Край сгубил суровый

Январской ночью в дыбу пьян

Попрусь дорогой незнакомой,

Крича проклятия кустам,

Ломаясь в шаткие поклоны.

Повиснет грустная луна,

Бросая сказочные тени.

Застывшие в оковах сна,

Посеребрят макушки ели.

Без шапки, в шубе нараспах,

По грудь увязнув в буреломе,

С застывшей песней на губах

Обмякну в голубом полоне.

Пустой борьбою изможден,

С намерзшей коркою на роже,

На рыхлый положу амвон

Изодранных ладоней кожу.

Уставшей головой паду

На обмороженные руки.

Так и усну. Очнусь в аду,

На вечные готовый муки.

Умру с улыбкой на устах,

Во мраке околев еловом.

Мороз трескучий у куста

Акафист наклубит недолгий.

Следов запутанная нить

Укажет скит души бедовой.

Могла, глупышка, жить и жить…

Да край меня сгубил суровый.

И также новая зима

Поманит пьяного в дорогу.

И так же грустная луна

Повиснет тихо над сугробом.

У иконы

Пресвятая, будь я трижды проклят,

Пропадай пристрастие моё!

Пред тобой глаза у многих мокнут,

А моим чего-то все равно.

Их немой укор не растревожит,

И ничуть не тронет скорбь очей.

Да и отогреть уже не сможет

Теплый свет мерцающих свечей.

Отщепенец, странник одинокий;

Мне судьбою кануть без следа,

Потому тропинкою далекой

И бреду неведомо куда.

Тем и бит – один парю, без стаи.

Может в том значение моё,

Забираясь в пагубные дали,

Всё искать, чем заболел давно.

А чего пробрался в мрак церковный,

Хоть каленым остриём пытай,

Не ответит дух неугомонный,

Что давно привык летать без стай.

Но зашел. Не в этом ли отрада -

Всякому дорога в Божий храм.

Или может ты тому не рада?

Или мой изъян не по зубам?

Я готов к любому приговору.

Пусть хоть что, слезы не оброню.

Только знай, пустые разговоры,

Будто Родину я не люблю.

Это все завистливая наветь,

Где несложно угадать обман.

Черной ложью голубую заводь

Непроглядный обернул туман.

Голубую заводь слёз холодных

Пламени зардевшихся рябин,

Что колышутся на глади водной

О которой знаю я один.

Из того стоит перед тобою

С гордой, непокорной головой

Тот, чей свет бессовестной молвою

Скрыт надежно липкой пеленой.

За порок любить свою Отчизну

Так, как любит только офицер.

Без остатка и без укоризны

На нелегкий каторжный удел.

Тронул низкие тучи

Тронул низкие тучи

Полыхнувший рассвет,

Патокою тягучей

Закипев вдалеке.

Над озерною гладью

Непроглядный туман

Деву в розовом платье

Выткал пьяным глазам.

Златовласая ива,

Лья холодную тень,

Нежит плети пугливо

О молочную лень.

Тихо плещутся волны,

Накликают беду.

Под архангелов горны

В темный омут войду.

В Непорочную Деву

Взор уставлю хмельной.

Обращусь неумело:

– Не останься глухой.

Снизойди благодатью,

Я не много прошу.

Дай, дотронусь до платья.

Пусть ещё согрешу.

А потом жги укором.

Строгим взором карай.

Ничего не оспорю:

Зло стыди, зло ругай.

Мне со мною нет сладу,

Так и пышет в груди.

В том одна и отрада,

Что, вдруг, ты на пути.

Так прости мне, сестрица,

Дурь терзающих ран

И что черт утопиться

Подстрекнул пока пьян…

Влезши в омут туманный

У ивовых плетей,

Кается в стельку пьяный

Губарев Алексей.

Помины

Навалились тучи.

Опустилась мгла.

Мятою пахуче

Сбражилась земля.

Тихо мироточат

Пламенем рябин

Золотые очи

Ропщущих осин.

Дуновенье робко

Колыхнуло даль,

Обнажил поддевку

Сонный краснотал.

Мирница нарочно

В небе пролилась;

Лето непорочный

Поминает Спас.

Грезится попойка:

Накатила блажь

Так упиться горькой,

Чтобы в одурь аж,

Чтобы взор размыла

Мутная слеза…

Осень прополощет

Пьяные глаза.

Вымокла долина.

До костей продрог.

Юркнул под калину,

Хоть давно промок.

Сидя под ветвями

Без движения,

Жалкий и непьяный

Помяну и я.

Последняя атака

Чеканим шаг. Кокарды в тульях к небу.

Перчаток белых равномерный мах.

Укрылась рожь упавшим сверху снегом,

А вдалеке маячит ель – монах.

Идем бок о бок. Два патрона в руки.

За цепью цепь под барабанный бой.

На свете вряд ли есть сильнее муки

Печатать шаг себе за упокой.

Летят колышась глаженые френчи.

Под подбородки врезались ранты.

В глазах горят усталость и презренье

Остаткам веры к образам святым.

В упор стреляют красные бандиты.

Редеют цепи. Душу тяжкий стон

Уносит в прошлое под старую ракиту,

Где нарисованных ещё не знал погон.

Один ничком упал в тысячелистник,

Другой от боли дико заорал.

И невредимым стало неприлично

Бросать на поле тех, кто умирал.

Команда: – То-овсь! И всё перемешалось.

Ура! и мат. И драка на живот.

Нас от полка десятка три осталась,

Кто не попал под красный пулемет.

Осенним днем убитые остынут.

Кровь напитает чахлую траву

Душ отлетевших невесомой силой.

И здесь цветы весною расцветут.

А нам идти на новые окопы,

Достоинством и яростью горя.

И умереть по самой высшей пробе

За Веру, за Отчизну, за Царя!

Сгораю

Пусть меня не слышали иконы,

Наживую резан пусть судьбой,

Стало горько Богу незнакомым

Угасать незримою звездой.

Потому унылою минутой

Пьян тоской пылающих рябин

Как и я без времени согнутых,

Но горящих из последних сил.

А тогда, как выпадет улыбке

Ненадолго отогнать печаль

Отрезвляют милые ошибки,

Понаделанные невзначай.

Жить пустой надеждою не ново,

Забываясь в безмятежных снах

От того, что нету в том плохого

Быть счастливым в розовых мечтах.

Крепко заболел я этой блажью.

Нет покоя от неё ни дня.

И порой становится мне страшно

От гроздей рябиновых огня.

Но всегда унылою минутой,

Окунувшись в пламенный сатин

Веток по лебяжьи изогнутых,

Обессилен, будто пьяный в дым.

Так мило святое умиранье

В роковым пожарище рябин,

Что бросаюсь в жар его обманный

И сгораю без остатка сил.

А потом души растленной пепел

Воздает за огненный обман

Образам, которым близок не был,

И судьбе за боль глубоких ран.

Пусть немой укор лучат иконы,

Наживую режет пусть судьба;

Всё одно я Богу незнакомый

И как все исчезну в никуда.

А вы живите

Вы, верно, помните весенний сад?

Дурачась, мы гадали на монету.

Я говорил, а вы смеялись невпопад

Тюльпанов красному либретто.

Я "решки" ждал… Но выпало "орлом".

Я тяжело, а Вы легко расстались.

И долго не случалось встреч потом.

А вскоре вы внезапно обвенчались.

Как жаль, что Вы совсем ещё дитя!

Где Вам понять чужие муки,

Когда не видеть ни распятого Христа,

Ни клиньями проколотые руки.

А я истерзанных на фронте зрил.

Но всё пустое, ведь недобрый идол,

Затея на земле кровавый пир,

Христу в бессмертие путевку выдал.

И мне иное ни к чему…

Иисус за веру был распят, а я любовью.

И суждено пролиться потому

Ему давно, а мне теперь на землю кровью.

Побрившись, гордо вытянусь во фрунт.

Наган уважу роковым патроном.

Затею офицерскую игру,

Как той монетой, где-нибудь за домом.

Не грех, ко лбу приставя пистолет,

Спустить курок в дурном порыве.

Чтоб эхо вскинулось тревожным: – Нет!

И вслед затявкало плаксиво.

Под стон сорвавшейся листвы,

Раскинув руки, повалиться навзничь.

И чтоб уста остатками мольбы

Печально небу улыбались.

А вы живите с черной метой.

Но лишь завидя алые цветы,

Припомните звон брошенной монеты,

"Орлом" упавшей на мои мечты.

Осени блаженство

 Я многому признал несовершенство,

 Хоть сам от идеала далеко.

 И только тихой осени блаженство

 Мне сердце сладкой болью облекло.

 Ничто так глубоко не ранит душу,

 Как слёзы засыпающих осин

 Над золотом, теперь уже ненужным,

 Пылающих смущением рябин.

 И более щемящей нет минуты

 Глядеть на опадающий наряд,

 Как будто в сон усталостью опутан

 Счастливым увязает младший брат.

 Застывший взор не в силах напитаться

 Стыдливостью клонящихся ветвей,

 И долгий миг пытается пробраться

 Сквозь сеть остановившихся теней.

 Лишь теньканье напуганной синицы

 Святое онемение стряхнёт,

 И вдруг поймёшь, что с явью не рознится

 Божественного сна печальный свод.

 Как многому дано несовершенство,

 Как многим к идеалу далеко,

 И только тихой осени блаженство

 Мне сердце сладкой болью облекло.

Однокашнику

Все в прошлом, друг, давно все в прошлом…

Спасибо, что хоть не забыл.

Ты офицером слыл хорошим,

А я карьеру загубил.

Тому вино, мой друг, причина.

Оно тот светлый господин,

Что жалует простолюдина

И всяким сбродом так любим.

Но об утрате не жалею.

И ты ушедшим не болей.

Ведь, как и прежде душу греет

В зарю поющий соловей.

Все также сыплет снег зимою,

А в дождь печалится ольха.

И кто-то с девкой под луною

Мнет прелых листьев вороха.

Ты, видно, ждешь письмом былое.

Прости, я давнее забыл.

И сон мой долог и покоен,

Когда с дружками в ночь кутил.

Ты Родиной горел на службе.

А я, куражась в кабаках,

Сменял на легких женщин дружбу

И был героем "на словах".

И только ты нелепой просьбой

Ножом по сердцу резанул.

И стало больно, будто в кости

Гвоздей каленых кто воткнул.

Прости. Надежд не оправдаю,

А боль залечится вином.

Всего хорошего! Желаю,

Одним жить научиться днем.

Родина в снах

Гулко ахнуло в стороне,

На волнах заплясала молния.

Бил поклоны чужой стране,

А во снах все касался Родины.

Трогал кудри июльских рощ.

В одурь жалился плачем иволги,

От себя убегая прочь

И стараясь прощенье вымолить.

И так сильно горел душой,

Набивая чужим оскомину,

Что метался крича: – Постой,

Отложи по изгою помины!

Не нашло – занемог родным.

Умереть закипело преданным.

На чужбине я слыл чужим,

Но и дома был оклеветанным.

Ведь не знаешь, как болен был,

Как умею любить, не ведаешь.

Понимаю, что упустил,

За мечтой безоглядно следуя.

Каясь, многого не прошу.

Мне бы только в зеленые дали

Наяву ощутить, как гляжу,

Исцеляюсь как рощ кудрями.

Вдрызг упиться бы соловьем,

Жажду глаз утолить березами

И расплакаться под окном,

Под которым хмелелось грезами.

Что старался всем доказать,

Без слезы покидая Родину?

Ах! бы вовремя тех послать,

С кем в бреду клял её колдобины.

Но шарахнуло в стороне.

Роковая блеснула молния.

Пропаду, знать, в чужой стране,

Лишь во снах прикасаясь Родины.

Помолитесь ели

Небо стало хмарким,

Сердце бьет тревогу;

Нарекла гадалка

Дальнюю дорогу.

Коль судьба расстаться:

– Прощевайте, степи.

Гордым бы остаться;

Взор слезой залеплен.

Знать, поить рассветы

Из березок соком.

Знать, облают ветры

Дальнего востока.

У реки бранчливой,

Прислонившись к ильму,

Вспомню губы милой,

Как любил их сильно.

Здесь, в краю кандальном,

Здесь, в краю суровом,

Как и все опальный,

Как и все бедовый

В мраке тихоельном

Обморожу руки,

В пламени кипрейном

Пропаду от скуки.

Хоть добром помянут,

Хоть колючим словом.

Жаркий миг настанет

Вызрею готовым:

У ольхи печалясь

Или у осины,

С болью обвенчаться

Набожной России.

Под седой луною

Помолитесь, ели,

Чтобы и за мною

Русью так болели.

Медью, клены, плачьте,

Кровью плачь, рябина,

Пусть чего-то значу

Богу не один я.

Пожелтели осины

Пожелтели осины.

Зарядили дожди.

Выгнув тощую спину,

Дремлет конь у межи.

Золотистые ивы

Разбазарили тень.

В опустевшие нивы

Грустно смотрит плетень.

Ах, ты воля вольная,

Уголок родной!

Доля подневольная,

Песнь за упокой.

Купола церковные,

В синий рай кресты.

Тайным околдованы

У реки кусты.

Вижу, жизнь-то не сахар.

Только, брат, не робей!

Коли воин и пахарь,

Так гляди веселей.

В кабаках Русью плакал

Незабвенный Сергей.

А теперь пусть поплачет

Губарев Алексей.

Ах, ты воля вольная,

Уголок родной!

Доля подневольная,

Песнь за упокой.

Купола церковные,

В синий рай кресты.

К вере некрещеные

Тянутся кусты.

Без Родины, без флага

Роса с травы опала на погоны.

Коснулась тень рассыпанных волос.

Упал солдат без возгласа, без стона.

Упал на землю, где родился, жил и рос.

Сыновнею любовью это поле

И терпким потом павший орошал.

И кожу в язвы разъедало солью

Когда он жилы не жалея рвал.

Любил он раннею порою

Услышать пение рассветных птиц.

А этой горькою зарею

Пал без Отчизны утром в травы ниц.

Охапкой полевого цвета

Он украшал палатку медсестёр.

Но выстрел… И поэта больше нету.

Ещё одной души угас костер.

Под красным знаменем поил себя обманом.

Под триколором ложью умывал.

И застрелился из «макара» капитаном,

Когда Россию в русском сердце потерял.

Роса слезой упала на погоны.

Коснулась тень рассыпанных волос.

Сшиб слабый лист сухой хлопок патрона,

Тряхнув нахально ветви у берёз.

Окрасив облако кровавою каймою,

Душа несчастного на небо вознеслась.

А Родина холодною рукою

Прикрыла веки… И заплакал Спас.

Сон карамельный

Мне бы смерть в карамель тянучую:

Под забором замерзнуть пьяным,

Чтобы ангелы сладко мучали

И отпет был собачьим лаем.

Чтоб скулила бессильно вьюга

От того, что пропал с улыбкой.

Чтоб рыдали над телом други,

Обметая ее накидку.

И несли на погост угрюмо,

Хоть всегда распевали звонко,

Как звенела моя рюмка,

Как печалилась она

громко.

Языками чесали много:

– Не повесился, не казнили.

А в метель утерял дорогу

Да сомлел на морозе сильном.

Измотал парю снег обильный,

Затащив под сугроб глубокий.

Убаюкал обман синий,

Припорошил следов строки.

Не судили, что был безвестный,

Что поэтом себя намыслил.

И жалели, что прожил честным,

Что беззвучный скосил выстрел…

Нет желанья беспечно трезвым

Околеть, будто пес ничейный.

А взывают души порезы

Окочуриться карамельно.

Чтобы в стужу кто одинокий,

Обходя роковое место,

Прошептал через вздох глубокий:

– Спел гулена свою песню.

Над заснеженной рожью

Над заснеженной рожью барабанная дробь

Оседает пугающе гордою смертью.

Черных френчей ряды молча шествуют, чтоб

 Захлебнулись в окопах немытые черти.

Локоть в локоть идём. Развевается стяг.

Не волнуются красных околышей птицы.

Запоздавший рассвет заиграл на губах,

Отпевая уставшие, хмурые лица.

Из окопов напротив нестройно палят.

Где-то сбоку трещит перегревшийся «Ма;ксим».

Не понять, кто тут грешен, кто девственно свят,

Тот в лаптях или я, в сапогах, напомаженных ваксой.

Скучный дождь омывает погоны штабным.

Без патронов шагаем, штыками осклабясь.

Строго держим ряды, только пули иных

 Высекают порой комиссарам на радость.

Неупавший во ржи, вдруг, осел есаул.

И глаза убиенного бросили кроткий

Взор на небо… Прощаясь он тяжко вздохнул…

Вот и первый окоп.

                Скинут рант с подбородка…

Через бруствер врага с верой и за Царя!

Краснопузая сволочь бежит и сдается.

И нестройное сиплое наше «Ура-а»

Убегающим в спины, ликуя, несется.

На земле растеклась большевистская кровь.

Ругань, хрип, скрип зубов. Звон начищенной стали.

За Отечество, веру, за честь и любовь

Гибнуть и убивать мы смертельно устали…

Не Россия, не Бог не осудят орлов,

Что рубили с плеча и пощады не знали.

Тишину пулеметным огнём распоров,

Ведь и вы нас бессовестно, жадно стреляли.

Над окопом дрожит барабанная дробь,

Украшая Россию ненужною смертью.

Черных френчей остатки на новый окоп

Также молча идут, примеряя бессмертье.

Заболел

Не стереть – дурачился в погонах.

Оставляя Бога не у дел.

А сегодня словно тайный тронул

Или кто дубиною огрел.

Ранним утром рухнул мир покойный,

Я смертельно Русью заболел;

Иступленно в церкви бью поклоны,

Изливая боль души своей.

Обжигаясь праведным укором,

Льющим с потемневших образов,

Будто бы распят прилюдно голым,

Вою, но не разбираю слов.

В хрип ору: – Готов рабом смиренным

Оттирать замаранную честь,

И путем идти обыкновенным,

Если Божья воля на то есть.

Отчего бескрайние просторы

Не запали раньше в сердце мне?

Или за спиной таились воры,

Направляя не по той стезе?

Почему не угадал ошибки,

Усадив на шею Сатану?

Или заплутав в трясине зыбкой,

Не набрел на гать и утонул?

Этому б уму теперь погоны,

Да под боевое знамя встать.

Кажется сегодня я готовый

“Русскую рулетку" обласкать.

Но кого мои пустые грёзы

Запоздавшим обдадут огнем?

Станут ли мои скупые слезы

Горьким назиданием потом?

Потому стою под образами,

Влажные глаза уставя в пол,

Сил прося бессвязными словами

В Сатану осиновый вбить кол.

С жаром повторяю заклинанье:

– Кайся! Без остатка кайся, друг.

И горю единственным желаньем -

Преступить судьбы порочный круг.

Чтобы синей, облачною далью

Утолить печаль промокших глаз,

Чтоб однажды предрассветной ранью

Русским полыхнуть хотя бы раз.

Гибельной занозой в сердце встряла

Мне упорно нищенская Русь.

Захмелев, вовсю ее ругаю,

А напившись за нее дерусь.

Только не стереть душе былого,

Роковую хворь не одолеть…

Духу бы хватило с этой болью

Под иконой русским умереть.

Изгнанник

Томятся серые в безмолвии осины.

Январь окутал пихты синевой.

С березы ссыпался, искря, колючий иней

Ненужною алмазной шелухой.

Над белым мельтешат сорочьи спины.

День месит солнце с бледною луной.

 Похоже, ангелы справляют именины

 Под опустевшею немой голубизной.

 И сердцу чудится опасным и случайным

 Ступать напрасно ветреной ногой

 Теперь вот мне, как в прошлом каторжанам

 Объевшись здесь безвкусною тайгой.

 И самогон напитанный морошкой

 Не вспенит жизнью изгнанную кровь.

 Горсть княженики в нежные ладошки

 Не соберёт в июль моя любовь.

 Я здесь чужак, а там слыву изгоем.

 Здесь будущность, там пройденного тлен.

 Жизнь потрепала и таких, как Гойя,

 Не раз заставив гордо встать с колен.

 Так что и мне судьбе не покориться,

 Пав жалким на колени лишний раз?

 Вдруг, божьей милостью, сподобится случиться

 Величием блеснуть, принизив вас.

 В том нет вины каштановой аллеи

 В грозу роняющей на лужи цвет,

 Как, что и вы, презрев, не усмотрели,

 Что ваш изгнанник – чувственный поэт.

Покаяние

Я теперь себя переиначу.

Бес души заметно подустал.

И глаза невольно часто плачут,

И не тот уже в груди запал.

Верно, это свыше назначенье

Резвый бег сменить на мерный шаг.

Ах, утеря буйного кипенья!

Ох, печали неутешной мрак.

Ничего на свете не оставит

В прах пропащая моя душа.

Ах, зачем так глупо сердце плавил

И пустым себя наобещал.

Пусть однажды душу растревожит

Купины Неопалимой цвет

И архангел Гавриил поможет

Замолить проделки юных лет.

А потом карает под иконой

Строгий лик за светлые грехи

И за то, что Богу незнакомым

Рассыпал талант хмельной руки.

Сам припрусь на тайное свиданье.

Сходу брошусь ниц под образа.

И для судей станут оправданием

Окаянные в слезах глаза.

Окрестив чело рукой дрожащей,

Испрошу прощения за то,

Что бузил душою в прах пропащей

И глушил веселое вино.

Неумело отпою молитву,

Каясь, что напрасным отгорел.

Что, валяясь пьяным под ракитой,

В одурь песни до рассветов пел.

Намолясь, себя переиначу

И судьбе безвольно покорюсь

От того, что никому не значат

Сердца падшего тоска и грусть.

Подходящая пора

Вам неприятен запах от шинели.

Воротит вид прокуренных ногтей.

Не дай вам Бог услышать вой шрапнели

И хрип пробитых пулей лошадей.

Обереги вас, милое созданье,

От голода, от тифа и войны.

Под черным знаменем не раз я на свидание

К Харону шел под хохот Сатаны.

Но не пришлось на небеса взобраться.

И тем досаднее, что выживши в аду,