Его прямые черные волосы, собранные в пучок на затылке и перехваченные неширокой кожаной лентой с вырезанными на ней охранительными молниями, растрепались. Тело покрылось бисеринками пота, что собирались в блестящие ручейки в ключицах и меж грудных мышц. Но эти ручейки не успевали сбегать вниз, их высушивал поток горячего воздуха, что облизывал кожу охотника, несущегося сквозь лес.

Орлиное лицо, искаженное гневом, напоминало маску Ха-кве-дет-гана. Маску, которую Кизекочук однажды видел в святилище темного бога-близнеца. Это святилище стояло в главной оуки племени онундагэга. Меджедэджик и его отец, сахем племени Кватоко, поклонялись Ха-кве-дет-гану. Законы предков не запрещали этого, напротив – предки заповедовали, что как все смертные равны перед богами, так и все боги равны пред каждым из смертных. Но темный брат-близнец пресветлого Ха-кве-ди-ю всегда был негласным табу, необходимым злом, с которым мерились, но которое предпочитали обходить стороной.

Но только не онундагэга. Только не Меджедэджик, который теперь по праву заберет у него Витэшну, даже если не любит ее! Кизекочук вновь издал горловой рев, заставивший стайку остроносых птиц в испуге сорваться с ближайшей секвойи и взмыть в синеву темнеющих небес. Быстро, все произошло слишком быстро… Хотя едва ли к такому можно подготовиться.

Кизекочук сбавил темп, затем перешел на шаг. Он сильно вспотел, хотя пробежал не больше перехода и совсем не сбил дыхание, однако вечерняя прохлада еще не успела вступить в свои права здесь, в лесной чаще, где кроны вековечных стволов надежно сберегали дневную жару.

Он свернул с тропы к реке, туда, где старое русло быстроводной Мух-хе-кан-не-так изгибалось и вода на излучине почти замирала. Немного ловкости и по камням здесь можно перейти на небольшой островок с молодой рощей. Их рощей. Кизекочук знал, что если Витэшны нет в уоки, то она здесь. Они всегда приходили сюда, в радости и в горе.

Молодой воин нашел возлюбленную на стволе упавшей сикоморы. Она сидела на дереве, подобрав под себя ноги и роняя в стоячую воду хрусталь своих неземных слез. Ее чистое светлое лицо с иссиня-черными переливчатыми глазами и прекрасными угольными волосами, заплетенными в тугую косу за спиной, хранило печать глубокой скорби. Уголки маленьких пухлых губ подергивались в такт всхлипам и Кизекочук почувствовал, как половина его сердца мгновенно обратилась в пепел от этого зрелища.

Она не сразу поняла, что рядом кто-то есть, а когда увидела его, бросилась к нему на шею и зарыдала в полную силу. Он тоже хотел дать волю слезам, но не смел, ибо не пристало воину показывать слабость в присутствии женщины. Тем более – НЕ своей женщины. Уже никогда…

Затем они впились в губы друг друга и страсть на мгновение поглотила их разумы, слив маниту двух тел в единое целое. Она отступила на шаг, не выпуская его из объятий, уперлась спиной в ствол упавшей секвойи. Он обхватил ее руками и в одно быстрое, но плавное движение уложил на теплый ствол мертвого дерева. Его руки заскользили по ее стану, и она лишь сильнее обняла его, изогнулась, терзаемая неутолимой жаждой быть лишь его, сейчас и навсегда!

Они могли сделать это. Поддаться желанию, нарушить закон предков. Могли сделать то, о чем мечтали столько зим! И плевать, что это закроет им путь в родные земли. Плевать, что их объявят изгоями, которым придется покинуть земли Пяти племен. Плевать, что скорее всего они погибнут, в своих скитаниях наткнувшись на отряд анишшинапе. Главное, что они подарят себя друг другу…

Но потом Кизекочук подумал об отце, подумал о судьбе своего племени, о судьбе всех Пяти племен. Ведь старый сахем говорил правду, и каждое его слово – точно удар кинжалом из кровавого камня.

– Нет, – прошептал он.

– Нет, – эхом отозвалась она.

Их маниту все еще были сплетены воедино и мысли одного тут же становились мыслями другого. Они не могли этого сделать, не могли нарушить закон предков. Решение принято. Жаль только, что его приняли за них.

Они в молчании просидели на стволе упавшей секвойи до середины ночи, пока Витэшна не начала мерзнуть. Влюбленные не проронили ни слова на всем пути до родной уоки, и вошли в нее обнявшись. Да, их могли видеть и могли многое думать, учитывая, что уже все племя знало о решении совета. Ну и пусть.

Кизекочук довел возлюбленную, которая больше не могла принадлежать ему, до овачиры Окэмэна. Через приоткрытый полог молодой воин увидел в полумраке неярко горевший очаг и старого могучего воина с выбеленной годами головой. Окэмэн выглядел задумчиво и Кизекочук мог бы поклясться, что точно знает, о чем мыслит глава древнего рода – сумела ли его дочь сохранить свою ва-ва-тейзи? Не преступила ли закон предков? Назло ему, назло его решению и всему миру?

«Ты можешь не опасаться, старый Окэмэн», – подумал Кизекочук. Он в последний раз коснулся щеки Витэшны, его пальцы скользнули по ее плечу, спустились по руке к запястью и сильно сжали его. Девушка всхлипнула, не отрывая от него заполненных соленой влагой глаз. В такие минуты слова излишни, ибо, как говорят шаманы, маниту двух тел переплетаются в единую ветвь Великого древа дважды – в миг неземного наслаждения и в час беспросветной печали. Но это больше не повторится, их тела теперь не принадлежат друг другу. Их маниту больше никогда не сольются.

Она скрылась за пологом овачиры, изо всех сил сдерживая у горла густой студенистый ком, сотканный из слез, крика, печали и злобы. Он не стал провожать ее взглядом, ни к чему.

Гехэдж встретил сына с тихим вздохом облегчения. Он, как и Окэмэн, не сомкнул глаз в эту ночь, опасаясь самого страшного. Но они оба понимали – посылать за молодыми глупо, глупо отстранять их друг от друга. Ведь юная поросль всегда пробивает дорогу к солнцу, даже самая большая и старая скала не может устоять перед ней. И если два разбитых сердца захотели бы приступить закон предков, то никто не смог бы им помешать.

Гехэдж прожил немало зим, чтобы по взгляду сына понять – он устоял перед соблазном. Теперь сахем не сомневался – когда-нибудь этот молодой охотник займет место своего отца, и займет его праву, ибо уже сейчас он знает – благо одного ничто перед благом многих. Так гласит закон предков.

А потом наступил новый день. Кизекочук отправился с группой воинов в долину Кикэла, чтобы поупражняться в метании копий и стрельбе из лука. Старый Окэмэн не присоединился к ним, что ничуть не расстроило молодого охотника, ведь в отсутствии наставника руководить занятиями предстояло ему.

Он славно погонял своих братьев и особенно Демонтина. Затем они перекусили и отправились на охоту. Вернулись лишь на следующее утро, усталые, голодные, но довольные собой – они забрались далеко не север, к скалистым утесам Кэйтахекэсса, где подстрелили двух писцов и с пяток куропаток.

Поток жизни не остановился. Кизекочук улыбался, смеялся, подтрунивал над Демонтином и терпел его ответные выпады. Он совершенствовал свое воинское искусство, охотился – иногда один, а иногда с другими охотниками, и казалось, что все идет своим чередом. И только Демонтин, Гехэдж и хранительница очагов уоки, мать Кизекочука Тэйпа, видели, что в его маниту свили гнездо духи скорби.

Каждую ночь Кизекочук засыпал, до боли сжимая в руке поделку, изображавшую две фигуры – мужскую и женскую – сплетенные в танце чувственного исступления. Зачем он отнес рожки карибу трехпалому Нэхайосси? Зачем попросил создать эту фигурку? Фигурка приносила боль, но Кизекочук знал, что если избавится от нее – будет только хуже.

Наступил месяц Южного Ветра и в каждую из сорока ночей этого месяца Кизекочук приходил в рощу на островке у старого русла реки, чтобы побыть в одиночестве. Отчего-то он был уверен, что не встретит ее здесь. И действительно, Витэшна там не появлялась.

А охотник все думал, глядя на острия звезд, вспыхивающих на черном небосводе среди ветвей пихт и тсуг, кого из богов он вправе молить о помощи? Чьих сил достаточно, чтобы изменить законы предков, небесные законы, некогда переданные Пяти племенам лучезарной Ата-ан-сик, которая получила их от изначального отца Ха-вень-ни-ю, владетеля Великого острова, что от истока времен плывет над облаками?

Нет, никто не в силах помочь ему, даже боги, ибо законы нерушимы, и ни один бог или дух не даст свое покровительство человеку, замыслившему преступить их. Никто, кроме… Запретная мысль обожгла сознание Кизекочука, хлестнув воспаленный разум огненным бичом. Он сразу же отринул ее, испугавшись, что она застрянет в нем, пустит корни, разрастется. А на следующую ночь, сам того не заметив, он вернулся к той же мысли и отогнал ее уже не так рьяно. В итоге, к закату месяца Южного Ветра Кизекочук принял решение. Решение, которое изменило все.

А когда наступил второй день месяца Гроз в их уоки прибыли люди племени онундагэга. Дюжина сильных крепких воинов сопровождала Меджедэджика, сына грозного сахема Кватоко. С ним пришли несколько женщин, а среди них была юная сестра Меджедэджика по имени Адсила. Говорили, что красота этой девушки сравнима лишь с ее шаманским искусством, и ей уже минула двадцать первая зима, но она все еще была свободной.

К ним вышел Гэхедж, его жена Тэйпа, старый воин Окэмэн и племенной шаман Макхэква. Кизекочук встал по правую руку от своего отца, Демонтин занял место по его левую руку.

– Я Гехэдж, законный сахем племени ганьенгэха, со мной мои родичи и мои воины. Мы приветствуем тебя, прославленный Меджедэджик из племени онундагэга, – провозгласил Гехэдж глубоким раскатистым голосом. Они встретили гостей на дороге за частоколом, не дойдя одного шага до порубежных камней уоки. Люди племени онундагэга почтительно застыли в шаге от тех же камней, но по другую сторону охранительной полосы. – Пусть дни твои будут долгими, а ночи – приятными! Ха-вень-ни-ю хранит наш народ!

– Ха-вень-ни-ю хранит наш народ! – хором сказали присутствующие ганьенгэха.

– Я, Меджедэджик, законный сын сахема племени онундагэга, со мной мои родичи и мои воины. Мы приветствуем тебя, почтенный Гехэдж, сахем племени ганьенгэха, – пророкотал Меджедэджик. Этот высокий красивый воин с глубокими темно-синими глазами обладал поистине громовым голосом, достойным самого духа грозы Хе-но. Кизекочук никогда не встречался с ним в бою, но слышал, что Меджедэджик великий поединщик, хотя, как говорят, в силе и мастерстве он все же уступает сыну Гехэджа.– Пусть дни твои будут долгими, а ночи – приятными! Ха-вень-ни-ю хранит наш народ!

– Ха-вень-ни-ю хранит наш народ! – отозвался хор прибывших онундагэга.

– Знаю, зачем пришел ты, Меджедэджик, – продолжил Гехэдж. – Договор меж племенами заключен и скреплен нерушимой клятвой на законах предков?

– Договор меж племенами заключен и скреплен нерушимой клятвой на законах предков, – кивнул Меджедэджик. Он сделал шаг, встав точно на линию порубежных камней, затем опустился на колено и склонил голову перед Гехэджем. – Отдай мне Витэшну из рода Окэмэна, чтоб была она мне доброй женой, а я был ей добрым мужем. Нет за мной тайн, слова мои искренни!

– Коль нет за тобой тайн, так скажи, почему на Витэшну пал твой выбор? – ответил Гехэдж ритуальной фразой. – Коль слова твои искренни, то сам клянись на законах предков!

– Люблю ее, – просто ответил Меджедэджик. – А союз наш укрепит единство двух сильнейших племен ходинонхсони, чтоб сумели мы противостоять ярости коварных анишшинапе! Клянусь в том небом и землей, кровью рода своего и маниту племени своего!

Кизекочук не шелохнулся, но не мог не подумать о том, насколько в действительности искренен Меджедэджик. Истинная причина, по которой он решил взять в жены Витэшну, известна всем, но что насчет его слов о любви к ней? Закон предков запрещает лгать и хотя Кизекочуку это было неприятно, он не мог отрицать, что Меджедэджик производит впечатление честного и открытого воина. Вот только едва ли он когда-нибудь видел Витэшну до сего дня. Какая уж тут любовь?

– Тогда ты получил мое согласие, сын рода Кватоко. Мое, моих родичей и моих воинов, – этими словами Гехэдж завершил ритуальный разговор. Меджедэджик поднялся с колена и пересек линию порубежных камней, за ним последовали его люди.

Все воины по очереди пожали друг другу предплечья и выказали уважение традиционным для Пяти племен жестом – прикосновением двумя пальцами к шее. С женщинами они здоровались иначе – взаимно касались правой рукой левого плеча. От взгляда Кизекочука не скрылась игривая нотка в глазах сестры Меджедэджика, таинственной Адсилы, когда она приветствовала его. Разумеется, Демонтин тоже это заметил и не сдержал мальчишескую улыбку.

Гехэдж пригласил Меджедэджика и его людей в свою овачиру. Ритуальная часть была завершена и все заметно расслабились, начали улыбаться и вполне дружелюбно беседовать друг с другом. Кизекочук тоже улыбался и, кажется, даже с кем-то говорил.

Когда в овачиру вошла Витэшна, они обменялись мимолетными взглядами, и он все понял. Она смирилась и уже не смела смотреть на него, как на возлюбленного. Едва ли он мог винить ее в этом, но намеренно отстраненный взгляд резанул по сердцу больнее удара вражеского копья.

Витэшна села подле Меджедэджика и мило улыбнулась ему, и тогда незримый волк боли вновь вонзил клыки в грудь Кизекочука, хотя тот всеми силами гнал его прочь.

Потом женщины принесли пищу и после короткой трапезы все покинули овачиру Гехэджа. К группе ганьенгэха, встретившей Меджедэджика и его людей, присоединились еще десять дюжин мужчин и женщин. И все они отправились вместе с онундагэга в их главную уоки, что располагалась в шести переходах на запад, на самой границе Голубых топей, у берега овеянного мифами озера Пово. По договору обряд шестнадцатой зимы Витэшны и заключение союза меж ней и Меджедэджиком было решено провести в один день, на земле, священной для племени онундагэга.

Они двигались медленно, так как с ними были женщины и даже несколько детей. Между представителями двух племен не было и намека на вражду или недоверие, напротив – среди людей царил покой и умиротворение. Даже природа, казалось, благоволит им – наступил месяц Гроз, а небо чистое и светлое, как очи лунноликой Ата-ан-сик!

Кизекочук, поглощенный недостойными мыслями и отвлеченный очередной перепалкой с вечно улыбающимся Демонтином, не заметил, как рядом с ним оказался Меджедэджик. Воин племени онундагэга превосходил Кизекочука на полголовы и был несколько шире в плечах, ему тоже недавно миновала восемнадцатая зима. Они даже были чем-то похожи меж собой, неуловимо.

Меджедэджик внимательно посмотрел в глаза Кизекочука и тот понял, что он хочет поговорить наедине. Они отстали от основной группы, позволили пройти вперед замыкающим воинам.

– Я слышал о тебе, Кизекочук, – по его сбивчивому тону стало ясно, что Меджедэджик все же воин до мозга костей, и совсем не мастер беседы. И длинные фразы, если это не отточенные формулы ритуального характера, даются ему нелегко. – Для меня честь познакомиться с человеком, чья слава идет далеко впереди него.

– Я тоже рад познакомиться с тобой, – отстраненно бросил Кизекочук. – И тоже слышал о тебе, но давай пропустим эту суету. Ты ведь о другом хотел поговорить, не так ли?

– Так, – выдохнул Меджедэджик, казалось, он был искренне благодарен Кизекочуку за то, что тот сразу перешел к делу. – Мне известно о том, что ты и Витэшна… любили друг друга. И я не хочу, чтобы между нами были разногласия из-за этого. Я обещаю тебе, что буду ей достойным мужем, и она ни в чем не будет нуждаться, пока я дышу.

– Зачем ты мне это говоришь? – не выдержал Кизекочук. Он не хотел злиться на Меджедэджика, не имел на это право. И все же злился. А этот жест, надо признать – благородный жест, еще больше раззадорил ярость, что уже который месяц клокотала в груди юного охотника. Он ни за что не признался бы себе в этом, но впервые усомнился в верности решения, что принял тогда, безлунной ночью в своей (больше не их) роще.

– Я… – запнулся Меджедэджик. Потом взял себя в руки и продолжил уже тверже. – Я не знаю, почему, но я должен был сказать это. Происходящее несправедливо по отношению к вам, но решение принято старейшинами наших племен. Я солгу, если скажу, что сопротивлялся этому решению, ибо действительно поражен в самое сердце красотой и кротостью Витэшны. Но я не хочу, чтобы это стало причиной разлада между нами. Наши племена – твое и мое – племена воинов, грядут непростые лета, и нам понадобится все мужество этого союза…

– Доверие, – перебил его Кизекочук, чуть резче, чем хотел. А сам отметил, что первое впечатление оказалось обманчиво – Меджедэджик мог говорить красиво, без всяких трудностей. Или же причина в том, что слова его идут от сердца?..

– Что? – не понял Меджедэджик.

– Ты просто хочешь быть уверен, что можешь мне доверять, – пояснил Кизекочук, посмотрев прямо в глаза воину онундагэга. – И я ценю это, правда. Судя по всему, ты достойный человек, и это я тоже ценю. Понимаю, твоей вины тут нет. Но не думай, что я сумею так быстро забыть все это.

Глаза Меджедэджика на мгновение сощурились, прямой разговор, без хитростей и уловок, был мил его сердцу, как и сердцу любого из Пяти племен ходинонхсони, уж такими их создала Великая мать Ата-ан-сик. Он кивнул и протянул Кизекочуку правую руку. Они пожали друг другу предплечья.

– Меж нами боле нет недомолвок? – спросил Меджедэджик. Неуверенность как рукой сняло, воин испытывал явное облегчение от того, что они поняли друг друга.

Надо признать – Кизекочук тоже был рад этому разговору, хотя сам и не подумал бы подойти к онундагэга. Теперь в его маниту боролись странные чувства – тот, кто отнял у него возлюбленную Витэшну, тот, кого он должен был яро ненавидеть, невзирая на все законы и условности… этот человек заставил себя уважать. А это страшнее всего – когда начинаешь уважать того, кого должен ненавидеть.