лязгнув по камням подковами, остановился. Человек в халате сложил ладони рупором…

1
...