И все-таки леший его знает. Запах алкоголя хорошо бы убрать. Доставая скатанную в комок мятную жвачку из кармана, бандит краем заметил, что мелюзга вдруг куда-то пропала, но не придал этому значения.

Внезапно острая боль заставила мужика взвизгнуть почти фальцетом. По щеке побежало горячее, рука рефлекторно схватилась за левое ухо… и он понял, что от того осталась ровно половина.

Дедуля, правая рука Бурого, пожилой «вор в законе», выполнявший хозяйственные функции и работу замполита, имел привычку ходить неслышно. Он был единственный, кто в лагере носил туфли типа мокасин на мягкой подошве.

Теперь он аккуратно обтирал тряпочкой бритву, которую по недоразумению называли безопасной. На запястье с выступающими венами мелькнула татуировка: «homo hapiens» – «человек хапающий». Он родился в колонии-поселении и большую часть своей жизни провел в тюрьмах и лагерях. Говорил он мягко и вкрадчиво и мог быть почти также интеллигентен, как грузинский политик Джаба Иоселиани, который был не только мафиози, но и поэт, искусствовед, специалист по герменевтике театра.

Уважали его не только за опыт, но и за справедливость, однако карал он беспощадно. И все разгильдяйство объяснялось только тем, что никто не видел Дедулю в лагере всю последнюю неделю.

– Ты что-то потерял, уважаемый? – улыбнулся Дедуля, похлопав часового по плечу. И положил ему в нагрудный карман «Адидаса» кусок его же уха. – Этак тебе и башку отрежут, а ты не заметишь.

Раб продолжал бестолково толочься возле водокачки, пытаясь трясущимися руками открыть кран, рукавом то и дело утирая кровавую юшку. Один глаз заплыл, второй был еще ненормальнее прежнего.

– И это так ты охраняешь? – ледяным тоном произнес Бурый, появившийся из-за угла зеленой палатки с надписью «EMERCOM». – Ты почему пост оставил? Еще раз такое увижу, будешь как он.

И часовой понял, что тот имеет в виду не просто разбитую морду. По его глазам он догадался, что легко отделался, поэтому даже в мыслях не смел возмущаться из-за нанесенного увечья.

– Все, пошел. Бинт найди, фраер бесконвойный.

Вожак был бледный и исхудавший, но на ногах держался твердо – должно быть оклемался.

– Да выключите вы эту дрянь, в душу вашу мать.

Музыка быстро затихла.

Бурый втянул носом воздух, в котором ему опять почудился сладкий запах анаши. Он уже пару раз находил на земле закопченные кружки и пластиковые бутылки, шприцы, хотя диабетом вроде никто не страдал. Уже не раз он грозился выпустить всем нарикам кишки. Но с кем тогда он останется?

Пахан совсем не напоминал героев криминальных фильмов вроде «Бригады» или «Бумера», а выглядел обычным мужиком из рабочего класса. Спокойным, домовитым, в детстве троечником, во взрослой жизни середнячком. Но именно упорством, а не наскоком, он и привык всего добиваться. А самые борзые альфа-самцы обычно обламывают себе рога.

– Скоро зима, – продолжал втолковывать шедший за ним тенью Дедуля, пока они шли по погруженному в обычную суету лагерю. – Топлива мало. Урожай эти дармоеды соберут плохой, зуб даю. Надо сваливать.

– Куда?

– Найти себе деляну получше.

– Да где ж ее найдешь? Кто ее отдаст?

Но он и сам понимал: засиделись они на одном месте. Главная беда даже не в том, что дороги пусты, а самые умные давно просекли, что крупных автодорог надо избегать. Проблема – это даже не бабы, многие из которых беременны. Этак скоро у них тут ясли будут, а потом и детский сад. Настоящая закавыка была в том, что бандитская вольница не могла обеспечить себя сама. На фермеров его пацаны смотрели, как на говно под сапогами. В трех деревушках, которые они «доили», населения было столько же, сколько у них. А для нормального феодализма нужно хотя бы соотношение десять к одному. Добыча же от охоты с каждым месяцем становилась все скуднее, в подконтрольных деревнях старались спрятать последние крохи. И Бурый понимал: если надавить и потребовать все, что есть, тихие запуганные селяне встанут насмерть. А это чревато ненужными жертвами. Если же не требовать, то скоро не хватит еды для боеспособных мужчин.

– Пойдем на север, к Новосибу. Только это… балласт надо сбросить.

– Порешить, что ли? А потом как без баб? – Только Дедуля имел право и смелость возражать вожаку. – В монахи запишемся?

– Да не порешить, а здесь оставить.

Они оба понимали, что это почти одно и то же.

– С собой возьмем только новеньких, – продолжал главный. – Есть там симпотные. Остальные пусть ждут. Может, еще вернемся. Оставить можно и кое-кого еще. Например, этих дятлов желторотых.

– «И за борт ее бросает в набежавшую волну»… – просипел старый вор. – Ну ладно, пойду баньку организую. Надо помыться перед дорогой. Запаршивели уже все. И айда вещи паковать. Нищему собраться – только подпоясаться…

Вдалеке послышался звук мотоциклетных моторов.

– Погоди, похоже, разведка. Может чего нарыли.

Стоянка – или, лучше сказать, становище, – банды Бурого находилась в удобном месте километрах в десяти к югу от Бердска. Здесь они захватили готовый лагерь для беженцев, застав его прежних обитателей врасплох и перерезав, как кур, во сне. Так они заполучили теплые модульные палатки МЧС с обогревом, которые в собранном виде легко помещались в несколько грузовиков; генераторы и полевую кухню. Им ничего не пришлось достраивать. Лагерь стоял на возвышении, и когда снега сошли, его не размыло. А летом не досаждали расплодившиеся из-за вымирания естественных врагов комары и другие насекомые вместе с гнилыми болотными испарениями. Когда-то здесь был берег Обского моря и лодочная станция, но после разрушения плотины вода отступила, и даже половодье не вернуло ее к прежним берегам. Сильные ветра уносили гнилостные испарения, и пахло в лагере в основном лесом, а не тиной. По совокупности этих причин они и жили тут уже третий месяц.

А еще недалеко находилось пересечение двух автомагистралей, по которым то и дело отваживались пройти путешественники из смежных регионов – их подкупало обманчивое спокойствие в трех селах по соседству. Они не знали, что те деревеньки находились под патронажем шайки, давая ей кормежку и информацию в обмен на право жить. Правда, и спокойствие это было относительным, все равно, что на склоне вулкана Эйяфьятлайокудль.

Однажды сразу четыре семьи из самой удаленной от лагеря деревни решили сменить место жительства. Утром их соседям привезли к порогу рюкзак, из которого, как кокосы, высыпались головы тех, кто не сумел уйти от погони. У разбойников были в деревнях свои шныри.

До начала своей оседлой жизни банда долго носились, как перекати-поле, по дорогам Западной Сибири, оставляя за собой дымящиеся головешки и горы трупов. Грабили, убивали, не разбирая пола и возраста, но насиловали – разбирая, потому что за первые месяцы после начала Армагеддона успели насытиться вволю. Костяк банды составили заключенные одной ИТК, которым удалось проложить себе путь к свободе, несмотря на негласный приказ ликвидировать опасных заключенных при начале массовых беспорядков. Тогда же они захватили свое первое оружие.

Как ватага Стеньки Разина, банда то сокращалась до полусотни головорезов, то снова раздувалась до трехсот. Пару раз голод, болезни и удачливые конкуренты изводили ее почти под корень, но каждый сохранялось ядро, и она оживала, раздувалась.

Сейчас был как раз такой момент, когда после нескольких удачных набегов и одного тяжелого, но успешного штурма она была в зените своей мощи. Те, в ком видели родственную душу, вливались в нее качестве рекрутов. На самом дне находилось человек двадцать «неприкасаемых» для черных работ. Женщин было не меньше семидесяти. Но теперь оказалось, что в многочисленности не только сила, но и слабость.

Это был человек, неуместный в компании уголовников. Бурый всегда разговаривал с ним почти как с равным – и был рад, что тот без вопросов признает его лидерство. Наверно, остальные не пошли бы за человеком из другой культурной среды, который до войны слушал хардкор, а не шансон, но онто хорошо понимал, как этот кадр ценен. Это ему принадлежала идея их поголовной моторизации. Именно мобильность позволила бандгруппе существовать тогда, когда остальные одна за другой растворялись или гибли. Нет, они не носились по дорогам круглые сутки, сжигая бензин и паля из пулеметов, как головорезы Гумунгуса в фильме «Безумный Макс 2». Равнины Сибири это все-таки не пустыни Австралии, где даже после гибели цивилизации дорожное полотно долго простоит нетронутым. Тут перепады температур даже без ядерной зимы ломали асфальт даже не в считанные годы, а в считанные месяцы.

Но при необходимости они могли сняться с места всем табором и уже через полдня быть на другом конце области. Там, где уцелело дорожное покрытие, они появлялись из ниоткуда и так же исчезали, до того как местная самооборона, если таковая была, успевала собрать силы. Пока они были кочевниками, они не знали горя.

Зимой Волосатый виртуозно гонял на снегоходе, чему обучил и остальных. У него были бицепсы тяжелоатлета и абсолютно сорванная крыша. Он был невысокого роста, с короткими ногами кавалериста и широким, как бочка, торсом. Это он когда-то пытался пристрастить банду к силовым видам спорта, включая армрестлинг, хотя те не прижились. Но все успели понять, что он сможет уложить любого, даже не сбив дыхание.

– Волосатый, какой улов нынче?

– Немного, – бывший байкер снял шлем и стащил с заднего сиденья «Хонды» тяжелый тюк.

Бритый бугристый череп охотника за головами покрывала колючая щетина – прозвище осталось от прежних времен. Когда они его встретили, тот действительно носил заплетенные в хвост волосы и серьгу в левом ухе. Они хотели было без лишних слов отправить «неформала» с обрыва вместе с его мотоциклом, но он оказался местным, а среди беглецов как назло не было ни одного сибиряка.

Как ему удалось расположить бандитов к себе, не сказал бы теперь никто. От серьги он отказался сам, когда Бурый намекнул, что их носят или пираты, или геи. «И где твоя шхуна?» На этом компромиссы закончились. Мотоциклист до сих пор носил черный бомбер, весь исцарапанный и исколотый, про который говорил, что снял с убитого скинхеда.

Разговаривая, он имел привычку перекатывать в руке шарики от подшипника. Как-то раз дурачок, который целый месяц жил в шайке на положении шута, неудачно сострил про эти шарики и получил один из них в лоб.

Перекатывал он их и теперь. Парадоксально, но Бурый решил, что это хороший знак.

Второй мотоциклист – сухонький мужик с остроносым ястребиным лицом – развязал мешок.

– Вот, армяшку приволокли. Говорит, жил в каком-то поселке, надоело, ушел на поиски лучшей доли, мля, – осклабился Волосатый, как фокусник кролика, вытащив из мешка за шкирку подростка лет пятнадцати. – Ну, говори дорогой, откуда куда путь держишь.

– Я уже все сказал.

Вряд ли мальчишка не понимал, куда он попал и что ему светит. Скорее, наоборот, отлично понимал, и это была не бравада, а истерика. Бурый и не такое в жизни видал. Вот и голос парня сломался, в конце фразы сорвался на писк

– А ты повтори, мартышка, – Волосатый занес было ногу, обутую в «Коркорен», для удара. Эти зализанные, с лакированным носком ботинки Бурый считал жутко непрактичными, для зимы они вообще не годились, но Волосатый любил щеголять в них. Неужели испачкает?

Не дожидаясь этого, Бурый его остановил. – Неа. Так дело не пойдет. Мы ж не звери. Как тебя зовут, пацанчик?

– Даниелян.

– Самый умный из армян, да? Что мне твоя фамилия… Имя у тебя есть?

– Армен.

– А я думал Ваня… Вот что, Армен, пошли с нами. Расскажешь побольше про ваш городок. Мы же соседи, в гости ходить будем.

Он положил руку ему на плечо и в сопровождении Деда повел в свою палатку, подмигнув по пути Волосатому. Тому нельзя было доверять такое тонкое дело как допрос. Сколько баб и рабов изувечил… Дедуля провернет это не в пример лучше. У него любой как Паваротти запоет.