Глава четвертая

Они возвращались.

Два из семи.

Ушедшие тысячи лет назад в погоню за врагом.

Догнавшие и уничтожившие его.

Они многое потеряли. Сотни и сотни жизней, пять кораблей и – главное – время, которому они принадлежали.

Они ничего не приобрели, кроме победы и чувства выполненного долга. Этого много для мудреца и воина, но этого мало для того, кто давно не был дома. Дома должны ждать, а их уже тысячи лет никто не ждал. Никто не ждал, потому что никто не ведал о самом их существовании.

Испытания, выпавшие на их долю, некому было воспеть в песнях и легендах. Чтобы сложить легенду, нужна память. А память о них давно выветрилась вместе с последними камнями, бывшими свидетелями их ухода.

Тысячи лет.

Они надеялись вернуться гораздо раньше, но судьба, даровавшая им невероятную, фантастическую победу, решила, что за эту победу они заплатили недостаточно.

Оба, оставшихся в живых после решающей битвы, корабля были вышвырнуты из гиперпространства на половине пути к дому. Случай невероятный, но они слишком плохо знали выверты пространства-времени, чтобы судить. Корабли были выброшены туда, где с обзорных экранов на экипажи глядели прекрасные, равнодушные и уже недостижимые звезды, потому что вновь уйти в гиперпространство не было никакой реальной возможности.

Оба рабочих гипергенератора и четыре резервных таинственным образом вышли из строя. Да так, что починить их, вероятно, мог бы один лишь Господь Бог. И тот, скорее всего, подумав, просто заменил бы их новыми. Но Бога поблизости не оказалось, и поэтому выкручиваться пришлось самим. И даже не выкручиваться, а просто искать выход. Выход, который был единственно возможным в данной ситуации. То есть выхода было два, но второй – просто лететь по направлению к дому и ждать, когда кончаться ресурсы воздуха, воды и пищи, не устраивал никого.

Глубокий анабиоз.

До родной планеты были тысячи лет пути на той скорости, которую теперь могли развить корабли, и эти тысячи лет можно было переждать только одним способом, – временно почти умереть.

Это был не просто риск – это было практически стопроцентное массовое самоубийство. Никто и никогда не ложился в глубокий анабиоз больше чем на двести лет. Никто никогда не проверял и не рассчитывал, – может ли техника, поддерживающая малую искру жизни в уснувших астронавтах и самих кораблях, столько выдержать. Техника эта проектировалась и создавалась с пятикратным запасом прочности и надежности и редко подводила своих создателей и хозяев. Но теперь нужен был пятидесятикратный запас.

Они отключили от энергии все, что можно было отключить, законсервировали все, что можно было законсервировать и продублировали систему жизнеобеспечения анабиозных капсул столько раз, сколько было возможно.

Погасли реакторы и обзорные экраны. Затих ток в проводах и кабелях. Герметично, с тихим чмокающим звуком, закрылись люки анабиозных капсул.

Атомный таймер, время работы которого могло быть сопоставимо со временем существования некоторых планет и звездных систем, бесстрастно приступил к отсчету срока, по истечении которого, он должен был дать команду к пробуждению.

* * *

Казалось, эта боль не кончится никогда. Зародившись где-то в таинственных и непостижимых глубинах мозга, словно слабый и далекий сигнал автоматического радиопередатчика, она постепенно усилилась до такой степени, что не замечать ее, забыть о ней не осталось никакой возможности. Она, эта боль, пронзала насквозь все…

Что – все? Что у меня болит?

У меня? Значит, есть я?

Болело все и одновременно ничего.

Для того чтобы определить, что именно болит, нужно это самое что иметь.

Или хотя бы знать, что оно у тебя есть.

Или было.

Это может быть голова. Или рука. Или сердце. Это может быть любая часть твоего организма и тела…

Тела?!

У меня было тело…

У меня есть тело!

И оно, черт возьми, болит!

Болит сердце, печень, легкие, руки и ноги! Болит голова и мозг внутри головы! Болят глаза и уши! Они болят! Господи, они болят, и это значит…. Это значит, что я жива!! Время вышло, и таймер запустил систему в обратную сторону. Так. Надо вспомнить, что было написано в руководстве по выходу из глубокого анабиоза. Боль скоро должна пройти, она уже понемногу проходит, становится слабее, тише, как будто вытекает из тела сквозь тысячи пор. Дышать. Почему я не дышу? Ах да, еще, наверное, рано… Странное это ощущение – жить и не дышать. Забавное. Неужели все-таки получилось? И… и как я теперь, интересно, выгляжу? В анабиозе не стареют. Но ведь жизненные процессы не прекращаются окончательно, – иначе просто наступила бы смерть. А тут не века даже прошли. Тысячелетия. Нет, не верю. Не хочу проснуться старухой, годной только на то, чтобы вспоминать прошлое. Прошлое, которого почти и не было. Если это окажется так, то лучше совсем не просыпаться. Однако когда же…

Ее тело сотряс кашель – это хлынул из легких специальный биоконсервант. За кашлем и рвотой снова пришла боль, а потом – возможность двигаться. Она по-прежнему ничего не видела, – внутри капсулы царила абсолютная темнота, но прекрасно помнила инструкцию по пробуждению.

«Инструкция по воскрешению», как невесело шутили на борту.

Инструкция, которую капитан заставил вызубрить наизусть, гласила: «Ничего не предпринимать до звукового сигнала. После сигнала люки анабиозных камер откроются автоматически. Если люки автоматически не откроются, их следует открыть вручную. Если сигнала не будет, а люки не откроются, следует…»

Она не успела вспомнить до конца инструкцию, – протяжный вой сирены боевой тревоги пронесся по кораблю, и этот звук, от которого когда-то слабели колени, и противно замирало сердце, показался ей теперь лучшей музыкой, какую она когда либо слышала.

Сто пятьдесят восемь астронавтов на корабле «Вызов» легли в анабиозные камеры почти пятнадцать тысяч лет назад

Семьдесят шесть проснулись.

Сто тридцать пять ушли в анабиоз на корабле «Родина».

Ровно восемьдесят вышли живыми.

Всего сто пятьдесят шесть из двухсот девяносто четырех. Чуть больше половины. Страшная статистика.

Они не рассчитывали и на это. Они вообще не рассчитывали на то, что хоть кто-то останется жив и доведет корабли до родной солнечной системы. Они могли только надеяться, и надежды их оправдались.

Почти четыре месяца ушло на то, чтобы окончательно вернуться к жизни, определиться с местонахождением и привести корабли в более менее рабочее состояние. За пятнадцать тысяч лет, не смотря на тщательнейшую консервацию и полный вакуум, царивший на кораблях все это время, многие приборы и механизмы вышли из строя. Некоторые насовсем. Да и самим людям, прежде чем полностью прийти в себя и перестать засыпать прямо на ходу в любом месте и любое время, потребовался месяц с лишним.

Постепенно, однако, все пришло в относительную норму. Двигатели и системы управления были отлажены и протестированы, координаты и расстояния найдены, функции и обязанности каждого члена экипажа определены. До родной планеты оставалось шестьдесят три дня пути.

* * *

– Странный город, – сказал Дитц и оглянулся.

Они только что подошли к парадному входу двухэтажного, построенного в псевдоклассическом стиле, дома №35 по улице Зеленой, и Велга достал ключи, чтобы отпереть массивные дубовые двери.

– А, по-моему, ничего странного, – пожал широкими плечами Майер. – Город как город. Архитектура несколько необычная, но это и понятно. Мы не в своей стране, не в своем времени и даже, вполне возможно, не в своем мире. Вот интересно, мы когда-нибудь в этой жизни увидим еще фатерлянд, или Господь за великие грехи наши определил нам до конца дней пребывать в России?

– И не просто в России, а в различных ее проявлениях, – хохотнул Шнайдер.

– Я бы сказал – ипостасях, – поддакнул Хейниц.

– Умные, да? – осведомился Стихарь. – Чем бы это, хотелось бы знать, вам Россия не нравится? Стоите тут живые, здоровые, сытые да одетые. Еще не известно, что бы с нами было, окажись мы в ином месте.

– Каждый кулик свое болото хвалит, – улыбнулся Малышев. – Они просто соскучились, Валера. А город действительно странный. И дело не в домах. Дело в людях.

– Да, – подтвердила Аня, – здесь мало людей. Я чувствую.

Тем временем Александр отпер дверь, открыл ее и теперь стоял, слушая о чем говорят товарищи.

– На центральных улицах масса народу, – сказал он. – Мы видели, когда ходили сюда вчера на разведку с тобой, Миша и тобой, Курт. Просто сейчас мы специально шли переулками, чтобы поменьше бросаться в глаза. На всякий случай.

– Нет, – покачала головой Аня. – Здесь так же, как в больнице. Я пока еще не могу понять. Там тоже так было. Вроде человек перед тобой, а ты его как человека не чувствуешь.

– Призраки? – страшным шепотом осведомился Майер.

– Да ну вас, Руди, – отмахнулась Аня, – я серьезно.

– Мы в дом пойдем или так и будем разводить базар на крыльце? – спросил Стихарь. – Лично мне не терпится ознакомиться со своими апартаментами!

Апартаменты оказались роскошными.

Из обширного холла высотой в два этажа можно было попасть в кухню-столовую и кладовую-холодильник слева, гостиную и спортзал справа и полуподвал прямо. А также по двум широким лестницам на открытую галерею второго этажа, где располагались жилые комнаты числом десять. Еще один выход из холла вел на внутренний двор. Во дворе росли две шикарные плакучие ивы, четыре клена и береза, а также в живописном беспорядке стояли плетеные стулья вокруг мощного, глубоко вросшего в землю всеми четырьмя опорами-бревнами, стола.

В каждой комнате имелись отдельные удобства, включая ванную комнату, а высокие окна выходили на вышеупомянутый двор с ивами, кленами и березой.

В кладовой-холодильнике обнаружились некоторые продовольственные запасы, которых при рациональном использовании могло хватить отряду на пару-тройку дней, а в гостиной – намертво вмонтированный в стену сейф с двумя тысячами долларов внутри.

– Доллары, – удивился Валерка Стихарь, вертя в руках одну из двух пачек. – Десятки. Зачем, спрашивается, в России доллары? Рублями нельзя было обойтись?

– Или на крайний случай марками, – согласился Майер.

– Хрен его знает, – вздохнул Малышев. – У меня скоро голова от загадок отвалится. Пойду-ка я лучше на кухню, приготовлю что-нибудь. Аня, поможешь?

– Конечно, Миша, пойдем, – Аня легко поднялась с мягкого удобного кресла. – Займемся полезным делом. Тем более что у нас для думанья командиры есть.

– Правильно, ребята, – поддержал их Майер. – Скоро жрать захочется. Назначаем вас сегодня дежурными по кухне.

I. А завтра? – с надеждой спросил Хейниц.

II. А завтра – другие, – разочаровал его Велга. – Ладно, действительно кому-то надо заняться обедом. А мы пока посидим, подумаем и решим, что делать дальше.

III. Курить охота, – вздохнул Вешняк. – А у меня весь табак вышел. Какая дума без табака?

IV. Держи! – позвал Стихарь и бросил ему через всю комнату пачку сигарет. Он уже успел найти бар и теперь стоял перед ним, подбоченясь, и с восхищением оглядывал, что называется, богатство недр.

V. Опа! – воскликнул Вешняк, ловко поймав блестящую целлофаном яркую пачку. – Откуда?

VI. Да все оттуда же, – объяснил Валерка. – Добрый дядя оставил. Точнее, добрый Коля. Водила… О, коньяк! Так, а это что? Мартини! Джин! Виски, гадом буду! Ну, ни хрена себе, вы только оцените этот шик-блеск! Эх, давненько я не пил настоящего виски. Последний раз в Ростове перед самой войной. Сильная штука, хоть по вкусу и похожа, вроде, на самогонку. Но не самогонка. Для тех, кто понимает, конечно.

Заинтересованные мужчины подтянулись поближе.

– Как это ты, интересно, мог пить виски? – спросил Велга, разглядывая квадратную в сечении бутылку. – Даже я, москвич, и то его не пил. А ведь в Москве все есть.

– Ошибаетесь, товарищ лейтенант. Это в Ростове все есть. Ну, может, еще в Одессе. А в Москве есть все только для определенной категории граждан. Не будем уточнять какой. Ну что, может, по сто пятьдесят за то, что мы живы и здоровы?

– Но не больше, – разрешил Дитц. – Напиваться потом будем.

– Это когда же, – хохотнул Майер, – после смерти что ли? Ладно, понял, молчу, молчу…

Налили, позвали из кухни Михаила с Аней, расселись в мягких удобных креслах, выпили.

– Ну, господа-товарищи, – сказал Велга, когда под потолок потянулись сизые дымки сигарет, – у кого какие будут соображения по поводу происходящего?

– Лично мне не нравится одно, – тут же высказал свое мнение Стихарь. – А именно то, что все это… – он сделал обводящий жест рукой. – Особняк этот, жратва, выпивка, удобства, деньги… Что все это как бы бесплатно. Вроде как даром.

– Почему «как бы» и «вроде»? – удивился Хейниц. – Коля же сказал: «Пользуйтесь».

VII. Потому, Карл, – охотно пояснил ростовчанин, – что бесплатный сыр бывает только в мышеловке.

VIII. А у нас говорят, что даром только смерть, – сказал Курт Шнайдер.

– Так мы же, вроде как… это… в гостях, – пробормотал Вешняк. – Или нет?

– Не знаю, – покачал головой Валерка, – не знаю, Сережа. Хотел бы я ошибаться.

– Кстати о деньгах, – сказал Дитц. – Какие здесь цены, господа? Ты, Саша и ты, Курт, ходили вчера в город. Вы заглядывали в магазины?

– Э-э… – смущенно поскреб щеку Велга. – Честно говоря, Хельмут, не рискнули. Эти наши комбинезоны…. Мы и так слишком выделялись, а в магазине человек еще больше бросается в глаза, чем на улице.

Дитц красноречиво промолчал, и в две затяжки докурил сигарету.

– Значит так, – решительно начал он, раздавив в пепельнице окурок. – Я предлагаю прямо сейчас…

И в это время в дверь позвонили.

– Звонят… – растерянно сообщил Хейниц.

– И кто бы это мог быть? – поднялся с кресла Дитц. – Никто никого в гости не приглашал?

Присутствующие отрицательно, энергично и одновременно качнули головами.

– Не нравится мне это, – поставил общество в известность Стихарь и скользнул к окну.

Второй звонок оказался гораздо длиннее первого.

– Четверо, – тихо сказал Валерка от окна и показал четыре пальца. – Здоровые бугаи.

– Ты их раньше видел? – спросил Велга.

– Никогда.

– У тех, кто за дверью, недобрые намерения, – предупредила Аня, появляясь на пороге гостиной. – Я таких эмоций еще дома наслушалась. Это бандиты.

– Как интересно… – растянул в холодной улыбке губы Дитц. – Они вооружены?

В дверь забарабанили кулаками.

– Да, – сказала Аня, – Я чувствую, что у них есть оружие.

– Впустим и тут же скрутим? – предложил Велга.

– Согласен, – кивнул Дитц. – Хейниц – открыть дверь. Остальные по бокам. Как только они заходят, валим на пол и вяжем. Вопросы?

В дверь уже непрерывно звонили и колотили.

– Уже ногами молотят, – ухмыльнулся Валерка, отходя от окна. – И не жалко людям хорошей обуви!

Все вышло так, как и было задумано.

Карл Хейниц прошел в прихожую открывать и тут же вылетел оттуда спиной вперед. Вслед за ним в холл ввалились четыре дюжих хлопца. На всех четверых были одинакового покроя синие штаны и короткие черные куртки. И у всех – длинные – до плеч – волосы.

Михаил Малышев тут же, не мудрствуя лукаво, схватил двоих за эти самые волосы (не смотря на то, что непрошеных гостей хлипкими назвать было никак нельзя, таежник на голову был выше любого из них) и жестом киногероя свел их лбами. Лбы издали глухой стук, и двое из четверых очутились на полу без всяких признаков сознания. Еще одного ловкой подсечкой сбил с ног Майер и вместе с Вешняком скрутил ему руки за спиной взявшимся, как из воздуха, ремнем. Четвертый, – тот, что ворвался последним, начал было вытаскивать из-за пояса нечто весьма напоминающее пистолет, но рыжий Шнайдер подсел под него сзади, Велга резко толкнул в грудь, Валерка ударил ногой по руке с оружием, когда тот оказался на спине, а Дитц приставил к его лбу парабеллум и красноречиво взвел курок…

– Любо-дорого посмотреть на такую работу, – восхитился Валерка и поднял, отлетевшее в сторону чужое оружие. – Просто хочется самому себе поаплодировать. Гляньте-ка, товарищ лейтенант, какая интересная штука!

– Погоди, – сказал Велга. – Сначала с этими разберемся. Так. Всех связать – и в гостиную.

– И этих? – кивнул на двоих, лежащих в полной отключке, Малышев

– Гм… А когда они очухаются?

– Да как сказать… Может, через пять минут, а может и через все двадцать. Все от голов зависит.

– Эй, да кто вы такие?! – подал громкий голос четвертый, как только Дитц убрал от его головы парабеллум. – Вы вообще, соображаете, что делаете? Додик узнает – он вас…

Шнайдер, коротко размахнувшись, врезал говорливому ногой по ребрам. Говорливый хрюкнул и умолк.

– На живот, тварь, – негромко скомандовал Курт.

Михаил вздохнул, ухватил своих подопечных за шкирки и без видимого напряжения поволок в гостиную.

– Ладно, – сказала Аня, все это время наблюдавшая за лихими действиями разведчиков с порога кухни. – Вы развлекайтесь, а я, пожалуй, продолжу. Миша, подходи, когда освободишься, хорошо?