До отхода поезда оставалось уже пятнадцать минут. Котов деловито собрал разломанные кусочки шоколадки и протянул их Таисье Алексеевне:

– Возьмите в дорогу!

– Нет уж, вы себе домой возьмите! – не выдержала она.

– А что можно? – обрадовался Борис Николаевич. – Дело в том, что я вас не на свои угощаю. Я завтра к родственникам в гости пойду, будет, что им подарить.

Проводив председателя комиссии, Котов и Орлов отправились в ресторанчик, находившийся неподалеку от вокзала. Там их трапеза была не столь спартанской – бутылка коньяка и бутылка водки, солянка, жареное на углях мясо, восемь салатов, курица, селедка, картошка, чай с тортом.

Немного выпив, Орлов стал разговорчив. Один из его рассказов Борис Николаевич смог запомнить. Григорий Алексеевич участвовал в проверке какого-то вуза в одной из национальных республик. Составив несколько протоколов об административных правонарушениях по итогам проверки, Орлов отдал их ректору со словами, что нужно передать их в суд.

– Сейчас поедем, дорогой! – тут же кивнул тот.

– Зачем поедем? – растерялся Орлов. – Их нужно просто отдать секретарю…

– Не, дорогой, так дела у нас не делаются. Судья мой двоюродный брат, он обидится…

Растерянный Григорий Алексеевич смотрел, как ректор звонит судье; затем на черном лимузине они подкатили к зданию городского суда. Их встретил сам председатель – федеральный судья в черной мантии, который тут же сказал:

– Вах, вах, дорогие, как хорошо, что приехали. Что за дела?

Посмотрев на бумаги, он уже мрачно посмотрел на Орлова так, что тому стало не по себе:

– Это на кого протокол? На Омара протокол? Но он же хороший человек!

Григорий Алексеевич стал оправдываться, что хороший человек, будучи руководителем юридического лица, несет определенную ответственность в соответствии с законодательством Российской Федерации…

– Скажи: что он нарушил? – перебил его судья.

– Федеральный закон об образовании…

– Есть такой закон? Не может быть! Покажи!

У Орлова сначала дар речи пропал, но потом он терпеливо показал председателю суда федеральный закон и пункты, которые были нарушены. Через три часа судья грозно посмотрел на двоюродного брата и патетически воскликнул:

– Омар! Почему ты меня не спросил? Я бы тебе сказал, что ни в коем случае нельзя так делать!

– Так вы же сами не знали, что есть такой закон… – не выдержал Григорий Алексеевич.

– Я все знаю: я судья! – с исполненным достоинства видом заявил председатель суда.

…Проверка тогда завершилась для университета благополучно, но нервов пришлось много потратить. Размышления Акакия Мардариевича прервал звонок по мобильному телефону: звонили из Министерства образования и науки.

Телефонный разговор

– Владимир Михайлович, я вас приветствую, – сказал ректор, сняв трубку.

– Привет, Акакий Мардариевич, – ответил ему начальник одного из министерских департаментов. – Как жизнь?

– Да как в Польше: пан у кого больше…

– Что именно больше? – поинтересовался начальник департамента.

– Интеллект и чувство гражданской ответственности. А вы о чем подумали?

– А я вообще не думаю. А если думаю, то не записываю, а если имел глупость записать, то не подписываюсь. Но если уж что-то подписал, то не удивляюсь.

– Ой ли? – недоверчиво спросил ректор, вспомнив, сколько ему приходилось видеть разного рода своеобразных документов под которыми красовалась подпись его собеседника.

– Это не просто правда: это так и есть на самом деле! – подтвердил чиновник. – Ты мне вот расскажи как там у вас настроения среди студентов, не смущает ли их умы оппозиция?

– Смущать-то пытается, – неторопливо ответил Иванов, – но рассказ это долгий, и мне нужно принять лекарство сначала. – Он допил коньяк в бутылке и продолжил: – Есть у нас в регионе один оппозиционер, зовут его Моня Левинский, а погоняло у него Овальный. Вот он всячески пытается неокрепшие молодые умы смутить. Говорит: в рабстве вы живете, больно мне смотреть на это, – ректор всплакнул и открыл вторую бутылку.

– А что же у него за программа? – с интересом спросил начальник департамента.

– Какая там программа! – махнул рукой Акакий Мардариевич, отпивший треть новой бутылки. – Программа как у всей оппозиции: чтобы не запрещали покемонов ловить на режимных объектах Министерства обороны и ФСБ, чтобы гей-парады ежедневно проводить в знак толерантности и подтверждения европейского выбора, чтобы все, что нынешняя власть делает предать остракизму и забвению и построить новый мир, где тот, кто никем был, всем станет.

– А он не дурачок ли случаем? – удивленно спросил Владимир Михайлович.

– Да кто ж его знает: возможно и дурачок; думаю, что если покопаться получше, то и справка есть. Он в свое время во время белой горячки в ФСБ явку с повинной написал: что завербован он спецслужбами Бурунди и канадской конной полицией и работает на них по подрыву конституционного строя Российского Федерации и очень в этом раскаивается. Потому как, когда выпьет больше сорока бутылок водки, русский человек в нем просыпается и стыдно ему за свою сволочную жизнь.

– И что с ним было?

– А что дураку сделается? ФСБ явку с повинной в наркологическую больницу отдали для приобщения к истории болезни, а Левинского выписали через три недели, и он продолжил дальше чудить.

– И как к нему молодежь относится?

– Ну студенты, прямо скажу, над ним смеются, за клоуна его считают. Но есть у него и своя группа поддержки из числа старшеклассников школы для детей с глубокими ментальными изменениями. У них там в актовом зале плакат висит большими буквами написанный «за нами будущее». И вот некоторые с наиболее необратимыми изменениями в это поверили, и видят в Овальном своего гуру. Считают, что если все их собратья по разуму в регионе за него проголосуют, то быть ему губернатором. Даже группу в его поддержку создали, которую так и назвали «группа». А писать-то не умеют толком, оттого название получилось «Глуппа»…

– Весело у вас, – усмехнулся начальник департамента. – Ладно, давай, пока, потом созвонимся.

Отключив телефон, Акакий Мардариевич задремал. И приснился ему престранный сон…

Сон ректора

Снится Акакию Мардариевичу, что университет его закрыли. Решили вместо него торговый центр сделать, да часть помещений под офисы в аренду сдать. Якобы экономически это целесообразнее. И с социальной точки зрения тоже: университетов целых четыре в городе, а торговых центров только двести пятнадцать, ведь явно не хватает. И всем на это перепрофилирование наплевать; лишь с десяток наиболее оголтелых преподавателей вышли на акцию протеста с плакатами, на которых стихи, которые доцент Семен Семенович Горбуньков ради такого случая написал. Стихи дурацкие надо сказать, типа таких:

«В прекрасный этот храм науки,

Мы вас не пустим злые суки».

И другие не лучше, ну что это за стихи? Непотребство какое-то, только махнуть рукой и вздохнуть: «Семен Семенович!» Впрочем, акция несогласованная оказалась, так что быстро их всех в милицию забрали.

Заходит Акакий Мардариевич внутрь, а там Оксана Алесандровна собственной персоной.

– А вы здесь как? – спросил он ее. – То же посмотреть пришли?

– Нет, – отвечает. – Я теперь здесь работаю.

– И кем же? Вахтером? – съязвил Иванов.

– Зачем же? Генеральным директором.

– Что же получше никого не нашлось? – поинтересовался ректор.

– Нет, наверное.

– А не жалко инновационные свои планы на эту торгашескую контору разменивать?

– Скажу откровенно, – говорит ему Бубнова, – что инновации на самом деле это мыльный пузырь. Это как в сказке про голого короля: кто его платья не видит, тот либо глуп, либо не пригоден к своей должности. А кто же в этом сознается? Вот мы этим и пользуемся, и зарабатываем деньги на воздухе. Сначала нанотанк изобретем, освоив миллиарда два-три, а потом тот, кто работу принимать придет чихнет ненароком во время приемки. Вот и повод сказать, что из-за этого нанотанк потерялся, а чтобы его найти наносамолет нужен, а на это еще миллиарда четыре бюджета полагается.

– Вот оно как… А с таким размахом не мелко торговым центром заведовать?

– Не мелко, потому что кураторы наши нам за это платят зелеными.

– Чтобы торговали?

– Нет, за заслуги по разрешению высшей школы.

– И хорошо платят?

– Превышает самые смелые ожидания.

– А не жалко им на вас денег?

– Так они как министр финансов Папандопало: еще нарисуют свои зеленые.

– Зачем нужны нарисованные деньги?

– Затем, что товары на них самые что ни на есть настоящие можно купить. Мы в новую эру входим. А образование – мы от него не отказываемся, оно у нас непрерывное в течение всей жизни. Эдик вон у нас ректор университета непрерывного образования – мы его в бывшем кабинете Бориса Николаевича открыли.

Иванов с удивлением увидел проректора по научной работе.

– Что же это за университет? – спросил его он.

– Оксана Александровна не совсем так сказала, – ответил новоявленный ректор. – Мы создали учреждение дополнительного образования, преимущественный упор на дистанционном обучении. Действительно мой рабочий кабинет там, где она сказала… Но там сейчас ничем не пахнет! – зачем-то сказал он. – Но мы широко используем для занятий реакриации, подсобные помещения. Наши научные связи с Бурунди укрепляются. Мы развиваем межрегиональное сотрудничество: в будущем году к нам обещали приехать прочитать авторские курсы лекций три приглашенных профессора из Чукотки. Можно сказать, что мы даже сделали шаг вперед по сравнению с тем, каким университет был при вас. Кстати и Вика с нами работает, она у меня заместитель теперь.

Иванов увидел теперь и проректора по учебной работе.

– А что? – предупреждая его вопрос, сама сказала та. – Работать где-то надо, какая разница где? И кстати: документооборот у нас увеличился! – с гордостью закончила она.

…Акакий Мардариевич захотел закричать, но понял, что голос у него пропал. Он хотел бежать, но ноги не слушались. Тогда он решил сделать то, чего не делал с детства: помолиться. И как только он об этом подумал, как сразу проснулся.

Как уволился Борис Николаевич

Все в университете знали, что Борис Николаевич уволился из-за Оксаны Александровны, но что именно произошло, после чего этот несгибаемый человек написал заявление по собственному желанию, никто кроме Бубновой и его самого не знал, а они об этом не рассказывали. Впрочем, спустя время Котов все же рассказал как-то ректору, но тому то же показалось, что это не то, о чем нужно знать другим; и поэтому тайна увольнения осталась тайной. А дело было так.

Проректору по инновациям для того, чтобы комфортно было работать в университете нужно было уволить ректора и проректора по АХР – двоих, кто недостаточно почтительно к ней относился. Причем в отношении второго «недостаточно почтительно» было все-таки излишне дипломатичным выражением. Он мог, например, при других сотрудниках подойти к ней, фамильярнейшим образом обнять и невинно спросить: «Оксанка, пойдем бухать?» А когда она, не стесняя себя рамками этикета, начинала возмущенно говорить все, что о нем думает, задать еще более возмутительный вопрос: «Оксанка, что ты какая злая? Дай я тебя поцелую, вдруг подобреешь?» И в ответ на новую тираду с брызгами слюной, важно удалиться, бросив через плечо: «Я тебя поцелую. Потом. Если ты, конечно, захочешь. Мой котенок!» А в университете ведь потом про это говорили, приукрашивая случившееся в десятки раз все новыми и новыми подробностями. Нет, однозначно, начинать чистку следовало с Котова.

Но вот как к нему подступиться Бубнова не знала. Почему-то все любили Бориса Николаевича, несмотря на все его хулиганства и нравственное разложение. Его даже милиция забирать отказывалась, когда Оксана Александровна несколько раз находила, как ей казалось, железобетонный способ его туда сдать. А один раз, через неделю после очередной неудавшейся попытки, ее саму задержали на улице, когда она поздним вечером шла с какого-то застолья, и, вопреки обыкновению, позволила себе выпить. Паспорта у нее с собой не было, и ночь в обезяьяннике проректор по инновациям провела. Утром правда ее отпустили, выписав штраф сто рублей и пообещав не сообщать на работу. После этого случая Бубнова начала искать другие способы расправы со своим противником.

Способ нашелся очень неожиданный: Оксана Александровна однажды с удивлением поняла, что Котова так любят, потому что он любит других, хотя, обычно и очень неловко это проявляет. На этом она и решила сыграть.

Наиболее слаб перед внешним натиском Борис Николаевич был в перерывах между запоями, особенно в первые два дня. Он обычно был очень грустным, много думал; первый день его вообще постоянно выворачивало наизнанку, все так болело, что никакие таблетки не помогали. Но вот на второй день Котов решался прийти на работу, и это было время его уязвимости.

Дождавшись такого дня, Бубнова пришла к нему и прямо заявила, что получила карт-бланш на сокращение в университете ста сотрудников, но если проректор по АХР напишет заявление по собственному желанию, то она на год спрячет этот документ под сукно. А через год, кто знает? Может политика измениться. А людям ведь работать надо, у них семьи, их жалко, не то что пьяного пенсионера.

Будь Котов в обычном своем состоянии он много чего нашел бы чего сказать блефующей пенсионерки, которую уж точно случись что никому не было бы жалко. Но он был беззащитен в этот момент, и все воспринял как главный в своей жизни нравственный выбор, когда пришло время решить стоит ли он чего-то. И он написал тогда заявление, отдал его торжествующей Бубновой.

Как Борис Николаевич рассказывал потом ректору, в этот момент он явственно увидел как лицо Оксаны Александровны превратилось в драконью морду, оскалившуюся и необычайно мерзкую.

– Это у тебя глюки на фоне отмены алкоголя, – философски возразил Акакий Мардариевич, –единственное, что немного утешает: что тебя в этот момент на нее вырвало, и она полчаса ходила облеванная по университету, не зная, где отмыться, так и пришлось ей домой ехать.

Но Котов к его уговорам порвать заявление и подстроить что-нибудь драконихе остался глух. У него было ощущение, что он сделал самый важный в своей жизни выбор, который должен подтвердить реальными поступками. Он ушел из университета, перестал пить, стал ходить в церковь. Иванов встречался с ним несколько раз, но Борис Николаевич стал «какой-то скучный», и ректору стало с ним неинтересно, так их встречи и сошли на нет.

А Бубнова между тем забирала в университете все большую власть; этим летом, когда на время отпуска ректора она осталась исполнять его обязанности, ей казалось, что ее мечта почти реализована. Что касается опорного университета – будет ли он еще? Кто знает? Сейчас и еще два месяца она исполняет обязанности ректора, и ни Котова, ни Иванова в университете нет, вот что реально.

Университетский поэт

Доцент Семен Семенович Горбуньков в вузе считался человек странным и неблагонадежным. Сложно было понять, что ожидать от этого человека, который стихами реагировал на острые ситуации, которыми изобиловала вузовская жизнь последнего времени. Стихи были, надо сказать прямо так себе, но некоторых они задевали настолько, что декан Николай Иванович, которому это высказывали возмущенно говорил: «Ну, Семен Семенович!»

В этот раз очередные стихотворные опусы доцента настолько перешли рамки, что поговорить с ним получили проректору по инновациям Оскане Александровне Тузовой, важной даме, которая по его мнению чем-то похожей на сову из мультфильма про Винни-Пуха, но большинство сотрудников университета считали, что сова не в пример лучше. Тузова на время отпуска ректора исполняла его обязанности. В этот августовский день, незадолго до начала учебного года, Семен Семенович был вызван в ее кабинет и сразу столкнулся с ледяным взглядом его хозяйки. Но Горбунькова ее строгий взгляд сквозь толстые стекла очков не пугал. Не успев зайти в кабинет проректора, он начал декламировать:

«Оксана, как ты хороша!

Как кошка, съевшая мыша,

Как рысь, настигшая добычу,

Как королева после спича…»

Нужно сказать, что на Тузову эти стихотворные выкладки вовсе не действовали, она усмехнулась, и ее презрительная усмешка заставила наконец доцента замолчать.

– Взрослый мужчина, а ведете себя, как клоун! – строго сказала проректор. – Декан уговаривает потерпеть, что вам год до пенсии, но терпение наше иссякает! Мало того, что сам ничего не делаешь, еще и других деморализуешь! Это что такое?

Она достала из стола несколько исписанных листков и Семен Семенович понял, что кто-то его творчество получило признание на более высоком уровне, чем он смел рассчитывать.

– Это, на ваш взгляд, подбадривает наших преподавателей к заполнению учебных документов, в условиях, когда они и так постоянно возмущены их растущими объемами? – возмущенно спросила Оскана Александровна, ткнув Горбунькову в нос листок в заглавии которого значилось «Учебно-методические инструкции». Их заглавия были такими:

«Ученого из дурака

Поможет сделать УМК»;

«Как написать такие вирши,

Чтобы зашкалил индекс Хирша»;

«Ученый если не дурак,

Заполнить сможет сто бумаг».

– Но тут же нет чего-то плохого, – возразил Семен Семенович. – Там же нет, например, инструкций:

«Как правильно заполнить ФОС

Не вызвав рвоту и понос».

– Значит и такая гадостная инструкция есть, – скривилась Тузова. – Но ведь и это еще не все! Ты думаешь, что твой хвалебный стих о ректоре, когда ему не дали орден Почета, опубликованный в фейсбуке, которым поделились пятьсот человек – это очень здорово?

– А вроде ничего там плохого не было? – пожал плечами Горбуньков. – Я плохо помню содержание, это не такое уж важное стихотворение…