Вор же с политическим убеждением, со своим взглядом на жизнь, будучи идеологически подкованным "правдорубом" может, а порой и представляет серьезную угрозу власти. Поэтому довольно скоро Дыку взяли на заметку спецслужбы, и жизнь его с этого времени утеряла сочность. Законоотступнику еще не было двадцати трех и статьи его не имели особого веса, а он уже числился в особо опасных рецидивистах. И это противостояние с системой наложило определенный отпечаток. Нет, захватывающих душу эпизодов было предостаточно. Вызывающие ахи женщин, ослепительные кутежи, недолгие промежутки сладкой воли и «торч» на блатхатах, жестокие драки, стряпня темных делишек, облавы и прочее довольно полакомили воровское сердце. Но даже эти яркие события не могли изменить общего черно-белого фона. Жизнь этого человека была схожа с тундрой – полыхнет в краткую весну ослепительным цветом трав и тут же надолго погрузится в холод и безжизненные снега.

  4. Подземную часть работы Фант начал с того, что из подобранных кусков асфальта и подручного материала, как мог, заделал довольно нескромно зияющую промоину, оставив лишь едва приметный просвет, достаточный для связи с "бригадой" и редких передач. Когда это было сделано, он приступил к выполнению основной задачи. Нужная плита нашлась быстро. Проблема крылась в ином. Как и говорил авторитетный покойник, кладка в "быках" оказалась рыхлой. Но вопреки ожиданиям, именно под этой плитой "быки" оказались идеальными, с точки зрения строительства. Раствор кладки блестел, как стекло и был так тверд, что мог соревноваться с алмазом. Даже удары резиновым молотком издавали настолько резкий и громкий звук, что использовать этот инструмент не представлялось возможным. Больших трудов стоило соорудить и подставку для первого домкрата. Подвал оказался в прямом смысле слова вылизан ретивыми коммунальщиками. Но Фант не унывал.

Более того, с первых минут он думал, что неплохо иметь про запас возможность красиво слинять. Потайной лаз ему очень пришелся бы к месту. И судьба улыбнулась. Канализационные трубы в середине дома уходили между фундаментными блоками куда-то в сторону.  Пространство было заделано наспех. Кладка в полкирпича оказалась «слабой» и разобрать ее не составило особого труда. Внутри оказалась глина вперемежку с мусором. В пару суток Фант расчистил проход, за которым оказался тесный проход. Этот лаз, длиною в десятка два метров вел прямохонько в уличный канализационный колодец. В одну из ночей Фант, пробравшись туда, осторожно приподнял чугунный люк и увидел двор четырнадцатиэтажки. Путь случайного отступления был готов и, на счастье, вряд ли кому известен. Это обрадовало и очень обнадежило Фанта. Счастливый, он замаскировал лаз и вернулся к основной работе.

В принципе он предвидел, что подвал может оказаться прибранным, поэтому и наделал из каленого полотна двуручной пилы пяток надежных скребков. Зона многому учит, и не избытком свободного времени, а неистребимым желанием скорой воли. Потому именно за колючей проволокой и выдумывается замысловатый инструмент, способный любую преграду взять, любую охрану одолеть.

  Поначалу работа ладилась. С первым кирпичом Фант справился довольно быстро. Но, чтобы кладка стала разбираться, требовалось извлечь именно тот кирпич, который уходил поперёк вглубь кладки, а работнику выказывал лишь торец, как бы дразнясь. А извлечь его нужно только целым. Останется внутри часть, пиши пропало. Еще суток трое шкрябать швы между кирпичей придется. Тут-то и пришлось основательно попотеть. Но и вода камень точит, а уж вооруженный даже нехитрой приспособой человек и подавно.

Фант события не торопил и вскоре кирпич сдался. Далее было проще. Второй домкрат он приспособился упирать в стену посредством куска водопроводной трубы и остальные кирпичи просто выдавливал, слегка зачистив периметр. Тем не менее, на разборку "быка" ушла неделя. После работы приходилось восстанавливать кладку, чтобы вдруг нагрянувший сантехник не поднял тревоги.

Второй "бык" Фант решил не разбирать. После тщательного осмотра, он пришел к выводу, что достаточно будет опустить один конец плиты, что даже выгоднее, потому как затруднит доступ из помещения в подвал. В случае провала будет хоть какая-то фора улизнуть от охраны. Да и плита на второй "бык" заходила не более, чем на пару спичечных коробков и потому могла упасть во время разборки «быка».

Дважды работу приходилось сворачивать и таиться в норе. В подвал заглядывали слесаря. Но, благодаря аккуратности Фанта, всё обошлось и две недели спустя Фант выбросил на асфальт очередную маляву, где оповестил Маклера, что дело сделано и все готово к налету. Оставалось только выждать непогоды.

  5. Только на пороге смерти Дыка понял, что серое его бытие определила хорошо продуманная и замаскированная спецслужбами изоляция. Раньше он об этом как-то не задумывался; всё времени не было. А сейчас размышления натолкнули его на эту мысль, и, анализируя минувшее, он, вдруг, понял, что многое не могло случаться само по себе, а было ловко подстроено, как и роковой удар в печень…

От подобных выводов  настроение  портилось. Выходило, что его крепко надули. От мысли, что можно много лет не подозревая жить по чужому лекалу, так сказать "на поводке" становилось мерзко.

Вся семья Дыки – он да доживающая  в одиночестве век одряхлевшая мама. Дети  у него, скорее всего, были, но Дыка никогда не интересовался этим, а мимолетные женщины, верно, боялись уведомить весьма значимое имя о попадании в неожиданное неловкое положение.  На зоне Дыку обстирывали шныри, на воле – легкие подруги.

Первой ходкой на зоне он обозначился под другой фамилией. Но вскоре после выхода из тюрьмы он вынужденно сменил эту данность. К слову сказать, и повзрослел Дыка после первой ходки, как-то сразу повзрослел. Причина этим изменениям была веская. С мальства Дыка гордился прадедушкой, который, будучи коммунистом, погиб в гражданскую войну.  И только после зоны Дыка узнал всю неприглядную сторону родословной.

Дернула его нелёгкая после срока посетить захудалую донскую станицу. Тому способствовала заплаканная мать, по прабабушке урожденная Дыкина, из зажиточного казачьего рода, желавшая всеми силами оградить непутевого сына от дружков. Она-то и уговорила отпрыска навестить дальних родственников и пожить немного в отдаленном селении. И все бы ничего, но на беду нашлась гостья – местная говорливая востроглазая старушенция. Оказавшись случайной свидетельницей далеких событий, она, будто в насмешку, выложила Дыке горькую правду о его "героическом" предке. Во время застолья хватили самогону и начались разговоры о жизни, где дошло затронуть и прошлое.

-Тю, та грец с тобою, – встрепенулась разрумянившаяся бабка на скромное упоминание Дыкой о подвигах прадеда, – Хто казав, шо твий прадед був гэрой? Вин такий же гэрой. як с козы балэрина. Казать начистоту, так щэ тот був пакостник твий прадед? Сибирска язва слаще, отсохни мий язык, чи хучь от тута и провалиться минэ на этом самом мисте.

Дыка попытался было возразить, на что бабка как отрубила: – Казать тоби, дитятко, хто був твий пращур у самом диле? И понесла, понесла…

На деле из её рассказа выходило совсем гадкое и плохо умещалось в неокрепшем сознании парня его прадед – мот и пьяница. Косой сажени в плечах, но с мужичьей смекалкой хитрющий босяк в семнадцатом примкнул к банде зеленых, где был на посылках по хозяйственной части. Состоя в банде, он не упускал возможности пострекотать из "Максима" по "краснопузым", о чем как-то похвастал по пьяной лавочке. Когда же банду разбили, он, уцелевши, рванул на пока еще сытный и теплый Дон. Там, пользуясь неразберихой и понимая, что расклад выпадает в пользу Ильича, ловко утаил прошлое и в образе матроса-балтийца примкнул к большевикам. Руководствуясь принципом, что рыло должно быть поближе к кормушке, он втерся в доверие тыловикам и также "зажигал" по линии войскового снабжения. А несколько спустя, под благовидным предлогом, умудрился стать членом партии. Новоявленный принципиальный революционер повел себя сообразно своей животной натуре. Оборотень с энтузиазмом включился в раскулачивание, и, пользуясь безнаказанностью и вседозволенностью, пошел вразнос, не давая проходу бабам, изгоняя семьи с насиженных мест, избивая до полусмерти непокорных, а порой и стреляя невинных. – Победителей не судят, – частенько изрекал садист, напиваясь вдрызг.

Почти год верзила безбожно кутил, предаваясь блуду и нагло списывая продовольствие на якобы разбитые беляками обозы, сбывая налево излишки. Там, на Дону, и женился, хамски обрюхатив дочь раскулаченных им же зажиточных казаков Дыкиных. Но, сколько веревочке не вейся…

Бурная деятельность идейного борца внезапно оборвалась в осеннее утро 20-го. Победителей, конечно, не судят, но случается их казнят.

Белоказачий разъезд услышал в степи нестройное пение.   На трёх подводах красноармейцы везли провиант одному из кавалерийских эскадронов, что был расквартирован на брошенном хуторе. На первой телеге расположилось четверо в новехоньких буденовках и при оружии. На двух других сидели три бабы и маленькая девочка. Один из бойцов, по всему главный, безмятежно дрых, хорошо уработавшись с очередной селянкой на сеновале, а трое тянули пьяными голосами заунывную песню. Когда казаки окружили обоз, один из пьяных певунов, увидев беляков, попытался выхватить маузер. Этого казаки тут же зарубили. Двух других они стащили с телеги, отвели в балку и застрелили. А разбуженного шумом и ничего не понимающего Дыкиного прадеда, спустя минут пять после расправы над сослуживцами, повесили на ближайшей подходящей акации. О том, кто спящий, разьезду пожалилась одна из баб, не избежавшая грязных лап нахального ленинца. Когда непроспавшуюся скотину волокли к петле, тот только мычал и страшно таращил глаза на импровизированную виселицу. Зарвавшегося вояку казаки вздернули, громко поржав напоследок. Обоз реквизировали, а баб отпустили с миром.

По всему получалось, что заслуженный прадед Дыки никакой не герой, а напротив – приспособленец и негодяй. Некоторое время Дыка не верил злопамятной старухе с противным взглядом. Но, умение сопоставлять редкие сведения и эпизоды, вникая в краткие обрывки белой эмиграции, которые, несмотря на запреты, всё-таки ходили в народе, внимательное слушание станичных баек о лихом времени, подвигло его сделать неутешительный вывод и тут же сменить фамилию из стыда за предка. Дыка очень сильно переживал. – Ну, ладно, этого подлеца повесили. А кто ухитрился выжить? Такие же лжекоммунисты, которые заняли теплые места и умудрились передать их по наследству? – размышлял он, – чему верить-то в этой стране?

От предка-большевика Дыка унаследовал приступы неконтролируемой ярости, а по материнской линии – упрямство и долготерпение. Второй раз зона встретила уже Дыкина и вскоре, упростив, переработала в Дыку.

Были ли у Дыки в крови руки? А Бог его знает. В доступных протоколах этого не засвидетельствовано. Дать же отрицательный ответ я тоже не могу, ибо полагаю, что сыскать настоящего вора без этой малости представляется определенно трудным. Да и не быть жестоким и без свирепого нрава вору высокого полета просто невозможно. Ведь если тебя желают убить, то неловко защищаясь можно запросто и зарезать страждущего. А Дыку убить хотели, и не раз.