Все развивалось стремительно: их роман длился три месяца, а на четвертый они поженились. Они полдня проводили в постели, и через раз она испытывала оргазм. Это было чудо, странное счастье, сладкая эйфория – она не раздумывала, выходить ли за него замуж: она любила его, она хотела его, он творил с ней нечто волшебное, разведенный сорокапятилетний мужчина с двумя детьми от первого брака и алиментами. Его звали Рома. Роман Евгеньевич. Он был известным в Москве адвокатом, ездил на «Ягуаре» и вел богемный образ жизни: тусовался с актерами, художниками и музыкантами и разбирался в искусстве и виски не хуже, чем в юриспруденции. Он был старше ее на добрые десять лет, но она не чувствовала разницы в возрасте: он был молод душой и телом и мог дать фору любому из тех горе-молодцев, с кем она спала до него. Он не делал ничего необычного, просто ее ласкал, просто в нее входил – дело в качестве, а не в количестве, в магии отношений, а не в порке из порнофильма, после которой болит тело. Дело в любви. Этого ингредиента ей не хватало, она не умела и не хотела любить, она рассматривала мужчин как средство удовлетворения сексуальной потребности – и раз за разом терпела фиаско, откатываясь к точке старта, откуда вновь шла к цели, заранее зная, что будет в конце. Любовь – фикция, яркая обертка инстинкта, девичьи сопли и слезы, жалкая мокрая драма – так считала она.

Что теперь? Она любит, и ей это нравится. Она хочет ребенка, и он – тоже. Они занимаются сексом без противозачаточных средств, и каждый месяц она покупает тест на беременность. Увы, только одна полоска. Есть повод побыть несчастной и вернуть чувство вины, но она держится, не расклеивается, успокаивает мужа. Он предлагает вместе сходить к врачу. Она отказывается. В конце концов решили: сходят, если ничего не изменится за следующие три месяца.

Изменилось все.

Они развелись.

Ее либидо вновь вышло из-под контроля и разрушило карточный домик счастья, который, как она думала, был построен из камня.

Она сорвалась как запойная алкоголичка и только задним числом поняла, что чувствовала приближение кризиса за два месяца до него. Ей стало казаться, что после разрядки желание возвращается слишком быстро, быстрей, чем раньше – несмотря на ставшие нормой множественные оргазмы – но она гнала от себя эту мысль: так поступает больной, убеждая себя в том, что здоров, пока симптомы не становятся столь очевидными, что он вынужден обратиться к врачу. Так доходят до четвертой стадии рака и до геморроидальных узлов размером с грецкий орех. «Расслабься, детка, – сказала она себе, – не будь мнительной, не выдумывай, радуйся и наслаждайся. С тобой Рома, тебе не о чем беспокоиться». Вскоре половой зуд стал нестерпимым. Они занимались сексом каждый день, оргазмы скручивали ее тело, один сильнее другого, но желание оставалось: утром, вечером, днем, ночью – оно всегда было с ней, занимая все больше места в ее мыслях. Она не могла его игнорировать и была вынуждена признать, что это проблема. Она ничего не сказала Роме – главная ошибка ее жизни – и, скрывая отчаяние, ласкала себя. Не помогало. Через час зуд возвращался. В какой-то момент муж понял, что ее запросы превышают его возможности, отнес это на свой счет, а она, почувствовав его настроение, вновь ничего не сказала. Дура. Она выбрала путь притворства и лжи. Отныне она сдерживалась и не требовала от него многого, больше, чем он мог дать. Не приставала к нему после секса, не ластилась непрерывно, не намекала на то, что ей было мало – раньше это было игрой, нравившейся им обоим и заводившей, теперь стало драмой.

Пар скапливался под крышкой, давление возрастало, ощущение потери контроля сводило ее с ума. Она ничего не могла сделать, не могла никому рассказать и знала, что рано или поздно сорвется и вновь окажется там, где жила несколько лет. Ее затягивает туда. Ее крах близок. Цепляясь за счастье ломкими крашеными ногтями, она плачет от боли, от собственного бессилия, от боли близкого человека – она проклята. Она Хрюша, ей не дано быть счастливой.

В новогоднюю ночь она изменила мужу.

Встречали Новый год в их загородном коттедже, и было человек тридцать: родственники, друзья, коллеги. Виски после шампанского, шампанское после виски – бой курантов встретили все, а к трем часам ночи – когда истопили сауну – осталась чертова дюжина. Кто-то спал, кто-то уехал домой, кто-то просто исчез. Выжившие разделись, скинув плавки и лифчики, и, подшучивая друг над другом, сели на лавки плечом к плечу. В перерывах между подходами пили. Алкоголь растворял остатки стыда. Муж поглядывал на жену друга, а друг – на его жену. Нет, даже не так – друг не сводил с нее глаз. Он, тридцатисемилетний владелец автосалона, был красив, подкачан, улыбчив, этакий белокурый Иван из русской народной сказки. Его орган был тоже неплох. При всяком удобном случае она на него смотрела, давая волю фантазии, и не могла насмотреться. Она хотела его и хотела дать это понять. В какой-то момент он взглянул на нее: в глаза, потом ниже, а она чуть раздвинула ноги, встречая и приглашая. Они поняли друг друга без слов.

Она пошла в туалет, он вошел следом, и им хватило минуты. Одновременный оргазм бросил их на кафель стены, ногти скользнули по камню, не оставляя следов, губы сдержали стон. Вот и все. Она подумает завтра о том, как жить дальше. Сейчас она слишком пьяна и слишком возбуждена, ее рацио отключено. Когда он ушел, она села на унитаз, голая, влажная, теплая, и стала себя ласкать. Еще два оргазма, один за другим, но ей хочется снова. Она больна, она это знает, но не знает, что с этим делать. Она чертова нимфоманка – как в фильме Ларса фон Триера – ее одержимость черного цвета, с примесью крови и спермы. Терпкий запах разврата щекочет ей ноздри, она знает оттенки его вкуса, она помнит каждого, кто был в ней – всеядная шлюха. Любой может трахнуть ее и довести до оргазма, она вспыхивает от первого прикосновения и заканчивает через минуту. Когда-то она мечтала об этом, теперь все отдала бы за то, чтобы вновь стать фригидной. Обессилевшая и замерзшая, она скрючивается на унитазе и тихо плачет: она не хочет назад, в сауну, к голым телам, к мужу, к другу, с которым ему изменила. Она захочет еще, она уже хочет. Не может остановиться.

Вернувшись, она взяла мужа за руку и повела его в душ без лишних слов, прямо при всех, голая и решительная, пьяная, сумасшедшая. Он послушно пошел с ней как барашек на бойню, пошатываясь после виски, и выглядел удивленным – его застали врасплох, он растерялся. «Возвращайся, – сказал кто-то им вслед с иронией. – Аня, полегче там с ним». Она завела его в душ, задернула занавеску и сделала ему минет, лаская себя. Она кончила, он – нет. Потом она встала, развернулась к нему спиной, и он кое-как взял ее, вялый, слишком пьяный для секса. Это ей не мешало: ей было все равно, что с ним, она использовала его тело как инструмент, не задаваясь вопросом, хочет ли он чего-то. У нее не было выбора. Она здесь и сейчас, в струях воды, в точке воспламенения, стонет, не сдерживаясь, и ей наплевать, что будет через минуту – будущего сейчас нет.

Она отдернула шторку.

Жена друга мужа сняла тапочки у бассейна. Встретившись взглядом с женщиной в душе, она застыла с открытым ртом, пьяненькая, глупенькая, только что обманутая супругом, сельдь с крохотными грудями – и в этот миг судорога прошла по телу женщины в душе и ноги подломились в коленях. Муж ее удержал. Он продолжил двигаться по инерции, но вскоре остановился, так и не дойдя до конца.

Обманутая покраснела и не могла оторвать взгляд от двух обнаженных тел, слипшихся в душе: женщина улыбалась дико, а муж женщины выглядел глупо, не зная, куда себя деть – через несколько долгих секунд он догадался задернуть шторку.

Финита ля комедия.

Начало конца, второй половой акт, второй акт трагедии.

***

На следующий день, проснувшись с гнусным похмельем, гости не смотрели друг другу в глаза и старались не вспоминать вчерашний поход в баню. Позавтракали, выпили и разъехались по домам. Аня и муж остались одни. Они молчали весь день.

За следующий месяц она изменила ему несколько раз: со стриптизером, с клиентом, с проводником и с неким Женей, с которым встретилась в ночном клубе.

Женя был странным и грустным парнем. Он жил в элитной квартире на набережной, черт знает на каком этаже с потрясающим видом из окон, пил и ничего не рассказывал о себе. Она решила, что он гангстер. Она хотела его, а он ее нет. После вялой любви они разговаривали до утра, сидя в бежевых кожаных креслах у панорамных окон и глядя сверху на город, который тоже не спал. Ее потянуло на откровенность. Выпив изрядно виски, она призналась ему, единственному из всех, что хочет секса круглые сутки и от этого сходит с ума, на что он сказал ей, что ей надо к врачу – чем быстрее, тем лучше. Спросив, не болит ли живот, он долго его щупал, вызвав волну возбуждения. Она истекала влагой, а он налил себе виски. «Тебе надо к врачу, – снова сказал он. – Не затягивай с этим. К сожалению, я не сексолог, не психолог, не хирург и не эндокринолог». «Кто ты?» – спросила она. «Человек с запятнанной совестью», – странно сказал он и больше ничего не сказал.

Через месяц муж спросил, есть ли у нее кто-то.

Она не стала ему врать, но и не сказала всю правду, слишком грязную и шокирующую.

«Да. Я больна, я не могу себя контролировать, я постоянно хочу секса, все время».

«Давно с тобой так»?

«Около двух месяцев. Я не знаю, что это. Прости».

Не проронив ни слова, он подошел к мини-бару, налил себе водки и выпил залпом. Он прекрасно владел собой – крутой мужик, которого она потеряла – и не позволил себе истерить, хотя повод для этого был. Он с достоинством встретил удар – словно заранее был готов.

«Сходи-ка к врачу, – сказал он, не приближаясь, с расстояния в несколько метров. – Так не бывает».

Ей вспомнился странный Женя.

«Да».

«Когда придешь в норму, можем попробовать снова».

Она разрыдалась, и он дал ей водки. Она собрала вещи и вернулась к себе, в маленькую однокомнатную квартиру в спальном районе, к одиночеству, пледу и телевизору. Она уволилась из адвокатской конторы. Она записалась к врачу, лучшему в городе, и стала считать дни, двадцать один, до приема – не встречаясь с мужчинами, без выхода в Интернет, с неутолимой жаждой.

Через неделю она не выдержала: нашла попутчика в Интернете и поехала в Мексику, в desire hotel, в тропический рай для взрослых, где многое позволено тем, кто хочет. Она ходила голой по территории, плавала голой в бассейне, пила текилу и занималась сексом: в бассейне, в номере, в общем шатре – за десять дней тридцать мужчин. Она спала с каждым, кто был готов. Солнце, море и алкоголь спасали от нервного срыва. Когда она напивалась, то, к счастью, утром не помнила, что было вечером. С попутчиком Гришей она не спала: он оказался бисексуалом, и у него несло изо рта как из помойки даже после чистки зубов. Зачем он ей здесь, в раю грешников, в стране мальчишей-плохишей? Они жили вместе, а спали порознь как разведенные муж и жена.

На восьмой день Гришу арестовали по обвинению в изнасиловании мексиканского парня, из персонала отеля. Полицейский спросил у нее, кто он ей – муж или как – она ответила «или как», просто попутчик, и больше вопросов не было. Она продолжила развлекаться, а через два дня вернулась домой без парня с гнилыми зубами, любителя мексиканской экзотики. В самолете, выпив текилы из duty free, она пристала к стюарду, молоденькому и робкому, гладила его через брюки, дала номер своего телефона, а позже заснула в кресле и проснулась уже в Москве, мартовской, снежной, мокрой, черной после солнечной Мексики. Тут ее и накрыло. Все, что копилось там, разом вылезло здесь. Тело зудело, требуя сатисфакции после долгого перелета, и не было сил встать с кресла и взять с полки куртку. Страшное чувство. Будто умираешь с голоду, но не можешь взять ложку, и даже если возьмешь и набьешь тощий живот – не насытишься. Ты всегда хочешь есть, думаешь только об этом. Вот что она чувствует.

Она прошла мимо стюарда, уткнув взгляд в пол.

«До свидания», – сказал он дежурным тоном – то ли ей, то ли кому-то, кто шел сзади.

Он не позвонит, он слишком молод и не решится, о чем будет жалеть всю жизнь, воображая, что все могло быть иначе. Бедный мальчик. Попав под каток, он получил травму, а она едет дальше, к фантому – сквозь него – к следующему, по кругу, с которого не сойти. Он как магнит удерживает ее. Круг ее похоти, мука, вечное искушение. Послезавтра прием у врача. Если врач не поможет, она продолжит гореть, пока не сгорит дотла – этот день близко.

В такси она села сзади, за креслом водителя, и два часа ублажала себя, пока продирались сквозь пробки.

Когда подъехали к дому, она сказала, что у нее нет денег.

– Дома тоже? – недобро усмехнулся водитель, мужчина лет сорока в грубой кожаной куртке, с проплешиной на затылке. – Я подожду. Или знаете что – мы поднимемся вместе.

– Зачем? Можно здесь, сзади, – сказала она. – Я рассчитаюсь. Идите сюда.

Водитель ничего не сказал. Он вылез, вытащил ее чемодан из багажника, бросил его в грязь и открыл заднюю дверь:

– Долго тут будешь сидеть? Шлюх не вожу. У меня трое детей, младшенький инвалид. Я их кормлю, мне нужны деньги, а не сифилисы.

Она вышла.

– Извините, я пошутила. Вот деньги. – Она сунула ему в руку три тысячи, в два раза больше тарифа.

Он посмотрел на нее как на больную – какой она и была – молча покачал головой и уехал.

Чемодан валялся в грязи: красный дорогой чемодан, купленный в Эмиратах. Здесь ему самое место. Что в нем? Белье со следами разврата, вибратор, смазка, два десятка презервативов, литр текилы – дорожный набор тетки, двинувшейся на сексе, ларчик ее греха.

Она пнула его. Пнула еще раз, сильней. Прыгнула на него сверху.

Он треснул.

***

Эпилог. Три месяца спустя.

Утки подплыли к самому берегу, выхватывая из воды мокрые мякиши хлеба, а одна, самая смелая, вразвалку вышла на травку, ближе к источнику корма.

Кушайте, кушайте, отъедайтесь, у меня целый батон, купила специально для вас. Я люблю здесь бывать, здесь я чувствую себя частью природы и не слышу шум душного города в двухстах метрах отсюда, за тем зеленым холмом и кронами старых дубов. Я ложусь на спину и смотрю в чистое небо, на птиц и мягкое белое облачко, плавающее в аквамарине над прудом. Штиль. Солнечные лучи падают сквозь ветви деревьев как на полотнах Шишкина, и я сожалею о том, что не могу сделать стоп-кадр чувств и возвращаться к ним снова и снова по собственному желанию. Не задержать их, не повторить, и в этом весь смысл, гений мгновения, стимул жить здесь и сейчас. Два миллиарда секунд – решай сам, на что их потратить, как прожить жизнь с первой и последней попытки.

Три месяца назад мне сделали МРТ, взяли кровь из вены и сказали, что у меня гормонопродуцирующая опухоль яичника. Опухоль производит гормоны, усиливающие либидо.

Я помешалась на сексе из-за доброкачественного новообразования размером с горошину в моем правом яичнике. «Эстрогенное воздействие», «феминизация» – умные научные термины для моего случая. Это не психика, это физиология.

Я вспомнила Женю – как он щупал живот и что мне говорил. Нет, он не гангстер, а врач, и он оказался прав.

Хирург был сама деликатность: «Возможно, вам не понравится то, что я вам скажу, но другого выхода, увы, нет. Мы удалим вам яичник. Есть и хорошая новость: у вас два яичника, со вторым проблем нет. После операции останется небольшой шрам, но при желании его можно убрать, возможности современной пластической хирургии поистине безграничны». Он не хотел меня напугать, тщательно подбирал слова, мягко входил в повороты – и моя реакция стала для него неожиданностью. «Когда операция? После нее я не буду хотеть секса?» – обрадовалась я. «Вы будете хотеть его время от времени, как все здоровые люди, – врач улыбнулся. – Операцию можем сделать через неделю». – «Так долго. Нельзя ли пораньше?» – «К сожалению, нет, у нас полная запись. Кроме того, нужно сдать кое-какие анализы».

Приободренная новостью, я закрылась в квартире, собрала волю в кулак и продержалась семь дней. За неделю – ни одного мужчины, ни одной инъекции секса меж раздвинутых ног: я победила себя и поехала в клинику с гордо поднятой головой и с праздничной радостью. Режьте меня, делайте что хотите, только избавьте меня поскорей от чертовой опухоли.

Мне удалили яичник под общим наркозом и выписали через три дня.

Я снова стала фригидной.

Я занимаюсь сексом два раза в неделю, с мужем, только с ним, и не испытываю оргазма. Мне это нравится, ему – кажется, нет, но он помнит, как было раньше, и деликатно помалкивает.

Боже, как же я счастлива!

Я не хочу секса.