Глава 2. Меч Всевышнего

Сказать, что расшевелить людей и заставить их работать было просто – было бы неправдой. Сказать, что возникли непреодолимые сложности – тоже обман.

Деревенские с неохотой, но повиновались. Как повинуется новому владельцу старая упрямая кляча, которая даже битье кнутом встречает спокойным безразличным взглядом больших глаз – привыкла.

Уловив в их голосе знакомые интонации надсмотрщиков, крестьяне матерились, сквозь зубы ворчали (двое, ворчавшие слишком сильно, получили тумаков от Бобра и удары прикладами от немногословных калмыков), но принимались за работу.

Немногословные калмыки кивком головы указывали на дома, где встанут на постой командиры, и тут же жители без церемоний выгонялись на улицу. Придется им пожить в тех хатах, которые с самой войны пустыми стояли – без крыш, без окон. Ну, вроде не зима на дворе, не помрут. Никто не пытался возражать и тем более поднимать крик.

С утра весь народ от мала до велика был выгнан на субботник. Убирали и сжигали мусор, драили окна – там, где были стекла, а не листы фанеры, расчищали завалы многолетнего хлама на грунтовых дорогах, рубили деревья и кустарники, корчевали пни, уволакивали прочь бревна от рухнувших домов и упавшие столбы, чинили заборы…

Оказалось, что сутки не такой уж большой срок, чтоб расчистить такие Сизифовы конюшни.

Думали управиться к закату. Но когда закончили уборку, уже светало. Дольше всего они провозились с баррикадой. Тут, конечно, помогли бульдозер и автопогрузчик, которые Бобер пригнал с Гогиной асиенды. За рулем обеих машин были люди Шонхора. Что стало с теми, кто жил рядом с дворцом в корпусе для подсобных рабочих, Окурок не стал спрашивать. Там ведь и баб было штук семь, которые обстирывали, готовили еду и обслуживали Гогу и его приближенных во всех смыслах. Живы ли они еще?

Раздавая команды, крича до хрипоты, а иногда и отвешивая подзатыльники, Окурок вспоминал, как одна из них, Светка, даже когда-то убежать с ним хотела. Но мама сказала: «Ты че, с дуба свалился? Здесь ты на всем готовом, в тепле и при жратве, а в пустыне вы в первую зиму околеете». И он остался у Гоги. Дело было не в материном совете, конечно. Он и сам после одного случая на Урале побаивался отходить далеко, очертив для себя воображаемый радиус вокруг деревни. Пустыня его пугала своей необъятностью. Хотя какая к черту пустыня? Не песок же, а степь каменистая. Но чем дальше от реки, тем сильнее была сушь, и ветры, и пыльные бури летом, и смерчи, а зимой такие вьюги, что целый день ни зги не видно. Мать говорила что-то про экологическую катастрофу. Говорила, что дай только срок – и песок появится. Если раньше ледник не придет.

Но дело было даже не в опасностях, которые подстерегали там человека. Безотчетный страх покинуть привычные места был у него не меньше, чем у тех, кто дальше баррикады (уже разобранной) носа не показывал. Разве что для него «привычными местами» была не деревня, а неровный квадрат размером тридцать на двадцать кэмэ.

Когда-то давно он ходил и дальше. На восток. До самого Казакстана, который вроде раньше был другой страной. Но после того, что с ним однажды случилось, не мог себя заставить вырваться из этого прямоугольника. Но никому об этом знать не следует. А то его полезность в их глазах упадет.

Когда стрелки новоприобретенных часов Окурка показывали 6:35, все взрослое население Калачевки было построено вдоль главной улицы деревни – Пролетарской.

Окурок напряженно всматривался в горизонт, то и дело поднося к глазам бинокль. Под глазами у него были мешки от недосыпа, щетину он так и не успел сбрить, хотя собирался немного поскоблить рыло бритвой. Рядом замер такой же замотанный Бобер, который за все это время даже не притронулся к спрятанной у него под курткой фляжке с самогоном. Только запивал водой сухари и иногда плескал себе на голову, хотя было совсем не жарко. Видать, башка болела от напряжения. Чуть поодаль стояли как истуканы, тихо переговариваясь по-своему, двое соплеменников Шонхора с автоматами.

Они вчетвером стояли отдельно от жителей села, на пригорке, откуда открывался хороший вид на бывшее федеральное шоссе – две нитки асфальта с узкой разделительной полосой между ними.

Простые люди же теснились прямо у дороги рядом с заколоченным продуктовым магазином, на стене которого вдоль всего фасада было крупно начертано: «Добро пожаловать!» Правильно написали, без ошибок. Были еще в деревне грамотные старики, вернее, старухи.

Степь была пустынна. Лишь вдалеке, чуть ниже линии облаков высматривал свою добычу коршун. Хомячки и суслики пережили зиму, хотя люди их тоже ели.

И вот без двадцати семь на шоссе вдали появилась точка. А за ней целая россыпь. Они выныривали из-за невысокого холма, но казалось, что поднимаются из-под земли. При восьмикратном увеличении можно было заметить расходящийся вокруг в обе стороны шлейф пыли. Хотя они ехали довольно медленно. Просто их было очень много.

Окурок никогда не видел столько машин в одном месте. Да и Эдик, видно, тоже.

– Етить твою мать, – только и произнес тот. – Да сколько ж их?

Первыми ехали мотоциклы – трехколесные. Но за ними угадывались силуэты пикапов, джипов и грузовиков.

Они наплывали как волна цунами. Ехали ровной колонной по два в ряд. Порядок нарушался только там, где приходилось объезжать препятствия – например, лежащий на боку старый грузовик, поваленный бетонный столб или промоину, заполненную водой.

Хотя дорога тут была почти свободной. Не то, что поблизости от Сталинграда, где гниет столько ржавого хлама, что не протолкнешься.

Обычные ямки и колдобины – а Окурок знал, что представляют из себя все асфальтовые дороги – их мало тревожили. В этой колонне была только техника с хорошей проходимостью.

Димон опустил бинокль. Их уже могли увидеть оттуда через прицел, и нечего было так нагло пялиться. Вскоре уже можно было все хорошо рассмотреть невооруженным глазом.

Деревенские жители, стоявшие вдоль дороги метрах в пятидесяти, тоже заметили приближающуюся ораву и загомонили. Затем по толпе прошел вздох удивления. Эти косолапые вообще, поди, не знали, что столько машин на свете наберется!

Окурку стало малость стыдно перед чужаками за свое село. У тех пушки, тачки, крепкая одежа. А тут на улицах с самой войны порядок не наводили, целые горы из золы и отбросов, собачьих, голубиных и вороньих костей, выросли прямо у заборов в два человеческих роста – все, что смогли, убрали, а остальное авось не заметят. И прикинуты селяне черт знает как – а им ведь было сказано приодеться в лучшее! На ногах у половины самодельная обувь с подошвой из старой покрышки. У остальных – стоптанная довоенная рухлядь. Заплатанная одежда из вытертой и застиранной ткани – сделанной, если мать не врала, когда-то китайцами, давно потеряла свои цвета и была однотонно серой. Да и сами не подарок. Лица серые, глаза тусклые, во рту у многих вместо половины зубов – пеньки. Ну, хоть побрили подбородки давно затупившимися лезвиями, подстригли волосы ржавыми ножницами.

Разве что у тех, кто ходил на промысел, было с вещами получше. Да и более сытыми они смотрелись. Но таких мужиков можно было по пальцам пересчитать: Семен, Леха-большой, Леха-маленький, Иваныч, Никифоров-старший, племянник его Андрюха. И еще человек пять реальных, конкретных и нормальных мужиков.

«Надо их иметь в виду», – подумал Димон. Пришельцам наверняка понадобятся эти, как их… рекруты. И про Комара не забыть. Он белке на самой высокой ветке даже не в глаз, а в зрачок попадет. Когда сам не под «белочкой». И еще он двоих таких же знает, ходоков-старателей. Они спасибо скажут, если удастся их посватать к таким серьезным людям на службу.

А ему, Окурку – тоже будет польза. Может, его поставят начальником собственного отряда. Мать всю жизнь ему втирала про этот… как его… карьерный рост. Чем не начало?

Пока он размышлял, колонна приблизилась настолько близко, что уже и без бинокля можно было рассмотреть ее состав – благо, дорога делала небольшой поворот.

До них доносился рев множества моторов – в основном дизельных – похожий на рык голодного зверя.

Первые мотоциклисты между тем уже подъезжали к месту, где когда-то стояла баррикада. Между ними и наблюдателями было открытое пространство, и Окурок не смог удержаться, чтобы не глянуть еще раз в свои окуляры.

Тут было на что посмотреть.

В одном из журналов, которые он запродал Комару, был раздел не только про баб, но и про киношки. Текст Окурок почти не понимал, но картинки ему понравились. Один фильм был про чувака в кожаном прикиде по имени Безумный Макс. Только Димон никак не мог вкурить, с какого фига тот безумный, если ведет себя вполне здраво? Ездит на тачиле, мочит негодяев, следит за уровнем бензина и масла (несколько раз Геннадьич давал Окурку садиться за руль «Таеты», и тот знал, что к чему).

Там на одной картинке на весь разворот была армия главного негодяя на железных конях. В шипастых доспехах, шлемах с рогами, хоккейных масках, противогазах и еще черт знает в чем на головах, с цепями и прочими побрякушками.

Нет, эти мотоциклисты не выглядели точь-в-точь как те ребята из фильма. Но что-то отдаленно похожее было. На каждом из мотоциклов сидели двое, и сидящий в люльке был стрелком. Стволы пулеметов, установленных на вертлюгах, смотрели на дорогу. На головах ездоков были кожаные шлемы, глаза защищали очки-консервы. Одеты они были в одинаковые куртки из грубо выделанной кожи крупного рогатого скота – бурой, без хромового блеска, но очень толстой и прочной. Такую можно и зимой носить, если под низ что-нибудь поддеть.

И вдруг он узнал их. Несколько человек, которые ехали с непокрытыми головами, показались ему знакомыми. Ага, вон Упырь, вон Хрипатый, а вон Компот. Узнал он и их мотоциклы, чуть отличавшиеся от остальных. И сразу начал искать глазами Рыжего. Но остальные ехали в шлемах и все были на одно лицо.

«Бешеные»… А неслабо они поднялись. Одних мотиков штук тридцать! И какие!

Наверняка вся одежда была новая, потому что раньше они одевались в жуткое тряпье с чужого плеча, едва ли не с покойников, которое без женской руки они даже залатать нормально не могли. А бабы при их банде долго не жили.

Новым было и изображение красной собачьей головы, нашитое у каждого на плече.

Одно время он хотел сам к ним примазаться. И даже дружбу водил с ними. Не со всеми, а с двумя шлангами, которые тоже раньше на Гогу работали, а потом ударились в бега. Только они свалили не из окна, в чем мать родила, а с шиком – угнав у старого пердуна целый грузовик и шороху наведя попутно. Прежнего безопасника Гога после этого дела в свинопасы перевел за недосмотр, а сторожа повесил на столбе.

Но Упырь и Хрипатый – товарищи ненадежные. Такие могут и за старые сапоги кокнуть. А остальные и того хуже. Новый их пахан… он себя атаманом называет – Рыжий – долбанутый на всю голову. Если сравнить всех живорезов на службе у Гоги с ним одним – то получится, что те ему в ученики могли бы пойти, опыт перенимать. Яйца режет, кожу снимает, яблоки глазные вынимает раскаленным прутом, а уж пристрелить человека так, чтоб тот подольше покорчился – это для него приятней, чем девку поиметь.

Поэтому мамку пришлось бы бросить, ведь не притащишь ее в берлогу к этим оглоедам?

Эх, да чего теперь вспоминать…

Раньше «бешеные» были голодранцами, изображавшими из себя реальных пацанов. У них было всего три-четыре мотоцикла на ходу, и передвигались они пешкодрапом по дорогам – в основном по левому берегу, от Городища до Светлого Яра. Постоянного лагеря у них не было, но временные лежбища они устраивали в Сталинграде, в черте города. Последнее было на вокзале Волгоград-2.

Они нападали и устраивали засады на тех, кто не мог дать сдачи. Любой, кто уважал себя и мог выставить хотя бы двадцать вооруженных мужиков, дань им не платил. И пулеметов никаких у них не было: ПМы, ментовские «укороты» и гладкоствольные «Сайги».

Редко когда им удавалось захватить или выменять канистру-другую бензина, чтобы покататься на своих железных конях день-другой.

Когда-то давно горючки полно было, но не хранится она долго. Как и Гога, «бешеные» тоже пытались делать бензин. Как и у него, у них ничего не получилось (а те, кто его умел делать, в этих краях редко появлялись). Они сливали из бензобаков и цистерн находящуюся там жидкость, давно ни к чему не пригодную. Потом пытались кипятить найденное в железной бочке над костром, сунув туда конец шланга. Но кроме чада и копоти и нескольких пожаров, стоивших одному из них жизни, а еще пятерым – ресниц и бровей, ничего не выходило. Окурок помнил, как они, накурившись ганджубаса, дули в этот шланг, услышав где-то, что для процесса нужен кислород.

«Интересно, они до сих пор коноплю уважают или этот им запретил?»

Но вот мотоциклетная банда, вставшая теперь под знамя таинственного Уполномоченного, проехала мимо. Следом за ней по дороге загромыхали похожие на динозавров бронированные грузовики, изрыгающие вонючий дизельный выхлоп.

Бинокль уже был не нужен. Орда ехала по деревне.

Ган-траки! Так их называла мама. Геннадьич эти хреновины называл «покемоны». В отличие от «техничек», такая техника была не у всех. Но любой, кто из себя что-то представлял, хотел ее получить. Ган-траки могли нести на себе кое-какую броню, а установленный на крыше пулемет на турели – это куда лучше, чем тот же пулемет в руках, даже поставленный на сошки. Больше обзор, точнее выстрел. Да и перевозить грузы и людей они могли.

Окурок насчитал их полтора десятка и сбился – уж очень хотелось рассмотреть каждый из них. Из книжки с картинками он знал все типы русских грузовиков, но эти увешаны стальными листами так, что не всегда можно было определить изначальную марку. На крышах турели – пулеметные из ЗУшек и ДШК и гранатометные, переделанные из станкового гранатомета. За железными щитками торчали в люках наводчики, водили стволами из стороны в сторону.

В стальных бортах были прорезаны бойницы. В распахнутых окошках видны были суровые небритые лица.

Некоторые из ган-траков были оборудованы бульдозерными отвалами. Там, где металл был иссечен и разорван, они были похожи на оскаленные пасти, полные неровных зубов. На двух или трех для большего сходства этот же рисунок был нанесен краской.

– Они называют их не гансраки, а «дредноуты», – обронил Бобер. – Хрен его знает, что это означает. Но моща, конечно, зверская. Это ж сколько они горючки сожгут сегодня?

Боевые грузовики чередовались с обычными, небронированными – покрытыми тентами и открытыми. В них ехали люди и везлись грузы, прикрытые рваным брезентом.

В ближайшем открытом КамАЗе ехали бойцы, набившись туда как горох. Хотя нет, их было человек двадцать, а тесно им из-за оружия и снаряги. В отличие от пацанов Рыжего, эти выглядели как солдаты прежних времен – только чуть более чумазые и потрепанные. И головные уборы были у многих неуставные – меховые шапки, балаклавы, а у некоторых и арабские платки, которые Окурок называл «арафатками», но мать говорила, что правильно они зовутся «шемаг». Их камуфляж был разной расцветки: от тёмно-зелёной до песочной. В руках – автоматы, ручные пулеметы, винтовки.

В самой середке ехали шесть «наливников» – автоцистерн. То ли все с горючим, то ли часть с питьевой водицей.

За грузовиками шли «тачанки» – пулеметные пикапы. Бобер рассказал, что гости называли их «техничками»^[4].

Их было не меньше сорока, на платформах в кузовах сидели или стояли, расставив ноги стрелки-пулемётчики, стояли цинки с патронами, от которых тянулись пулеметные ленты. Окурок прикинул, что огневой мощи даже этих маленьких машинок хватит, чтоб разобрать все село по камушку и по бревнышку. Ехали и простые УАЗы – многие с люками в крыше, где были установлены все те же пулеметы. И несколько бронированных микроавтобусов. И даже два переделанных инкассаторских броневика, на которых раньше валюту возили.

Вслед за пикапами уже не стройными рядами, а неровной кучей ехали довольно небольшие грузовики. Окурок узнал ЗИЛы с деревянными бортами. Почему-то от них было больше всего чада и копоти. Он не сразу понял, что в них не так. Только когда разглядел большой агрегат, установленный у каждого в кузове, похожий на печку-буржуйку. От удивления он аж присвистнул, когда на его глазах один из сидящих там чумазых людей в фуфайках отодвинул заслонку и забросил в топку связку поленьев.

Моторы этих машин работали на дровах. Тут было над чем подумать…

– Гляди туда! – тронул его за рукав Бобер. – Это еще не все! Кони!

И действительно. Наблюдая как завороженный за въездом колонны, Окурок потерял из виду другую дорогу, которая вела в деревню. Она была более узкой и грунтовой, и по ней в данный момент, извиваясь как змея, втягивалась в Калачевку конная лавина. Сплошной поток конских и человеческих спин – первые пегие, гнедые и черные, вторые все серые, трудноразличимые – видимо, в пятнистом камуфляже.

Чем дальше, тем круче. Лошадки удивили Окурка даже больше, чем все железные монстры вместе взятые. Потому что отремонтировать железяку при прямых руках сможет любой – только бензина ей давай. А починить дохлую лошадь еще никому не удавалось.

На всю деревню Калачевку не было ни одной клячи, да и в соседней Карловке тоже. С дальними соседями они мало пересекались, чтоб знать наверняка, но и там, скорее всего, была та же картина. Да и откуда им было взяться, ведь Гога и его шестерки отбирали себе самое лучшее? У того самого было десять лошадей и пара взрослых жеребцов. Как-то Димона даже ставили на один день стеречь конюшню: лошадей иногда пытались сожрать, и совсем не волки, и даже не крестьяне, а свои же бойцы-охраннички.

Большую Зиму никакой скот на частных подворьях не пережил. И в первую очередь лошади. Ведь это сто-двести, а то и триста кило мяса. Только у крупных хозяев, и то в числе очень маленьком. Лошади – это не куры и не кролики. Плодятся они медленно, жрут траву вагонами, а дохнут от разных болячек так же, как люди.