Глава V

Ночью я не смог уснуть. Набегало кратковременное забытье, но потом мысли упрямо, вновь и вновь возвращались к прошедшим событиям. Как в надоедливом кино, раз за разом вспыхивал огонь в окне поста над воротами и страшно, по-звериному кричал сгоравший заживо человек. Снова бежали люди, и снова я стрелял, только теперь уже понимая, что убиваю. И надоедливые мысли, от которых невозможно избавиться. Все ли было сделано верно? А если бы я поступил так? А если по-другому?

Схватка на крыше прокрутилась в голове раз сто и не для анализа, просто не мог переключиться на что-то другое. Так бывает после стресса, тем более когда дело не закончено. Это даже привычно, но от этого не легче.

И девчонка – кто она? Откуда этот наряд? Закос под ниндзя у средневековой барышни – бред зеленой лошади, если бы сам не видел. А оставшаяся у меня в руках шапка? Даже не шапка, а черная маска с прорезью для глаз, но как сделанная! Аккуратно обметанные края, окантовки тоже черные, но другого тона, даже вокруг головы черная атласная лента пришита, на манер самурайской повязки! Эдакий гламурный диверсант, в смысле диверсантка.

Кроме этого, «лейтенант»… Я ведь точно его видел, даже попал… По крайней мере один из раненных смог вытащить из себя стрелу за древко, что вообще-то невозможно – в этом случае наконечник остается в теле. Но здесь сработала магия, я свечение ясно видел. А дворянин в отряде был один, пленные об этом в один голос сказали.

Рассвет я встретил как избавление от этой пытки бессонницей. Можно было заняться делом и первое – узнать хоть что-то об этой последовательнице древних японских спецназовцев. Однако, если в этом мире Япония похожа на нашу, то сейчас их кланы могут существовать. Но все равно, слишком все было… театрально, что ли, не было присущей синоби^[13] простоты и функциональности. Зачем было изображать киношного мальчишку-слугу, столь отличающегося от слуг реальных? Можно было сделать проще и достовернее? Запросто. Тогда зачем театр?

На оставленной мне на память маске обнаружил несколько волосков – спасибо и на этом. Анализ ДНК я, конечно, не проведу, но рассмотреть их в микроскоп можно. Здесь этот прибор уже изобрели, и барон даже подарил его супруге, как милую игрушку.

Так вот, волосы незнакомки были длиной сантиметров пятьдесят, черные, но у самых корней – белые. То ли седые, то ли наша гостья блондинка. Старушка отпадает сразу – они так не двигаются, а, главное, так не визжат. У меня же тогда уши заложило. Да и еще, какая женщина в этом мире может колдовать? Только дочь Хранителя! И вот тут становится совсем не до шуток, так что о своих догадках надо молчать как рыба об лед. Во избежание.

Кстати, стрела, которую лейтенант из себя вынул… Я ее нашел – валялась около стены. Почему она? А только на ее наконечнике засохла кровь. Вспомнил прошлое, нашел сажу и мягкую кисточку, попытался выявить отпечатки пальцев – без толку, не было ничего. Но стрелу сохранил. Так, на всякий случай, в силу привычки. Нашел для нее футляр, в нем и оставил – вдруг пригодится.

Утром отряд в двадцать человек под командой протрезвевшего барона выехал в Брам. Шевалье ехал с нами. Бледный, с синяками вокруг глаз, за ночь поседевший и постаревший лет на двадцать. Добрались засветло. Дорога вышла из поворота, и нашим взорам открылся частокол вокруг деревни, открытые ворота, надвратная балка, а на ней висят четыре женщины. Мать и три дочери. И все жители деревни убиты. Мечами и кинжалами. Трое грудных младенцев брошены в дорожную грязь, как использованные тряпки. Сопротивляться не пробовал никто. Даже не пытались бежать, даже не защищали детей.

Мертвые лежали – в лужах застывшей крови в домах, на улицах и в огородах. Мужчины, женщины, старики, дети. На лицах застыли страх, ужас, боль. Те, кто еще два дня назад смеялся, радовался жизни, строил планы на будущее – все были убиты хладнокровными, не знающими жалости и сострадания профессионалами. Судя по состоянию тел, все были убиты полтора-два дня назад, то есть сразу после того, как де Брам с диверсантами выехали в Безье. Значит, они были приговорены еще на стадии планирования операции.

Я многое видел в той жизни, меня трупами не удивишь. Но я ходил, смотрел и запоминал. И впервые клялся отомстить. Я знаю, что месть греховна, что собрался мстить – готовь две могилы. Все знаю, но такие люди не должны жить. Это не теологический спор, не горячка религиозного экстаза, которая охватила Париж в Варфоломеевскую ночь. Не средневековая жестокость, кровью объединявшая страны и народы. Это хладнокровное убийство для запугивания. Не смейте с нами спорить, не смейте нам противиться. Покоритесь, как овцы на бойне, – может быть, мы убьем вас не сейчас.

И грабили. Взрослых вначале пытали, видимо, чтобы выдали все ценное, только потом убивали. Я видел вырванные ногти, страшные ожоги.

И это сделали полицейские. Те, кто по самой сути своего дела должен защищать, очищать мир от такой мрази.

С этого момента у меня появилась цель. Ответить должны не только исполнители. Ответить должен организатор, тот, кто отдал приказ. Пусть не сейчас, ничего, я умею не спешить.

А шевалье де Браму повезло – он сошел с ума. Тихо слез с лошади, тихо сел на травку и стал тихо хихикать.

– Люси, дочки, пойдемте в лес за ягодами! Ну что же вы, скорее! Я знаю прекрасные места! Там такие вкусные ягоды!

Потом вскочил и побежал в поле.

– Догоняйте! А вот и не догоните! Люси, дочки, смотрите, здесь так красиво!

Пришлось связать.

Бедная баронесса, как ей это пережить.

Бедный барон – как он будет ей об этом рассказывать.

Ненавижу! Сколь раз увижу – столь раз убью. Господи! Сколь раз увижу – столь раз убью. Дай мне силы!

Сразу отправили дружинника к ближайшей церкви за священником. С утра отпевали и хоронили крестьян, всех сто двадцать семь человек. Тела де Брамов взяли с собой, де Безье решил похоронить их в семейном склепе.

По прибытии в замок барон пошел к жене один. Вышел примерно через час, позвал меня. Боже, что с женщинами делает горе… Еще вчера передо мной стояла гордая красавица, иронизировавшая даже осознавая опасность. Это я уже ночью выяснил, когда бой кончился. Она даже спать не ложилась и дочерей уложила одетыми – каждую минуту была готова к побегу.

А сейчас лежала на кровати и молилась. И была в ее взгляде такая тоска беспросветная… Сели мы с бароном около кровати, взяли ее за руки, да так и просидели до вечера. Потом меняться стали, как в карауле, – каждые четыре часа. Днем приходили сестры, Гастон, все пытались ее разговорить. Только на третий день баронесса поела.

А на четвертый в Безье прибыл личный адъютант графа тулузского со свитой для проведения расследования. Барон, оказывается, сообщение в Тулузу направил прямо из Брама. Уважаю – как бы тяжело ни было, а свои обязанности он исполнял безукоризненно.

Однако теперь он, как вассал, полностью обеспечивал следствие, а все заботы о баронессе легли на мои плечи.

Я рассказывал сказки, хвастался успехами Гастона, расхваливал дочерей, ругался на распустившуюся без ее присмотра прислугу (попробовали бы они распуститься из-за болезни госпожи). Я кормил ее с ложки, как ребенка, и подавал вино, кстати, великолепный антидепрессант, если бы привыкания не вызывало, водил на горшок – благо этикет этому не препятствовал. Только через неделю баронесса смогла самостоятельно встать с кровати и подойти к окну. В этот день я впервые перепоручил ее слугам, а сам завалился спать и проспал сутки.

Высокая комиссия проработала у нас десять дней и уехала, забрав с собой пленников. Дальнейшей их судьбы я не знаю, как и итогов расследования. Однако, судя по отсутствию какой-либо официальной реакции, ничего нового они не рассказали. Простые исполнители, что им известно?

В результате всех этих событий в наших отношениях с бароном произошли серьезные перемены. Де Безье перестал тыкать и называть меня полковником. Только барон, правда, без господина, и только на вы. Поверьте, это дорогого стоило, если феодал с дворянской родословной в полтыщщи лет признал меня ровней.

И вот в конце июля состоялся судьбоносный разговор.

– Барон, – это он мне, – нам надо поговорить.

– К вашим услугам.

– Два вопроса. Первое – происшедшее в Браме не должно остаться безнаказанным. Поможете?

– Конечно. Я не ясновидящий, чтобы найти мерзавцев, нужна удача, но все, что в моих силах, – сделаю. Обещаю.

– Вы правильно сказали – только найти. При всем уважении – это дело не ваше. Я должен отомстить лично. И второе. Вам уже шестнадцать лет, ну… в смысле… вы меня понимаете.

– Разумеется.

– В ближайшие дни ваши ровесники со всей Галлии прибудут в Клиссон для поступления в Бретонскую академию.

Есть здесь такая Военная академия Бретони, куда вся дворянская молодежь поступить мечтает. Причем ведь не единственное военное училище в Галлии, а народ именно в него уперся.

Естественно, не все приходят сдавать экзамены, герцогам, например, в казармах жить не по чину. Но остальные… Вот и наводняют шестнадцатилетние дворяне каждый август небольшой бретонский городишко Клиссон, потом разъезжаются по домам. Конкурс бешеный, а пытаться поступить в эту академию второй раз не принято.

Потому и надлежит мне по достижении шестнадцатилетия поддержать традицию – поучаствовать в этом искусственном отборе.

– Знаю, но у меня-то заведомо нет шансов – из всей магии мне доступно только бросание камнями и зажигание костров. Правда, камни я бросаю далеко и метко, а зажечь могу все, что хоть как-то может гореть, но на этом, извините, все.

Другие требования меня действительно не волновали – на коне держался уверенно, железками тыкать научился, языком владел, математику знал – а чего ее знать, если она здесь на уровне начальной алгебры и эвклидовой геометрии. Я же МИФИ закончил, прежде чем погоны надеть.

Теологией занимался упорно, в отличие от большинства местных; классику художественной литературы скрепя сердце освоил – средневековых авторов всегда терпеть не мог. Так что в принципе мог бы и поступить, но магия… Для местных дворян она естественна, как умение говорить, которому вроде никто не учит – само приходит. Потом можно бесконечно совершенствоваться, учить иностранные языки, но если в свое время не научился – все. Это только у Киплинга Маугли остался человеком, а в реальной жизни дети, воспитанные животными, нормально общаться так и не смогли, причем независимо от врожденных способностей. И я полноценно колдовать не смогу, хотя все моим магическим потенциалом восхищаются – такие броски и такой огонь, как говорят, действительно уникальны, а толку-то.

– Барон, вы не правы, – это опять де Безье, – поступает все равно один из двадцати, здесь смысл в другом. Две недели вы будете находиться среди своих сверстников со всех уголков страны, представителей знатнейших семейств. Это время для завязывания знакомств и приобретения авторитета, возможно даже славы. В мою бытность в Клиссоне шевалье Ануаж, нищий захолустный дворянчик, убил на дуэли сразу трех человек – противника и обоих секундантов, в том числе и своего, тем самым обратив на себя внимание самого короля. В академию не поступил, но был принят при дворе и сейчас возглавляет первую роту королевских гвардейцев – а это одна из влиятельнейщих придворных должностей, на уровне первого камер-юнкера, следящего за состоянием королевской спальни.

– Только состоянием? – иронично уточнил я.

– Не только! И вообще, барон, я не слышу в вашем голосе должного почтения! За такой тон и такие вопросы, заданные на людях, без головы можете остаться не только вы, но и ваша семья.

– Извините, учту. И все-таки я не чувствую в себе призвания придворного. Хотя и на самом деле до сих пор не представляю, чем могу здесь заняться. А ведь вопрос о наследовании нами до сих пор не решен.