Цитаты из книг автора «Алексей Митрофанов»

Михаил Кольцов писал: «Жилищная рабочая кооперация – совсем еще младенец среди своих собратьев. Она растет как в сказке. В январе 1924 года в Москве было десять жилищно-строительных кооперативов, через год – двести пятьдесят, еще через год – около тысячи. Этот рост – не случайный. Жилище простое – при нашем диком жилищном кризисе – и жилище благоустроенное, культурное, чистое, гигиеническое составляют чуть ли не главную основу для созидания социалистического быта на ближайший и последующие периоды. Пусть побольше заглядывают партийцы в этот угол нашей работы».

Кирпич – золото! Цемент – серебро. Глина и дерево, коими изобилует весьма Россия – несравненно дешевле. Посему процветает наряду с каменным строительством – деревянное».

Что валюта! Что бриллиантовые и алмазные караты! Что кокаин! Что самогон! Нет на свете вещи нужнее, выгоднее, желаннее, драгоценнее простого, честного, четырехугольного кирпича! Как правило, кирпича в Москве нет. Отдельные счастливцы обладают небольшими партиями, которые хранят, вероятно, в несгораемых шкафах. Кое-кто добился разрешения на разборку старых зданий и выгрызает кирпич из стен развалившихся церквей или казарм, как дитя грызет леденец.

А вот какая милая история случилась с Салтыковым-Щедриным. Правда, не самим писателем, а с его сыном. Но зато настоящим, живым. Ее описывал актер Алексей Владимирович Баталов: «В начале тридцатых годов в Ленинграде жил в жуткой коммунальной квартире, буквально погибая от унижений и нищеты, глубокий старик – родной сын М. Е. Салтыкова-Щедрина. Как известно писатель этот ценился и цитировался самим Сталиным, и вот несчастный старик решился написать вождю письмо с просьбой о помощи. Каким-то непостижимым образом это письмо дошло до адресата, и всесильный тиран собственноручно начертал на нем резолюцию: “т. Медведю. Прошу помочь”.

Далеко не всегда это было именно расселение. Булат Окуджава, например, вспоминал о своем легендарном доме 43 по улице Арбат: «Году в тридцать шестом над нашим домом надстроили еще два этажа, и в них с шумом и весельем поселились работники Наркомата мясной и молочной промышленности. Они получили отдельные квартиры, а все, буквально все, жили в коммуналках; у нас, к примеру, в бывшей квартире фабриканта Каминского – четыре семьи, и это было роскошью».

Освобождение страны – в первую очередь Москвы – от коммуналок началось, как ни странно, достаточно рано. Новые коммуналки еще продолжали создавать, а со старыми уже что-то предпринимали.

Когда во дворах были ворота – закрывал и открывал эти ворота. За операцию с воротами в неурочный час (чаще всего это было позднее возвращение после приятельской пирушки) дворнику полагался небольшой гонорар. В принципе есть что-то порочное в том, чтобы платить гонорар человеку, про которого ты точно знаешь – вообще без вариантов, – что он стучит на тебя в КГБ. Но почему-то это обстоятельство не смущало ровным счетом никого. Да и понятно почему – эта традиция совать дворнику-осведомителю в карман свой влажный гривенник существует еще со времен глубоко дореволюционных. Генная память.

Дворник знал всех жильцов своего двора и большинство жильцов дворов соседних. Знал не только по фамилии и имени – был полностью в теме. Подчас знал даже больше, чем сам человек знает про себя. Неудивительно – работа такая.

Главным же человеком во дворе был, как нетрудно догадаться, дворник. Он жил в своей полуподвальной дворницкой, национальность имел – преимущественно татарскую, самоотверженно следил за порядком, а когда считал нужным – доносил в КГБ. Стукач он также был ответственный, идейный.

И подпускали. Именно дровяные сараи лидировали в отношении поджогов. Часто поджоги совпадали по времени с другим, более романтичным использованием тех же сараев. Что, в общем, неудивительно – и поджигали сараи, и предавались телесной любви, как правило, в темное время.