Читать книгу «Дети августа» онлайн полностью📖 — Алексея Доронина — MyBook.
image

Его высокие сапоги, которые Окурок видел лишь у кавалеристов на картинках, разве что без шпор, блестели еще сильнее, чем туфли у мужика с плешью. Поверх черной рубахи на нем был кожаный жилет с заклепками – но не из такой кожи, как у его бойцов, а из хромовой и блестящей. На нем крепился значок, бывший, как понял Окурок, вещью обязательной. В левой брови болтались две серьги. Голову покрывала вязаная шапка – он нахлобучил ее, выйдя из салона.

Замыкали шествие двое мужиков лет сорока в зеленом походном камуфляже, чем-то похожие друг на друга – крупные лица, коротко стриженные, совсем не чисто вымытые, а даже наоборот, припорошенные пылью. Только один был с резкими чертами лица и русый, а второй пощекастее и почернее. Никаких побрякушек, кроме значков, у них не было, зато на предплечье у одного красовалась эмблема с закручивающейся воронкой, а у другого – с ухмыляющимся черепом.

«И который из них Иванов? Леший его разберет».

Морщась, Димон повернулся к бывшему сборщику дани. Когда Бобер забывался, находиться рядом с ним было тошно, хотя Окурок был сам отнюдь не чистоплюй. Но одно дело не менять сопревшие портянки, и совсем другое – доставать засохшие сопли из носа и отправлять в рот, грызть ногти и отправлять туда же. А еще он с хрустом давил жировики на прыщавой, как у подростка, физиономии.

– Бобер, друг. Расскажи, блин, кто из них кто, – взмолился Окурок.

«И тогда я потерплю тебя рядом с собой еще полчаса, пока меня не вырвет».

– Этот в шапочке, с серьгами и со шрамом… Рыжий, атаман «Бешеных», – неохотно начал Бобер, выдавливая ногтем гной из очередной язвы на носу.

– Рыжего я знаю. Тот еще… чудак. И Шонхора, как понимаешь – тоже. А вот тот здоровый с усами?

«Похожий на большого моржа».

– Этот мужик в фуражке – Петраков. Михал Михалыч. Он себя Генералом называет, и все к нему так обращаются. Правильный мужик. Всех судит по-честному. Много знает. Как «прежний». Я таких людей вообще не встречал еще… Он всеми нашими войсками командует. Второй после Иванова.

– А Виктор – в пиджаке?

Мог бы и сам догадаться. Тот был единственный без оружия.

– Ага, – кивнул Бобр. – Страшный человек. Если хочешь умереть, просто поспорь с ним. И я посмотрю, как с тебя кожу сдерут живьем и на барабан натянут. Или заставят выпить флягу активной водички. Тогда кожа сама сойдет.

– Да пошел ты… Не дождешься, – огрызнулся Димон. – А вот тот что за чурка?

– Этот нерусский… только не вздумай его чуркой даже за глаза называть! Это Муса Ибрагимов. Телохранитель Уполномоченного и человек для особых поручений. Он нохчи. Люди его пришли с Кавказских гор. Нохчи, аварцы, ингушцы, осетинцы. Нохчи среди них самые лютые. Для них бошку отрезать – как два пальца обоссать. Он не шестерка. Он типа князя, и этот конный отряд, которым командует его племянник Магомед… тот пацанчик, который в папахе и козырной куртке с кармашками – его отряд. Но хозяину он предан как пес. Хотя псина для него нечистое животное, как и свинья. Он скорее съест змею, чем собачье мясо.

– Ну и дурак, – хмыкнул Окурок. – Нет ничего вкуснее жареной собаки. Видать, легко ему жилось. А мы с мамкой одно время только дохлыми Шариками питались. И смотрели, чтоб людоеды с Вокзала нас самих не слопали… А уж за свинину я вообще бы душу продал.

– Тсс! – вдруг зашипел на него Бобр. – Сейчас будет казнь.

Но вначале Генерал, забравшись на наскоро сколоченный из ящиков помост, произнес краткую речь.

– Жители деревни Калачево! – голос его был мощный и приятный на слух, поэтому мало кто обратил внимание, что название он переврал. – Мы представляем здесь Сахалинское Чрезвычайное Правительство: правопреемника и наследника Российской Федерации. Меня зовут Петраков Михаил Михайлович. Я генерал армии СЧП. Я говорю сейчас от себя и от имени моего друга, брата и начальника – Его превосходительства товарища Уполномоченного Виктора Иванова.

Сам Виктор не удостоил толпу даже словом, коротко кивнув. Он уже сидел на раскладном стуле, который ему принесли люди в черном.

– Пятьдесят лет назад после вероломной атаки на нашу Родину катаклизм уничтожил почти все население Земли, – продолжал Петраков. – И наших подлых врагов, начавших войну, тоже. Мир погрузился в хаос и анархию. Но далеко на востоке, на острове Сахалин сохранилось наше заблаговременно эвакуированное правительство. Эти годы были очень тяжелыми. Нам удалось сохранить там промышленную базу, сельское хозяйство для самообеспечения и наши вооруженные силы. Но включить в орбиту своей деятельности другие регионы мы пока не в силах. Все, что мы делаем – это точечные экспедиции. Наша цель – восстановление цивилизации в максимальном объеме на территории России. Не бывшей! Здравствующей! Это будет не сразу… не стану врать. Чрезвычайный совет находится сейчас в сложных обстоятельствах. Первое время вам надо рассчитывать только на свои силы. Но большое начинается с малого. Мы не можем сразу возродить старый мир. Но для начала мы должны навести здесь, на великой реке Волге, порядок. И покарать тех, кто его долгие годы нарушал, творя беспредел и произвол. Сегодня мы казним бандитов и фашистов, – Генерал перевел дух, чтобы набрать воздуха. Вся предшествующая речь была сказана на одном дыхании, – лакеев жирного кота, который сосал из вас кровь!

Окурок не мог представить себе кота, который сосал бы из кого-нибудь кровь, разве что из мыши. Но, наверно, мышками, живущими за печкой, они все тут и были.

До него, кстати, быстро дошло, почему же так хорошо было слышно оратора. Он видел тянущийся по помосту провод и черную штуку, которая была закреплена перед выступающим на трибуне. Микрофон. Звук, к которому примешивался треск, шел из двух больших матюгальников-громкоговорителей, которые повесили с разных сторон трибуны.

В напряженной тишине все ждали одной команды. Но приказ палачам внезапно отдал не Генерал.

– Муса, – произнес Иванов без всякого усилителя, – давайте.

Тот со звенящим металлическим скрежетом извлек из ножен саблю – семьдесят сантиметров смертельной стали. Даже на расстоянии было видно, как хорошо она отточена, как играют на ней блики. В подтверждение этого нохчи, проверяя силу удара, перерубил ей одну планку забора, чисто срезав верхнюю половину. Кусок дерева подлетел и упал на землю.

– Братишки, пощадите, – вдруг жалобно простонал один из людей с пакетами на головах. – Я же свой, местный. Вы же меня знаете! Пожалейте! Все буду делать… Искуплю! Чем хотите искуплю!

Он попытался даже вскочить, но его пнули под колено, и он завалился на бок, воя от нестерпимой боли.

– Скормите его волкам. Вот где его братишки, – посоветовала тетя Маша, женщина с лошадиным лицом в шерстяном платке. – Такое только кровью искупается!

Она смотрела на приговоренных с такой ненавистью и цедила такие ругательства сквозь зубы, что Окурку показалось, будто при слове «искупается» она представляет, как плавает в их крови.

Нет, у нее не умирал ребенок. Те, кто терял, так себя не ведут. Так ведут себя те, для кого ненависть вместо хлеба.

И вдруг лицо женщины перекосилось, превратившись в маску, глаза закатились. Она рухнула, как подрубленное дерево, и забилась в корчах, с каждым спазмом ударяясь об землю. Изо рта у нее пошла белая пена, как из огнетушителя, которая тут же окрасилась красным – то ли она прикусила язык, то ли разбила губы, дергаясь так, будто через нее пропускали ток.

Окурок быстрым шагом направился к тетке сквозь толпу – остальные ничего не заметили, загипнотизированные другим зрелищем. Он не очень умел оказывать помощь при такой штуке, но знал, что ложку в рот совать не надо – хуже будет. Он понимал, что главное – не дать ей разбить себе голову о камни. Приподнял, снял с ее головы платок, уже окровавленный, оттер с лица красную пену и передал тетку на руки Мишке – соседскому пацану лет четырнадцати-пятнадцати в мешковатой ветровке, круглому сироте, который тоже смотрел на судилище, не отрывая взгляда.

– Помоги, у нее пилепсия, – и погрозил кулаком, мол, только забей на мою просьбу.

– Помогу, дядя Дима, – шепнул стервец, укладывая женщину на землю так, чтоб не задохлась. – Если в отряд возьмете.

«Да откуда он знает? Я ж, блин, еще никому не говорил! – обалдел от такого коленкора Окурок. – Ладно… стрелять вроде умеет, высоченный, хоть и мосластый. А пару лет можно ему накинуть для сурьезности. И все же надо потом узнать у паршивца, как он догадался…»

– Не гони лошадей, – ответил он пареньку. – Нас самих еще не взяли. Но если возьмут, замолвлю словечко за тебя. Ты вроде пацан надежный.

Разговор занял всего минуту, но именно в это время все и произошло.

Димон не смотрел в ту сторону, когда раздалась команда, произнесенная с легким акцентом:

– Руби!

И этот звук, который он запомнит надолго… Когда Димон повернулся, ножи уже поднимались, окровавленные. Головы не отлетели, но из перерезанных шей кровь забила фонтанами, часть в пакеты, а часть убийцам на сапоги. Тела попадали на землю. У троих или четверых головы удержались только на хребтах, и крови натекло, как из кабанов.

Окурок увидел, что Гога, смотревший на казнь своих людей круглыми от ужаса глазами, вдруг обмяк и начал заваливаться, повиснув на прутьях решетки.

«Кондрашка хватила», – подумал мужик.

Но нет, тому не повезло умереть – он просто потерял сознание. Двое «бешеных» сразу вылили на него полведра воды, приведя в чувство. Гога подскочил, дико озираясь. Судя по взгляду, старикан был в шаге от помешательства. Еще немного, и не будет понимать, где он и кто. В его случае это было бы везением.

Когда последний из убитых перестал дергаться, тела быстро оттащили за ноги и скидали в стоявший наготове прицеп, даже ничем не накрыв. Сделав это, палачи заняли место в общем строю. Их хлопали по плечам, они обменивались с товарищами шутками и прибауточками.

– Тихо всем! – прогремел над пустырем голос Генерала. – Мы еще не закончили суд! – Он повернулся к трясущемуся Гоге, который обмочил бы штаны не раз, если бы ему их оставили. – Теперь твоя очередь! «Врагов же моих, которые не хотели, чтобы я царствовал над ними, приведите и избейте предо мной», – громовым басом продекламировал Петраков. – Евангелие от Луки, девятнадцатая глава.

По его знаку начались какие-то странные приготовления. Автопогрузчик, в кабине которого сидел один из «бешеных», привез в своем ковше четыре покрышки разных размеров. Покрышки были выгружены у дороги, где стоял железный столб со знаком ограничения скорости.

Голый толстяк с брылястым обрюзгшим лицом бульдога затрясся, догадавшись, что его ждет.

– Или что? – продолжал Генерал. – Вы скажете, его уже избили? Ну, тогда я разочарую нашего дорогого гостя. «Избить» – в данном контексте означает убить. Как царь Ирод избил младенцев. Он же не по попке их отшлепал, нет. Книга-то старинная и язык старинный… Наказание нарушителю человеческого и божеского закона одно – смерть!

Генерал сделал жест рукой, и двое дюжих бойцов в черном – те самые, которые стояли почетным караулом возле лесенки – подошли к клетке и сняли с нее большой навесной замок, который цепью удерживал несколько прутьев. Получившейся «дверцы» было явно недостаточно для массивного Гоги, и его буквально протащили через нее, ободрав кое-где кожу и волосы. Тот лишь слабо взвизгнул. А дальше бывшего правителя шести деревень подволокли к столбу и приковали той же цепью за руки. Он мгновенно повис на ней, удерживаемый только своими оковами. Но оставался в сознании – глаза бешено вращались, взгляд перебегал от толпы к Генералу, от Генерала – к шинам.

В воздухе пролетел камень и шлепнулся у ног Гогоберидзе.

– Не надо, люди добрые, – улыбнулся Генерал. – Еще раз так сделаете… и компанию ему составите. Пусть кинет только тот, кто без греха. А кто из нас без них, ха-ха?

Люди в черном появились у Гоги за спиной как призраки. Окурок, кажется, понял, зачем им маски-фантомаски. Так страшнее. Зрители видели, как они наливают внутрь каждой из покрышек что-то из канистры – скорее всего, бензин. Гога не видел, но догадывался, слыша журчание.

Дорожка горючей жидкости протянулась к тому месту, где стоял теперь Генерал.

Вслед за этим один из здоровяков нахлобучил на пленника все четыре покрышки. Четвертая закрыла его так, что сверху осталась торчать только голова.

– Это называется «ожерелье», – понизив голос, произнес Генерал. – На далеком юге… есть континент Африка. Там жили люди, черные как ночь. И вот так они расправлялись со своими врагами! Мы немного изменили способ. Обычно используется одна шина. И человек умирает долго. Но мы более гуманные.

У молчавшего до этого в немом ужасе Гогоберидзе внезапно раскрылся рот, и он начал визжать, как поросенок, которого колют – именно поросенок, а не взрослый боров. Окурок разобрал в этом истошном вопле всего одно слово: «Пожалуйста!». Правда, звучало оно как «Позязюзя!». Но тут один из людей в черном засунул бывшему барину в рот тряпку и еще замотал сверху веревкой, чтоб не выплюнул.

– Порядок и закон – это то, что отличает нас от животных… – Генерал, видимо, хотел сказать что-то еще, но сам Виктор Иванов внезапно поднялся со своего стульчика. Генерал мгновенно замолчал.

– Давайте уже к делу, – Уполномоченный достал из кармана своего пиджака зажигалку и чиркнул, поднеся ее к клочку бумаги.

Все произошло так же быстро, как и с отсечением голов, но в этот раз Окурок видел все от первой до последней секунды.

Горящая бумажка, которая была похожа на старую банкноту, упала на бензиновую дорожку, и маленький веселый огонек побежал в сторону столба с обреченным на смерть. У его подножья уже натекла большая бензиновая лужа, и пламя взвилось вверх, охватив сразу все покрышки, которые сначала вспыхивали изнутри, а потом – снаружи.

В этот момент Окурок позволил себе отвести взгляд. Ничего интересного в таком зрелище он не видел, в отличие от многих остальных. Краем глаза Димон заметил, что на объятую огнем фигуру жадно глазеют все «сахалинцы» и почти все жители Калачевки, пришедшие их встречать – от мала до велика, и даже беременная Танька Петрова.

Захлебывающийся утробный вой, которому и кляп не помешал, продолжался почти пять минут, а потом затих. Дальше был слышен только противный липкий треск. И поднимался к небу столб жирного, чадного дыма.

«Хорошо, что ветер дует в другую сторону», – подумал Димон.

– Пойдемте, товарищи, гореть будет долго, – прозвучал голос Виктора. – Вон сколько жиру накопил.

– Заступник наш! – крик был настолько громкий, что перекрыл даже этот страшный треск. – Бог тебя благослови!

Иванов обернулся. Кричала молодая женщина в заплатанной куртке и галошах, державшая на руках крошечный сверток из старого байкового одеяла.

– Спасибо вам! Спасибо, что вы пришли! Можно, я сына в честь вас назову?

Димон узнал ее. Верка. Дочка покойной Семеновны, учительницы. Сама почти блаженная. Козел какой-то ее обрюхатил и бросил одну. Тяжело ей жилось, голодно. Ребенок жил только за счет того, что из нее все соки вытягивал. Она на скелет похожа стала. А все только головами кивали с сочувствием, но даже куска хлеба не давали.

Виктор отдал короткое распоряжение, и двое подручных в черном, легко раздвинув толпу, по образовавшейся дороге привели женщину к нему.

– Мальчик? – переспросил Уполномоченный. – Это хорошо. Назови, разрешаю.

Он погладил ребенка по головке и улыбнулся его матери. Но совсем не так, как улыбался Генерал. У того в улыбке была какая-то лихость, разухабистость – типа, держите меня семеро. А здесь было что-то совсем другое. Но что именно, Окурку не позволяли сформулировать ни его ментальный уровень, ни его словарный запас.

– Дайте им козу, которую взяли в имении, – громко произнес Иванов.

Рассыпающуюся в благодарностях женщину, ребенок которой вдруг начал хныкать, увели прочь. Следом за ней один из бойцов в камуфляже нес, грубо держа под брюхо, истошно блеющую козочку.

«Щедрый подарок. Много молока будет давать. Хороший он, видать, человек. Не то что этот мудак Гога… Хотя все-таки не по-людски с ним обошлись – зажарили. Лучше бы честная пуля или нож…»

– Калачевцы, пока вы свободны, – объявил Уполномоченный, взойдя на трибуну, с которой уже сошел Генерал и занял место в общем ряду командиров. – Мы сегодня будем отдыхать с дороги. Завтра расскажем, что нам от вас нужно. И еще… – он обвел глазами толпу – и вооруженных, и безоружных, внимательно, будто пытаясь заглянуть в душу каждому. – Никакой старый мир мы возрождать не будем. Было бы о чем жалеть! Там мужчины были как женщины, а люди – как животные. Забыли бога. Забыли свой род. Трахались как свиньи. Своих детей продавали на мясо врагам. А мы построим новый… где будет все путем. Мы – это СЧП. Нам платят налог уже пятьдесят городов. А будут еще больше. С нами отряды «Цербер», «Череп», «Казбек» и «Смерч». Видите этих ребят? Вы их не бойтесь. Они друзья ваши. А сейчас по домам, детки. Ветер сменится, и тут будет плохо пахнуть.

После этих слов они удалились. Окурок видел, что командиры в сопровождении примерно сотни бойцов из разных отрядов направились в сторону корпусов нефтебазы. Видимо, смотреть, как разместили там технику и как разгружают грузы. Остальные «сахалинцы», кто еще оставался на площади, начали разъезжаться и расходиться.

Теперь всем калачевцам стало ясно, кто на самом деле вождь. Иванов, на которого поначалу было направлено куда меньше взглядов, чем на Генерала, был гораздо невзрачнее его и голос имел монотонный, а глаза – водянистые и бесстрастные. Но каждое слово его – как гвоздь, вбиваемый в доску. Каждому слову невозможно было… да и не хотелось возражать. Невозможно было противиться.

Поэтому все, кто помнили довоенный мир, сразу увидели в нем что-то, аукнувшееся в душах. Но и те, кто родился в пустыне и не помнил ничего кроме пустыни, почувствовали прилив симпатии к этому человеку. «Вот такой не подведет. Такой сразу скажет, что нам делать и куда идти», – подумали они, и мужчины, и женщины, и даже дети.

Люди уже начали разбредаться, когда на трибуну забрался зам по тылу Шонхор Борманжинов и объявил, что завтра на этом же месте в это же время будет раздача трофейных излишков. Тогда же будет объявлено о новых обязанностях и повинностях.

Лица деревенских просияли. Люди приветствовали это объявление восторженным гулом. Жизнь становилась все лучше и лучше. А повинностями их было не напугать – привыкли.

Дым поднимался к небу. Там, где пролилась и ушла в землю человеческая кровь, жужжали черные мухи.

1
...
...
11