XIII
Кошки и мышонок

Мари, Вихров и m-me Фатеева в самом деле начали видаться почти каждый день, и между ними мало-помалу стало образовываться самое тесное и дружественное знакомство. Павел обыкновенно приходил к Имплевым часу в восьмом; около этого же времени всегда приезжала и m-me Фатеева. Сначала все сидели в комнате Еспера Иваныча и пили чай, а потом он вскоре после того кивал им приветливо головой и говорил:

– Ну, ступайте: я уж устал и улягусь!

Все переходили по недоделанному полу в комнату Мари, которая оказалась очень хорошенькой комнатой, довольно большою, с итальянским окном, выходившим на сток двух рек; из него по обе стороны виднелись и суда, и мачты, и паруса, и плашкотный мост, и наконец противоположный берег, на склоне которого размещался монастырь, окаймленный оградою с стоявшими при ней угловыми башнями, крытыми черепицею, далее за оградой кельи и службы, тоже крытые черепицей, и среди их церкви и колокольни с серебряными главами и крестами. Нет сомнения, что ландшафт этот принадлежал к самым обыкновенным речным русским видам, но тем не менее Павлу, по настоящим его чувствованиям, он показался райским. Стены комнаты были оклеены только что тогда начинавшими входить в употребление пунцовыми суконными обоями; пол ее был покрыт мягким пушистым ковром; привезены были из Новоселок фортепьяно, этажерки для нот и две – три хорошие картины. Все это придумала и устроила для дочери Анна Гавриловна. Бедный Еспер Иваныч и того уж не мог сообразить; приезжай к нему Мари, когда он еще был здоров, он поместил бы ее как птичку райскую, а теперь Анна Гавриловна, когда уже сама сделает что-нибудь, тогда привезет его в креслах показать ему.

– Да, хорошо, хорошо! – скажет он только.

Мари очень любила вышивать шерстями по канве. Павел не мог довольно налюбоваться на нее, когда она сидела у окна, с наклоненною головой, перед пяльцами. Белокурые волосы ее при этом отливали приятным матовым светом, белые руки ходили по канве, а на переплете пялец выставлялся носок ее щеголеватого башмака. Мари была далеко не красавица, но необыкновенно миловидна: ум и нравственная прелесть Еспера Иваныча ясно проглядывали в выражении ее молодого лица, одушевленного еще сверх того и образованием, которое, чтобы угодить своему другу, так старалась ей дать княгиня; m-me Фатеева, сидевшая, по обыкновению, тут же, глубоко-глубоко спрятавшись в кресло, часто и подолгу смотрела на Павла, как он вертелся и финтил перед совершенно спокойно державшею себя Мари.

Однажды он, в волнении чувств, сел за фортепьяно и взял несколько аккордов.

– Ты играешь? – спросила его Мари, уставив на него с некоторым удивлением свои голубые глаза.

– Играю, – отвечал Павел и начал наигрывать знакомые ему пьесы с чувством, какое только было у него в душе.

Мари слушала.

– Ты очень мило играешь, – сказала она, подходя и опираясь у него за стулом.

Павел обернулся к ней; лица их встретились так близко, что Павел даже почувствовал ее дыхание.

– Но ты совсем музыки не знаешь: играешь совершенно без всяких правил, – проговорила Мари.

– Зачем тут правила!.. – воскликнул Павел.

– Затем, что у тебя выходит совсем не то, что следует по нотам.

Павел сделал не совсем довольную мину.

– Ну, так учите меня! – сказал он.

– А ты будешь ли слушаться? – спросила Мари с улыбкою.

– Вас-то?.. Господи, я скорей бога не послушаюсь, чем вас! – проговорил Павел.

Мари при этом немного покраснела.

– Ну, вот давай, я тебя стану учить; будем играть в четыре руки! – сказала она и, вместе с тем, близко-близко села около Павла.

Он готов был бы в эти минуты всю остальную жизнь отдать, чтобы только иметь право обнять и расцеловать ее.

– Ну, начинай! – продолжала Мари.

Павел начал, но от волнения, а также и от неуменья, безбожно ошибался.

– Это нельзя! – сказала Мари, останавливая свою игру. – Ты ужасно что такое играешь!

– Вы никогда не будете в четыре руки играть верно! – вмешалась в разговор Фатеева.

– Отчего же? – спросила, обертываясь к ней, Мари.

– Оттого, что твой кавалер очень пылко играет, а ты очень холодно.

В тоне голоса m-me Фатеевой слышалось что-то особенное.

– А вы, chere amie, сегодня очень злы! – сказала ей Мари и сама при этом покраснела. Она, кажется, наследовала от Еспера Иваныча его стыдливость, потому что от всякой малости краснела. – Ну, извольте хорошенько играть, иначе я рассержусь! – прибавила она, обращаясь к Павлу.

– Я все готов сделать, чтобы вы только не рассердились! – сказал он и в самом деле проиграл пьесу без ошибки.

Мари, перестав играть, несколько времени сидела задумчиво.

– Знаешь что, – начала она неторопливо, – мне мой музыкальный учитель говорил, что музыка без правил все равно, что человек без ума.

– И ваше такое же мнение? – спросил ее Павел.

– И мое такое же, – отвечала Мари с своей обычной, доброй улыбкой.

– Ну, в таком случае, я буду играть по правилам, – сказал Павел, – но только вы же меня и учите; мне не у кого брать уроки.

– Хорошо! – произнесла Мари протяжно, и действительно после того они каждый вечер стали заниматься музыкой часа по два.

Павел, несмотря на чувствуемое столь милое и близкое соседство, несмотря на сжигающий его внутри огонь, оказался самым внимательным учеником. Такого рода занятия их прежде всего наскучили m-me Фатеевой.

– Когда же вы прекратите вашу музыку? Я наконец умираю со скуки! – воскликнула она.

– Pardon, chere amie!^[35] – сказала Мари, как бы спохватившись. – Вы совсем уж почти без ошибки играете, – прибавила она не без кокетства Павлу.

– Только то и требовалось доказать! – отвечал он, пришедший в восторг от ее взгляда.

По случаю французского языка тоже вышла история в этом роде. Вихров раз пришел и застал, что Мари читает m-me Фатеевой вслух французский роман. Он, по необходимости, тоже сделался слушателем и очутился в подлейшем положении: он совершенно не понимал того, что читала Мари; но вместе с тем, стыдясь в том признаться, когда его собеседницы, по случаю прочитанного, переглядывались между собой, смеялись на известных местах, восхищались поэтическими страницами, – и он также смеялся, поддакивал им улыбкой, так что те решительно и не заметили его обмана, но втайне самолюбие моего героя было сильно уязвлено. «Что же я за невежда!» – думал он и, придя домой, всю ночь занимался французским языком; на следующую ночь – тоже, так что месяца через два он почти всякую французскую книжку читал свободно. Случай невдолге представился ему и блеснуть своим знанием; это было в один дождливый, осенний день. Павел пришел к Имплевым и застал, что Мари была немного больна и лежала на диване, окутанная своею бархатною кацавейкой. О, как она показалась ему мила в этом положении! Целый вечер им предстояло остаться вдвоем, так как Фатеева писала, что, по случаю дурной погоды, она не приедет. Мари, кажется, больше затем, чтобы только на что-нибудь другое отвлечь пламенные взгляды кузена, которые он явно уже кидал на нее, сказала ему:

– Прочти мне что-нибудь!

– По-французски или по-русски? – спросил Павел, вставая и беря будто бы случайно с этажерки неразрезанный французский роман.

– Надеюсь, что вы сего не читали? – прибавил он.

– Нет, – отвечала Мари, думавшая, что он ей станет читать по-французски.

Павел неторопливо разрезал роман, прочел его заглавие, а потом произнес как бы наставническим тоном:

– Вы уж извините; я буду прямо вам читать по-русски, ибо по-французски отвратительнейшим образом произношу.

– Но тебе, может быть, это трудно будет? – спросила даже несколько удивленным тоном Мари.

– Не думаю, – отвечал Павел и начал читать ясно, отчетливо, как бы по отличному переводу.

– Ты славно, однако, знаешь французский язык, – сказала с удовольствием Мари.

– И вообразите, кузина, – продолжал Павел, – с месяц тому назад я ни йоты, ни бельмеса не знал по-французски; и когда вы в прошлый раз читали madame Фатеевой вслух роман, то я был такой подлец, что делал вид, будто бы понимаю, тогда как звука не уразумел из того, что вы прочли.

– Ты искусно, однако, притворялся! – заметила ему Мари.

– Надеюсь; но так как нельзя же всю жизнь быть обманщиком, а потому я и счел за лучшее выучиться.

– Но зачем же тебе так непременно хотелось выучиться по-французски?

– Для вас! Я не хотел, чтобы вы увидели во мне невежду.

Мари вся покраснела, и надо полагать, что разговор этот она передала от слова до слова Фатеевой, потому что в первый же раз, как та поехала с Павлом в одном экипаже (по величайшему своему невниманию, муж часто за ней не присылал лошадей, и в таком случае Имплевы провожали ее в своем экипаже, и Павел всегда сопровождал ее), – в первый же раз, как они таким образом поехали, m-me Фатеева своим тихим и едва слышным голосом спросила его:

– Вы для Мари выучились по-французски?

– Да, – отвечал Павел.

Разговор на несколько времени прекратился.

– У вас поэтому много силы воли? – начала m-me Фатеева снова.

– Много, – отвечал Павел.

– Я ужасно люблю в людях силу воли, – прибавила она, как бы совсем прячась в угол возка.

– А сами вы сим качеством награждены от природы или нет?

– Да, награждена, и мне это очень полезно оказалось в жизни.

– А вот, кстати, – начал Павел, – мне давно вас хотелось опросить: скажите, что значил, в первый день нашего знакомства, этот разговор ваш с Мари о том, что пишут ли ей из Коломны, и потом она сама вам что-то такое говорила в саду, что если случится это – хорошо, а не случится – тоже хорошо.

– Я не помню! – сказала m-me Фатеева каким-то протяжным голосом.

– Значит, под этими словами ничего особенного не заключалось?

– Не знаю, не помню!

– У Мари никакой нет особенной в Москве сердечной привязанности?

– Кажется, нет! – опять протянула Фатеева.

Будь на месте Павла более опытный наблюдатель, он сейчас бы почувствовал в голосе ее что-то неопределенное, но юноша мой только и услыхал, что у Мари ничего нет в Москве особенного: мысль об этом постоянно его немножко грызла.

– Ну-с, теперь об вас, – сказал он, окончательно развеселившись, – скажите, вы очень несчастливы в вашей семейной жизни?

– Очень!

– Что же ваш муж – груб, глуп, зол?

– Он пьяный и дурной нравственности человек.

– И вас не любит?

– Вероятно!

– Зачем же вы живете с ним?

– Потому что у меня, кроме этого платья, что на мне, – ничего нет!

– Господи боже мой! – воскликнул Павел. – Разве в наше время женщина имеет право продавать себя? Вы можете жить у Мари, у меня, у другого, у третьего, у кого только есть кусок хлеба поделиться с вами.

Если бы Павел мог видеть лицо Фатеевой, то увидел бы, как она искренно усмехнулась всей этой тираде его.

– Вы говорите еще как мальчик! – сказала она и потом, когда они подъехали к их дому и она стала выходить из экипажа, то крепко-крепко пожала руку Павла и сказала:

– Мне надо умереть – вот что!

– Нет, мы вам не дадим умереть! – возразил он ей, и в голосе его слышалась решительность.

M-me Фатеева мотнула только головой и, как черная тень какая, скрылась в входную дверь своей квартиры.