Раскопки кургана из грязной посуды дали два артефакта: эмалированную тарелку и алюминиевую ложку, обе с остатками древней пищи. Из-за кургана выбежал таракан и сразу юркнул за тумбочку. Их здесь много, целая армия. Война давно проиграна.

Он пошел мыть артефакты.

К тому времени как он вернулся, Чудов проснулся. Он надевал штаны.

– Картошка не скисла? – спросил Чудов.

– Нет.

У Чудова был слабый желудок, он то и дело поносил, поэтому степень свежести пищи была для него критична.

Саша знал, что будет дальше.

Чудов сунул в кастрюлю голову. Убедившись в том, что все в порядке, он вышел из комнаты с полотенцем на шее, топая по-слоновьи.

Вернулся он свежий и бодрый.

– Видел, а? – сказал он с порога, скидывая шлепанцы. – В сортире?

– Андреича надо звать.

– Классно!

На ходу вытерев полотенцем уши, Чудов повесил его на гвоздь, убрал щетку и пасту в тумбочку и встал перед зеркалом, вооружившись расческой. Несколько быстрых взмахов – и волосы выровнялись в площадку. Он недавно подстригся и еще не стал мальчиком-негром с прической-шаром а-ля Майкл Джексон в детстве.

Вытащив из кургана свои артефакты, Чудов пошел в блок. Как это часто случалось, он не вписался в проход между фанерными стенами – Бум! – стены содрогнулись, и он крепко выругался. Слава почмокал губами, но не проснулся. Парень спит крепко.

Позавтракав, Саша пошел за Андреичем, местным сантехником.

Андреич, пьяница неопределенного возраста, жил и работал в общаге. Жил он с женой и шестнадцатилетней дочерью на первом этаже, в двух комнатах, в маленькой и побольше. Блок, где они жили, был разделен надвое кирпичной стеной, и в двух других комнатах, за стеной, хранился разный общажный хлам, с отдельным входом из коридора. Андреич был личностью колоритной: низенький, жилистый, скрюченный до горбатости, с редкими сальными волосами, под которыми желтела кожа, – он, когда был трезв, был всем недоволен и раздражен, а выпив, добрел ровно настолько, чтобы не слать на три буквы каждого встречного. Часто видели следующую картину: Андреич, сгорбившись колесом и загребая ногами, тащится по коридору с двумя сумками, каждая в треть его роста. В них глухо звякает стеклотара. Сдаст, а деньги пропьет. Жена пьет вместе с ним. Маленькая, страшная, неопрятная, она моет полы в общаге сгнившей вонючей тряпкой. Они грызутся денно и нощно. Страсти не утихают. Крики разносятся по округе.

Их дочь Катя – девушка нервная, глупая, некрасивая. Она участвует в семейных ссорах, знает вкус водки и дважды сбегала из дома. Мать с отцом ей, слава Богу, не наливают, но найти выпивку не проблема. Ей не нравится водка, водка жжет горло, но после глотка-другого она чувствует себя лучше. Предки не в курсе, что полгода назад она стала женщиной и что первым ее мужчиной был кто-то из тех четверых студентов, с кем она трахалась в комнате на седьмом. Она выпила водки и сняла старые джинсы. К ней подходили по очереди, некоторые не по разу. Ей было не хорошо и не плохо. Она делала это назло. Назло предкам, назло целому миру.

Остановившись у блока, где жил Андреич, Саша постучал в дверь. Он знал, что звонок не работает.

Тихо.

Он постучал снова.

Снова ни звука.

Наконец он услышал, как в блоке открылась дверь и кто-то вышел из комнаты.

Лязгнула внутренняя задвижка.

На пороге стояла Катя: взлохмаченная, опухшая, в шлепанцах на босу ногу, в драном махровом халате. Она молча смотрела на Сашу.

– Батя дома? – спросил он.

– Может. Че тебе надо?

– Спит?

– Нет. А че?

– С сортиром проблема, забился.

– Не умеете плавать?

– А ты? Скоро и вас затопит.

– Ой, как страшно! В первый раз что ли?

Послышался сиплый и недовольный голос Андреича:

– С кем там треплешься? Холодно!

– К тебе.

Место Катьки в дверном проеме занял Андреич – в грязной красной рубахе с закатанными рукавами и в вытянутых на коленях трениках то ли синего, то ли черного цвета. Он был с похмелья. От него шел такой дух, что Саша поморщился.

– Че тебе? – буркнул Андреич недовольно.

Он снизу вверх смотрел на Сашу красными белками глаз.

– Сортир забился.

– Срать надо меньше! – выругался Андреич, а затем перешел на мат.

Саша знал, что ему нужно как следует выматериться, и после этого с ним можно хоть как-то общаться.

– Только и знаю, что сортиры за вами чищу! – плюнул на пол Андреич.

Выдержав нужную паузу, Саша сказал осторожно:

– Может, ниже забилось, на пятом?

– Чистите сами! Нахер мне это надо? – буркнул Андреич. – Где? – все-таки спросил он.

– Где шестисотая.

– Новые русские хреновы! Как позавтракаю – приду!

Он бухнул дверью.

Не питая иллюзий, Саша отправился восвояси.

К его удивлению, Андреич пришел в их блок через полчаса.

Судя по всему, он опохмелился и был не такой злой, как вначале. Он принес единственный инструмент – стальной трос для чистки заторов – и надел резиновые сапоги по колено.

Войдя в туалет, он емко выругался и стал раскручивать трос.

Услышав шум в блоке, из комнаты вышли Саша и Чудов. Выглянула Величко.

Не обращая на них внимания, Андреич делал свое дело. Размотав трос, он подошел к унитазу и сунул его в мутную воду. Погрузившись сантиметров на тридцать, трос выгнулся. Прилагая усилия, Андреич стал проталкивать его дальше. В заполненном до краев унитазе начался шторм. Андреич не скупился на выражения. В конце концов справился. Волны схлынули, открылось дно моря, но то, что увидел Андреич, подвигло его на изречение длинной матерной тирады. Он дернул за ручку – и вода снова осталась в чаше.

Страшно ругаясь, Андреич бросил трос на пол.

После этого он сделал нечто ужасное.

Встав на колено, он сунул в унитаз руку. Натурально, по локоть.

Все обалдели.

Он все делал молча – что было ему несвойственно. В унитазе чавкало, сминалось, сопротивлялось.

– Ведро! – бросил он, не прерываясь.

Все стали думать: «Где взять»?

С ведрами проблем не было, но не отдашь же свое. Что потом – выкинуть?

Сашу вдруг осенило. Эврика!

Он быстро вышел из блока. Он шел на кухню.

Собственно говоря, кухней это было давно. В доисторические времена здесь готовили пищу на двух больших плитах, и одна из них до сих пор гнила у стены. В ее левой нижней конфорке, самой маленькой, едва теплилась жизнь.

Антисанитария на «кухне» могла шокировать кого угодно, но только не местных. Человек ко всему привыкает, только благодаря этому он до сих пор не вымер как вид. Две раковины были забиты грязью, краны – разукомплектованы, а рядом с мусоропроводом чернела огромная зловонная куча, где-то по пояс, вокруг которой роем кружились мухи разных цветов и размеров. Периодически мусоропровод чистили, с кучей тоже боролись, но через какое-то время, от недели до месяца, она вновь появлялась. Таков был закон местной природы. Когда Саша и Чудов жили в комнате рядом с кухней, они чувствовали близость кучи: пахло не розами, а ползающие и летающие то и дело брали приступом их тесную келью. Для временной победы над ними требовался дихлофос.

Саша шел на кухню за тазом. Оранжевый эмалированный таз лежал там давно, несколько месяцев, и никто не зарился на него, так как он был грязный и с одной ручкой.

Задержав дыхание, Саша толкнул дверь и вошел. Вонь адская. Обогнув смердящую кучу, он брезгливо, двумя пальцами, взял таз и, держа его на вытянутой руке, вышел. Прикрыв за собой дверь, он перевел дух.

Газовая камера.

Вернувшись в блок, он поставил таз рядом с Андреичем.

Тот стал складывать в таз месиво из унитаза: рис вперемешку с говном и туалетной бумагой.

– Еще раз засрете – сами будете чистить!

Шоу было прикольное. Все улыбались. Все, кроме Андреича.

Свернув трос в кольцо, он бросил его на пол. Он подошел к раковине, собрался открыть кран, но вспомнив, что руки у него, так скажем, грязные, буркнул:

– Ну!

Ната выполнила его просьбу.

Он вымыл руки без мыла и снова взял трос. Show must go on. Шаркая ногами в резиновых сапогах, он пошел к выходу.

– Таз, – робко напомнил Чудов.

– Мой что ли? – буркнул Андреич и был таков.

Саша и Чудов переглянулись.

– Твоя очередь, – сказал Саша.

Чудов не стал спорить.

***

Был теплый сентябрьский вечер. В тихом желтом углу Центрального парка они сели на лавку. Саша рассказывал Вике об утреннем шоу с Андреичем. Слушая его, Вика коротко выражала эмоции междометием «Фу!», морщилась, но в конце рассмеялась: «Жаль, я не видела».

– Завтра сварим рис и вывалим в унитаз.

– Тогда точно сам будешь чистить. У меня есть идея получше. Приезжай завтра к нам. Я потушу овощи.

– Ленка не против? Ездят тут всякие, кушают.

– Ленка «за». Тебе, кстати, не кажется, что в последнее время она неровно к тебе дышит?

– Нет. В любом случае она тебе не конкурент. Она не такая умная и не такая красивая.

– Но ты же представлял, как вы занимаетесь сексом?

– Нет.

– Ни разу?

– Нет.

– Не верю.

– Я тоже. Между прочим, если сдерживаться, может развиться невроз.

– А ты не сдерживайся.

– Если серьезно, то нас загоняют в рамки: не делай это, не говори то, не думай так, – он заговорил другим тоном, без тени шутки. – В шаблоны. Кто решил, что нормально, что – нет? Кто решил, что хорошо, что – плохо? Кто-то. Не я. Если я сейчас встану и сниму джинсы, то почтенная публика вознегодует – так нельзя! Если я скажу преподше, что она дура, хоть кандидат и доцент, что будет? Нам вдалбливают с детства: дитятко, это нормально, а это – нет. Делай так-то и так, и мы будем гладить тебя по головке. Живи как все – спокойно, удобно, не высовываясь. Когда поднимаешься, смотришь сверху – хочется драться.

– С кем?

– С обществом. С правилами. Если идти легким путем, надо делать вид, что ты один из них. Думать одно, говорить и делать – другое. Если им нравится, ты – молодец. Но я, Вик, не хочу держать язык в заднице. Не хочу тявкать как моська. А если так, то нужно плыть против течения. Или самому стать течением.

– За это могут убить.

– Если убьют, то позже поставят памятник. Тоже неплохо, да?

– По-моему, главное – это быть свободным внутри. Необязательно менять мир. Он того не заслуживает. Ну его нафиг.

– Если кому-то суждено изменить мир, он это сделает. Если может плыть против течения – бросится и поплывет. Это не выбирают.

– Кто ты?

– Я не сдамся.

Вика смотрела на него с интересом.

– Если что, я с тобой.

– Точно?

– Да. Давай вернемся к тому, с чего начали. Тебе нужно предложить Ленке заняться сексом. Если сдержишься, то, во-первых, будешь частью системы, а во-вторых, станешь невротиком.

– Именно так.

– Завтра скажешь ей это при личной встрече.

– Конечно.

Они продолжили путь по тихой аллее парка – усыпанной желтыми листьями и подсвеченной теплым сентябрьским солнцем. Обнимая Вику за талию, Саша был счастлив. Вика любит его, а он – ее. Все остальное не важно.

Мир подождет.