Место было тихое, глухое – гаражи на окраине города. Заросли американского клена, бурьян, кирпичные стены, ржавое железо. Где-то далеко лаяла собака, и была слышна музыка, долетавшая из городского парка.

Фамилия парня была Жарков, и именно о нем говорил майор Липягин в кабинете Ковалева.

Натолкав в сложенный из кирпичей очаг ветки и обломки досок, Жарков достал коробок спичек, чиркнул раз, другой. Спички ломались, гасли, упорно не желая поджигать костер. Жарков шепотом матерился, психовал, пинал стену гаража, но в конце концов у него получилось зажечь кусок старой газеты. Завороженно понаблюдав за язычками пламени, пожиравшими желтую бумагу, он сунул газету в мешанину веток и досок, отступил на шаг и плеснул туда бензин из консервной банки. Вспыхнувший огонь озарил лицо Жаркова, его заблестевшие глаза, странную, потустороннюю улыбку. Радостно потирая руки, Жарков даже начал приплясывать у огня, словно жрец какого-то языческого культа.

Когда костер разгорелся в полную силу, Жарков вытащил из огня горящую ветку, помахал ею в воздухе, чтобы сбить пламя, и начал нюхать идущий от ветки дым. Видимо, запах дыма напоминал ему о чем-то приятном. Жарков отошел в сторону, уселся на старую, изрезанную перочинными ножами скамейку, снова понюхал тлеющую ветку и закрыл глаза.

– Жарков Юрий Петрович? – суровый мужской голос, прозвучавший совсем рядом, заставил Жаркова вздрогнуть и открыть глаза.

Перед ним стояли двое оперативников, в стороне замерли трое милиционеров.

Жарков нахмурился, легко поднялся со скамейки, выставил перед собой тлеющую ветку, как шпагу, и вскинул свободную руку, словно заправский мушкетер, соратник Атоса, Портоса и Арамиса.

Немолодой уже опер покачал головой:

– Не дури.

Жарков угрожающе взмахнул веткой. Второй оперативник пытался зайти сбоку, но парень оказался на удивление ловким. Он швырнул во второго мужчину тлеющую ветку, вскочил на лавочку, перепрыгнул через спинку и бросился бежать.

Оперативники и милиционеры кинулись следом.

Жарков бежал с невероятной скоростью, причем зигзагами. Преследующие гнали его по двору, но всякий раз, когда казалось, что они вот-вот схватят парня, в последний момент он делал финт и уходил от преследования.

Пожилому оперу первому наскучила эта коррида.

– Стой! Стрелять буду! – крикнул он, достал «макаров» и передернул затвор.

Услышав это, Жарков кинулся в сторону, проскочил между двух милиционеров и выбежал со двора. Все бросились за ним. Внезапно послышался собачий лай – и тут же истошный крик убегающего.

Преследователи выбежали на улицу и остановились в удивлении. Жарков стоял, вжавшись спиной в стену дома, и тонко визжал. Его обнюхивала крупная собака. В нескольких шагах стояла ошалевшая не меньше милиции собачница с поводком в руке.

Первым в себя пришел пожилой опер.

– Уберите собачку, – сказал он хозяйке и взял Жаркова за плечо. – Гражданин Жарков, вы задержаны по подозрению в совершении тяжкого преступления.

* * *

Следующим утром в том же кабинете, где допрашивали Шеина, вновь закрутились бобины магнитофона – шел допрос Жаркова. Задержанный любитель костров с настороженностью смотрел на магнитофон, то и дело бросая испуганные взгляды на собравшихся в кабинете.

– Гражданин Жарков, вы знакомы с гражданином Шеиным? – спросил Ковалев.

Услышав знакомую фамилию, Жарков чуть расслабился, даже улыбнулся и кивнул.

– Да. Мы давно с ним дружим.

– Шеин арестован по подозрению в убийстве несовершеннолетнего Игоря Годовикова. Он показал, что вы с ним вместе совершили убийство. Это так?

Жарков на секунду задумался. Это выглядело так, будто у робота отключили электропитание, отметил про себя стоявший у дверей Витвицкий.

– Да, мы вместе, – кивнул задержанный.

Капитан нахмурился. Слишком уж легко и просто Жарков признался в страшном преступлении. Зато Ковалев, напротив, воодушевился.

– Задержанный Жарков, вы вместе совершили убийство в лесополосе возле станции?

– Да, в лесополосе, – кивнул Жарков. – Где электрички. Да, точно. Где электрички.

Ковалев, наклонив голову, украдкой бросил торжествующий взгляд на Кесаева, затем задал новый вопрос:

– Гражданин Жарков, вы отдаете себе отчет, в чем сейчас признаетесь?

Жарков обвел взглядом кабинет. В кабинете стояла звенящая тишина. Все взгляды были устремлены на него. От такого внимания задержанный воодушевился, вскинул голову, откашлялся и громко, так, чтобы было слышно каждому, произнес:

– Мы убили мальчика. Да. За железной дорогой.

– Каким образом вы его убили? – продолжил допрос полковник. – Вы зарезали его ножом?

– Ножом, – уверенно сказал Жарков. – Большим ножом.

– Остановите запись! – внезапно вмешался Витвицкий. – Так нельзя!

Кесаев, Ковалев, Липягин, Горюнов и другие, как по команде, посмотрели на Витвицкого. Ковалев кивнул офицеру у магнитофона, тот выключил запись.

– Выведите его в коридор, – с трудом сдерживая злость, указал Ковалев оперативникам на Жаркова.

Едва за Жарковым и сопровождающими закрылась дверь, Кесаев, опередив разъяренного Ковалева, резко спросил у Витвицкого:

– Что случилось, Виталий Иннокентьевич?

– Так нельзя, – повторил тот и повернулся к Ковалеву: – Вы некорректно ставите вопросы, Александр Семенович. Вы же его провоцируете!

В разговор вмешался Липягин:

– Капитан, ты в своем уме? Ты кого учишь?

Ковалев, погасив гнев, негромко, но веско произнес:

– Даже если формулировка не точна, суть от этого не меняется. Они оба дают признательные показания. И Шеин, и Жарков. Добровольно. Без принуждения. И независимо друг от друга. Так?

– Так, но… – начал Витвицкий и посмотрел на Кесаева. – Вы же понимаете, о чем я, Тимур Русланович?

– Александр Семенович прав, – ответил следователь. – Вы же их слышали, Витвицкий. И они действительно говорят одно и то же.

– Они оговаривают себя!

– Из чего вы делаете такие выводы, капитан? – Ковалев потянулся за сигаретами. Липягин тут же щелкнул зажигалкой.

– По совокупности… Я не могу доказать, но… я уверен, – сказал психолог, но как раз уверенности в его голосе и не было.

– В чем вы уверены, товарищ капитан? – Кесаев тоже повысил голос, чувствовалось, что его раздражает этот разговор. – Я вот не уверен в вашей профпригодности. Ни один человек не станет с радостной улыбкой брать на себя убийство ребенка. Зверское убийство.

– Вы мыслите в парадигме психологии взрослого, трезвомыслящего человека, – упрямо стоял на своем Витвицкий, – но…

– Достаточно, Виталий Иннокентьевич! – перебил его Кесаев. – Я думаю, будет полезнее, если допрос мы продолжим без вашего участия. Вам будут предоставлены записи.

Витвицкий вскинул голову, мрачно посмотрел на своего непосредственного начальника.

– Покиньте кабинет, – приказал следователь.

Сгорбившись, Витвицкий вышел.

В коридоре он нос к носу столкнулся с ожидающим там под конвоем Жарковым. На пару мгновений они встретились глазами, после чего Жаркова завели обратно в кабинет и Витвицкий остался один. Постояв, он пошел к лестнице.

– Подождите, Виталий Иннокентьевич, – раздался за спиной Витвицкого голос Овсянниковой. Она выбежала в коридор и двинулась следом за капитаном.

Сделав еще несколько шагов, Витвицкий остановился.

– Ирина, если вы решили меня пожалеть, это совершенно излишне.

Подошедшая старший лейтенант удивленно посмотрела на московского гостя.

– Нет. Просто… – она сделала паузу. – Просто я считаю, что вы правы!

Витвицкий замялся, не зная, что сказать.

– Пойдемте на воздух, – наконец предложил он. – Тут душно…

Они вышли на улицу и пошли, медленно удаляясь от тяжелой, серой громады здания УВД.

– Я знаю этот интернат. У меня бабушка там работала, – рассказывала Овсянникова.

– А кто ваша бабушка?..

– Педагог. В прошлом году на пенсию ушла. Но это неважно. Я знаю интернат, знаю его воспитанников. Это же не психушка. Они не буйные. Просто у них отставание в развитии.

– Это называется олигофрения, – кивнул Витвицкий.

Овсянникова пожала плечами.

– Наверное, но они безобидные. Просто они как дети. Знаете, дети, бывает, рассказывают всякое. Но им же никто не верит.

– Дети не признаются в убийствах, – возразил Витвицкий.

– Но вы же сами сказали, что они наговаривают на себя!

– А еще я сказал, что не могу этого доказать, – вздохнул капитан.

– Неужели нет способа? – спросила Овсянникова.

Витвицкий посмотрел на нее, смутился, но все же принял решение и сказал, глядя в глаза девушки:

– Можно попробовать… Но мне понадобится ваша помощь.

* * *

Тихо гудел работающий магнитофон, крутились с легким шорохом бобины. Сидящие в кабинете люди мрачно смотрели на Жаркова, а он, уже полностью раскрепостившись, жестикулировал, улыбался или, наоборот, хмурился, в общем играл лицом, рассказывая все новые и новые подробности:

– …Девочку мы убили в парке Авиаторов. Она дурочкой была.

Ковалев наклонился к Кесаеву, тихо сказал, поясняя:

– Ирина Дунькова тринадцати лет была убита в парке Авиаторов летом. Тело нашли не сразу. Страдала умственной отсталостью.

– А еще раньше мы машину угнали, – почти кричал Жарков. – «Москвич». Такого цвета… как обложка на паспорте. Красивый. Мы на нем в Днепропетровск поехали. Там тоже убили. Двух девочек. Ножом.

Магнитофон со щелчком остановился – закончилась пленка. Освободившаяся бобина завертелась вхолостую.

Ковалев приказал конвойному:

– Уведи его. И давай сюда второго. То есть первого… Черт! Шеина!

Явно довольного собой и оказанным ему вниманием Жаркова увели.

– Что за две девочки? – спросил Кесаев.

Полковник, опустив голову, еле слышно ответил:

– Не знаю. Будем проверять.

Он повернулся к Липягину:

– Эдик… Эдуард Константинович, сделай запрос в Днепропетровск.

– Считайте, что уже, товарищ полковник! – заверил его Липягин.

Вернулся офицер, уводивший Жаркова. На его лице читалась растерянность.

– Я же сказал привести Шеина! – рявкнул Ковалев.

Офицер развел руками:

– Извините, товарищ полковник. Арестованного Шеина забрали для проведения следственного эксперимента.

Ковалев побагровел.

– Какого эксперимента? Кто забрал?

– Старший лейтенант Овсянникова…

– Идиотка своевольная! – не сдержался мужчина.

– Ну и дисциплинка у вас, Александр Семенович, – хмыкнул Кесаев.

– …И еще с ней поехал капитан Витвицкий, – добавил офицер.

На этот раз изменился в лице Кесаев. Ковалев только криво ухмыльнулся.

* * *

В лесополосе у платформы вновь стало многолюдно – за деревьями стояли милицейские машины, было выставлено оцепление, чтобы оттеснить собравшихся зевак.

– Граждане, расходимся, – в сотый, должно быть, раз повторял усатый милиционер. – Здесь не происходит ничего интересного. Обычные следственные действия.

В стороне, там, где был обнаружен труп мальчика, стояли Витвицкий и Овсянникова. Шеин безошибочно привел их к разворошенной куче листьев.

– Здесь вот. В листьях, – кивнул Шеин в сторону кучи.

– А удочку вы где бросили? – спросил Витвицкий.

– Какую удочку? – не понял подозреваемый.

– На допросе вы сказали, что у мальчика была удочка. Вы об нее руку оцарапали.

Шеин задумался и кивнул.

– А, удочка. Она тоже из листьев торчала. Я полез посмотреть и оцарапался.

– Что посмотреть? – быстро спросила старший лейтенант.

– Как это чего? – не понял Шеин. – Что там в листьях лежит.

Витвицкий и Овсянникова переглянулись.

К толпе зевак подошел Чикатило в пальто и шляпе, с портфелем в руке.

– Что-то случилось? – спросил он у усатого милиционера.

– Ничего не случилось, – устало сказал он. – Следственный эксперимент. Проходим мимо, гражданин.

Зеваки прислушивались к их разговору.

– Это из-за убийства? Здесь ведь мальчика убили? – поинтересовался Чикатило как ни в чем не бывало.

– А вы откуда знаете? – милиционер внимательно посмотрел в его лицо.

– Так все говорят, – мужчина кивнул на толпу зевак.

Люди закивали, подтверждая его слова. Чикатило посмотрел на стоящих возле кучи листьев Витвицкого и Овсянникову.

– Так! Ну-ка немедленно очистили территорию! – разозлился милиционер и крикнул напарнику: – Савчук! Гони всех отсюда!

Савчук с противоположной стороны поляны двинулся на зевак. Люди начали расходиться, переговариваясь.

– Извините, – Чикатило попятился.

– Идите, идите… Нечего тут смотреть, – буркнул усатый.

Чикатило развернулся, не спеша пошел в сторону платформы, бросив на прощание еще один взгляд на Витвицкого и Овсянникову. Психолог вздрогнул, как от укола, обернулся, но не заметил никого, достойного внимания.

Следственный эксперимент закончился. Милиционеры надели на Шеина наручники, посадили его в желтый милицейский «бобик». За лесом раздался гудок, и секундой позже накатил грохот проходящей электрички, постепенно затих, зашипели открывающиеся двери.

Витвицкий поежился, посмотрел на автомобиль, но взгляд его все время возвращался к куче листьев. Овсянникова достала сигареты, зажигалку, попыталась прикурить, но зажигалка не работала. Девушка вопросительно посмотрела на Витвицкого. Тот развел руками, извинительно улыбнулся.

– Простите, не курю.

Овсянникова с досадой сунула сигарету в карман, вздохнула:

– Ладно, здоровее буду. Что думаете по поводу Шеина?

– Товарищ старший лейтенант, когда поедем? – крикнул водитель.

– Подожди пять минут! – ответила Овсянникова.

Витвицкий молчал, ковырял носком ботинка опавшие листья. Девушка внимательно смотрела на него, ждала, вертя в руках бесполезную зажигалку. Невидимая за деревьями электричка снова дала гудок, тронулась и загремела, набирая ход. Наконец капитан собрался с мыслями:

– Этот человек… Шеин этот… У меня нет ни малейшего сомнения, что он действительно был тут, на этом вот месте. Но я не представляю, чтобы он мог изнасиловать и убить… Ребенка, вы понимаете? Я психолог, я изучал типы личностей… Хладнокровно втыкать нож… Глаза выкалывать… Нет, невозможно!

Овсянникова грустно улыбнулась, но тут же согнала с лица улыбку.

– Вы, Виталий Иннокентьевич, видимо, мало работали с живыми преступниками, – с грустью в голосе сказала она. – Попадаются такие экземпляры… Один родную бабку задушил шнуром от утюга за пенсию – выпить хотел, а денег не хватало. Так он нам на следствии в глаза песни пел, что любил ее с детства, рассказывал, как они кроликов вместе кормили…

Витвицкий недоуменно вскинул взгляд на Овсянникову.

– Позвольте, Ирина, но вы же сами говорили… про интернат и про то, что он…

– Я теперь уже ничего не понимаю, – вздохнула старший лейтенант. – Вы правильно сказали – он тут был. Он указал, где тело, показал, как они шли от станции. Удочка еще эта проклятая…

– А нож? – воскликнул Витвицкий. – У нас еще нет заключения экспертизы, что нож Шеина был орудием преступления. И от станции тут только одна тропинка, больше идти негде.

– Нож, которым убивал, он мог выкинуть… Но главное – признательные показания! Он же сознается во всем! Сам охотно все рассказывает! – Овсянникова тоже повысила голос.

– Вот это меня и настораживает больше всего, – неожиданно тихо проговорил психолог.

Подошел милиционер, со страдальческим лицом обратился к Овсянниковой:

– Товарищ старший лейтенант, ну поехали, а? Пока сдадим, пока оформим…

– Вася, не гунди, – раздраженно сказала Овсянникова, посмотрела на Витвицкого в надежде на продолжение разговора, но, наткнувшись на его задумчивый взгляд, поняла, что московский коллега углубился в свои мысли, и махнула рукой. – Ладно, едем.

Милиционер радостно побежал к машине, указывая на бегу водителю, чтобы тот садился и заводил. Овсянникова и Витвицкий двинулись следом.