Глава 3
КРУТОЕ ПИКЕ

Жизнь студентов-экономистов, в отличии от тягот на других факультетах, текла легко и непринужденно. Не утруждаясь учебой, не задумываясь, что будет дальше, каждый из нас отдыхал в меру своих возможностей. Немногие счастливчики, чья судьба определялась родительскими связями, превратили факультет в ярмарку тщеславия. Они одевались в валютной «Березке», продавали в институте уже немодное и будущее свое знали. Остальные понимали, что их халява вот-вот закончится и бурно отгуливали самый длинный отпуск в жизни. Мрачные перспективы, как пузырьки в пивных кружках, растворялись в мозгах незатейливо и приятно.

Приоритеты поменялись и в жизни. Фильмы о героях и комсомольцах сменили картины о пьяницах и неудачниках. Забегаловка «Пиночет» служила достойной альтернативой лекциям, а стакан портвейна на сеансе «Влюблен по собственному желанию» обычным делом. В потертых джинсах и дырявом свитер, как на Янковском, отщепенцы демонстрировали свой максимализм. Науку грызли только приезжие. Уехать домой от московской сытости никто не хотел.

По мере переползания с курса на курс неотвратимое грядущее наводило на печальные мысли. Работать я не хотел и, в отличие от прочих, не собирал-ся. Оставалось научиться жить за счет других, но общество, ясен перец, с этим боролось, и как разрешить это противоречие, я пока не знал

Юность неизменно диктовала свои правила. Желание нравиться, произвести впечатление или самоутвердится лезло отовсюду. Не обладая внутренней харизмой, мы принимали внешнюю мишуру за истинный успех. Джинсы и японский двухкассетник поднимали авторитет обладателя, как первое авто у современного тинейджера.

Проблема роста зацепила и меня. Сокурсники, братья Михалевы, благодаря маме и универмагу «Сокольники», выглядели безупречно вне зависимости от сезона. От них не отставал и Леша Дружинин, снабжаемый папой чеками «Внешпосылторга». Джинсы, дубленки и прочий casual эти ребята воспринимали обыденно и без эмоций.

Устав от моих просьб и нытья, мама поехала к знакомой торгашке в универмаг «Руслан». После отговаривания мой гардероб пополнили дерматиновый пиджак отечественный, джинсы «Орбита» и финская куртка на рыбьем меху. Конкурировать с нашими модниками я не мог, однако радовался и этому.

Наблюдая за мной, как-то мама сказала:

– Зря таскаешь джинсы каждый день. Сносишь – в чем ходить будешь? К Рите больше не поеду – унижаться не хочу, а сам ты ничего не достанешь!

Это бескомпромиссное мамино «ничего» явилось спусковым крючком и, наперекор обстоятельствам, я решил: у меня будет все, что надо.

Загвоздка состояла только в деньгах. Студенты крутились как могли: ездили в стройотряды, разгружали вагоны, смышленые подвизались на кафедре.

Физический труд мне претил, батрачить на аспирантов за копейки я считал глупо и начал заниматься тем, чем тогда промышляли многие.

Фарцовка, то есть «перепродажа дефицитных товаров по завышенным ценам», как позднее напишут в уголовном деле, и стала моим нелегальным заработком. Занимаясь этим, я и представить не мог, что невинные, с обывательской точки зрения, шалости будут иметь фатальные для меня последствия. Однако продать «фирму» – половина дела, главное – достать ее. Дефицит сбывали торгаши, им базарили спортсмены и выезжающие за рубеж, хотя чаше всего я толкался в очередях с другими гражданами.

Накопив на машину, я приобрел модный вид и заскучал. Удел мелкого спекулянта тяготил. Ждать в подсобках, мерзнуть на барахолках и бегать от милиции, надоело. Денег на жизнь хватало, и я задумался, как прикрыть лавочку. Однако сразу покончить с коммерцией не удалось. Два баула с неликвидом: джинсы – футболки, кроссовки неходовых размеров –лежали в углу и ждали реализации. Об этом зашел разговор с коллегой по «цеху», спекулянтом Димой Прошкиным. Мы ужинали в ресторане «Москва».

‒ «Висяка» накопилось, ‒ сетовал я. ‒ Может ты возьмешь? Пару «кать» накину, остальное твое.

‒ Шутишь? ‒ загундел Прошкин в сопливый нос. – Сам попал, а на меня свалить хочешь! В Москве не продашь. Надо в деревню везти.

Страну за МКАД он с высока считал деревней.

‒ Отвези. Ты же ездишь!

Прошкин в Москве не работал. Он мотался в Прибалтику и Ленинград бомбить пьяных скандинавов, чем и заслужил прозвище Финик.

‒ Твое говно вози, не вози, навара не будет! – возразил Дима. – Сдай в комиссионку и забудь.

Но в январе сам напомнил:

‒ Барахло пристроил?

‒ Взять хочешь? – с надеждой спросил я.

– С дуба упал! – хихикнул Прошкин. – Свое девать некуда. Может, на пару в деревеньку сгоняем?

Он предложил Краснодар, я не возражал, и мы договорились, а через пару дней забили багажом тесное купе поезда «Москва – Новороссийск».

Заселившись в «Дом колхозника», поехали искать барыг и скинуть вещи оптом. Задача непростая, хотя реальная. В крупных городах, кроме милиции, есть граждане, знающих все о местном теневом бизнесе. Это таксисты, отельные «этажерки» и халдеи.

Проголодавшись, зашли в кабак. Официант, смазливый малый лет тридцати, придирчиво осмотрел нас в предвкушении барыша.

‒ Любезный, денег хочешь? – спросил Финик.

Опустив блокнот, тот ждал продолжения.

‒ Пока мы едим, отнеси это на кухню, может, что выберете, ‒ и Дима двинул под столом сумку.

Халдей черканул заказ и, взяв баул, ушел. Он оказался ушлым парнем: ничего не купил, но за тенниску «Lacoste» познакомил с местным делягой, обещавшим утром забрать все, правда, с большим дисконтом. Тащиться на юг ради такой сомнительной выгоды вряд ли стоило.

‒ Обули нас южане! – подвел итог Финик вечером. ‒ Помнишь, таксист про цыганский базар что-то говорил? Пойду, узнаю где он.

Дима вернулся, когда я уже засыпал:

‒ Толкучка рядом, но вставать надо рано, пока ее менты не разогнали. Я молчал, а Прошкин не унимался: ‒ Давай попробуем! Не выгорит – скинем, как договорились, и вечером домой.

Довольный, что убедил, Финик быстро засопел.

Утром наши шаги эхом отозвались в коридоре.

‒ Куда в такую рань? – встрепенулась кемарившая за столом дежурная.

Не найдя, что сказать, я предложил Финику:

‒ Давай у нее от комнаты ключ оставим.

‒ Ты с ума сошел! – хлюпая соплями, зашипел Прошкин. – Хочешь, чтобы нас обокрали? Номер шмотьем забит, головой думать надо!

О том, чем надо думать я напомню Финику уже при других обстоятельствах, а пока сонный таксист высадил нас на большом пустыре в центре деревни.

Приехали налегке. Я взял одни штаны, Финик тоже по мелочи. В темноте, меся грязь под ногами, сновало множество людей, в основном женщины. Отовсюду слышалось: «Шарфы мохеровые. Помада, тушь недорого» и другая разноголосица. Мы разошлись, но так, чтобы видеть друг друга. Осмотревшись, я раскрыл сумку. Неожиданно вынырнули двое.

– Сколько хочешь? – спросил один.

– Сто пятьдесят.

– Покажи.

Мы отошли, а когда я достал брюки, мужик, крепко схватив мой локоть, негромко приказал:

– Стой спокойно, милиция!

Это прозвучало как выстрел. Я резко дернулся и, освободившись, наотмашь ударил мента сумкой по морде. Оторопев, тот растерялся, второй протормозил, и я бросился обратно в толпу. Тетки расступились, но убежать не удалось: чья-то подножка свалила меня, и мусора тут же скрутили мои руки.

‒ Прыткий, гад, попался, ‒ сказал один. ‒ Коля, подгоняй «Жигуль», грузить будем.

Запихивая в машину, Коля двинул мне под дых. Боли я не почувствовал, кровь бешено стучала в висках, мысли искрами носились в голове.

‒ Посиди с ним, а я второго посмотрю, – сказал старший и сгинул в темноте. Вернулся быстро: ‒ Нет нигде. Увидел нас. Поехали, будем этого колоть, – и он резко, без замаха, ударил меня в лицо. Из разбитого носа тут же брызнула кровь.

В отделе все повторилось: крики, угрозы, зуботычины. Ментов интересовало кто мы, откуда приехали и где живем в Краснодаре. Я тупил, что в поезде ограбили самого и, собирая на билет, продаю свое. В эту галиматью никто не верил, однако доказать обратное не могли и выгнали меня из кабинета.

‒ Что делать будем? ‒ услышал я голос одного садиста. – За одну пару ему ничего не предъявишь!

‒ Может, в КПЗ посадим и личность установим?

‒ Да там и так места нет. Вчера целый воронок бичей наловили. Давай штаны заберем, а его пинком под зад! У тебя жопа какой размер?

Вспыхнул слабый огонек надежды, но дверь открылась и по коридору в наручниках провели Прошкина. Растерянное лицо Финика выражало страх и недоумение. Мусора втолкнули его в комнату. Потом завели меня. На столе лежали Димина сумка, пара фирменных маек, японские часы и наш ключ. Следак взял его и, не скрывая радости, прочел на брелоке:       – «Дом колхозника» На дорогу, говоришь, собирал? Теперь бесплатно поедешь!

Закрыв грязными ладонями лицо, я понял, что попал, причем конкретно. Прошкин затупил, что он не при делах и видит меня впервые. Не слушая его, менты кинули нас в бобик и повезли на изъятие.

Воронок уверенно петлял по разбитым улицам.

‒ Где этого взяли? – спросил мент напарника.

‒ Обогнали на трассе пазик в город. Смотрю, а он там сидит, в окошко смотрит. Остановили, зашли. Узнали сразу: модный такой, одет не по-нашему.

Прошкин глупо заморгал глазами.

Я озверел

‒ Идиот, чем думал, когда в автобус лез? – только наручники спасли морду Финика от расправы. – Мотор взять не мог? Тебе сказали: «Ключ оставь», а ты тряпки пожалел, мудак!

‒ Заглохли оба! – по стенке бухнули кулаком.

Приехали. Взяв в понятые «этажерку», мусора начали обыск. Все новое – с бирками и этикетками – они кидали на кровать. Гора вещей росла.

‒ Мальчики, что же вы не сказали? – не сдержалась дежурная. – Я бы у вас половину забрала! – А, вы куда денете? – пристала она к ментам.

‒ До суда вещдоками будут, ‒ ответил один.

‒ Знаем ваши вещдоки, ‒ проворчала она, ‒ все по своим бабам растащите!

При упоминании суда Прошкин встрепенулся и попросился в туалет. С него сняли браслеты и вывели в коридор. Неожиданно оттуда послышались звон разбитого стекла, топот и крики: «Стой! Куда?»

‒ Сиди, сволочь! – крикнул мне мент, вскочил и выбежал из комнаты.

Скоро вернули хромающего Финика с опухшей губой и подбитым глазом. Оказавшись в коридоре, он выбил окно, выскочил на козырек, однако спрыгнув на землю, подвернул ногу и убежать не смог. Удовлетворение от его разбитой рожи я не скрывал.

Вместе с изъятым нас привезли обратно. «Этажерка» угадала. Когда наши вещи свалили в дежурке, туда, побросав работу, набилось все ОВД. Бабы, порвав пакеты, мерили трикотаж, мужики, кряхтя и охая, надевали обувь. Побыв вещдоками меньше часа, шмотки на глазах превращались в конфискат!

Начались допросы. Мы врали, перекладывая вину друг на друга, однако следак, открыв УК, дал понять: с нами не шутят. К тому же попали мы в Адыгее, и рассчитывать на сочувствие хачей не приходилось.       Вечером меня завели в кабинет начальника. За большим столом сидел маленький человечек в гражданском костюме, белой рубашке и черном котелке. Выпученные глаза, идиотский вид и крашеные усы делали его похожим на героя Этуша в известном фильме. Не хватало только гвоздики за ухом.

«Товарищ Саахов» смотрел недружелюбно и начал с угроз, затем, раскрыв опасность деяния, для виду пожурил и вынес судьбоносное решение:

– Тебя отпущу под подписку. На закрытие дела отца привезешь. Друга арестую: прыткий очень.

Я понял, что менты хотят денег.

Дома уже знали. Мама плакала. Отец не понимал, что конкретно произошло, выглядел подавленным и не знал, как поступить, а я, раз меня отпустили, наивно полагал, что проскочил в очередной раз.

Первым сориентировался дед и приказал мне:

– Вспомни и напиши все подробно, до мелочей! ‒ и мы поехали к Давиду Ароновичу, его приятелю и адвокату. Я рассказал суть дела. Старый еврей внимательно слушал и, кивая головой, что-то помечал. Закончив, я вышел на улицу, оставив их вдвоем.

‒ Ну что? – спросил я, когда дед вернулся.

– Все плохо… – растерянно сказал он.

Исход дела зависел от того, как следствие разделит шмотки. Если поровну, то это крупный размер и каждому светит лагерь. Докажут мою меньшую часть – считай повезло: отделаюсь условным. Все зависело от хачей – вернее, мзды, которую они хотели. Однако мой законопослушный отец не умел давать взяток. Он просил, убеждал ментов не ломать сыну жизнь, уверяя, что интеллигентная семья и общество исправят его лучше тюрьмы. Те улыбались, скаля фиксы, кивали головой и ждали денег, а не получив их, предъявили по полной: статья 154, часть 2, «крупный размер», до пяти лет. Конечно, я охренел, хотя и продолжал верить в лучшее. Горбачев объявил перестройку, в Москве прекратили гонять фарцу, а участковый, подписывая характеристику, обнадежил:

– Не ссы, не посадят. Время не то. «Химию» дадут или условным отделаешься.

Ментовская телега, быстро дойдя до института, не на шутку возбудила наших комсомольцев. Собрали сходку и, назвав меня ренегатом, выгнали из ВЛКСМ. Голосовали, придурки, почти единогласно. Вреда в этом для себя я не видел. В школе уже исключали, но папа тогда, волнуясь за свою карьеру, поднял связи, и хулигана вернули в ряды ленинцев.

Волновало другое: как быстрее, до суда, защитить диплом, поэтому на практику я ушел одним из первых. Писать его мне предстояло в НИИ «Экономики» при МАПе, что в Уланском переулке.

Оперативно собрав материал, работу я накропал резво, однако предвидя грядущую цифровизацию, от нас уже требовали расчет на ЭВМ. Я загрустил и попросил помощи у «дедушки» современных айтишников, волосатого хиппаря с горящим взором.

Выслушав меня, тот набросал вопросы и вывалил стопку книг, которую я обязан прочесть для предметной беседы с ним. Я офигел и нашел выход.

Результат расчета на ЭВМ выводился таблицей на специальной перфорированной бумаге. Итог я знал: пощелкал на калькуляторе и решил использовать из комплекта умной техники один принтер.

Узнав, что придумал, «хиппарь» потерял ко мне всякий интерес и, показав на какие кнопки жать, ушел. Спустя три часа искусственный интеллект покорился моей серости, и желанная бумажка вылезла из АЦПУ.

Как я ни старался, все равно не успевал. Готовый диплом застрял где-то у рецензентов.

В конце апреля пришла повестка из суда. Еще надеясь защитится, я никуда не поехал, послав вместо себя липовый больничный.

На самом деле, по мере приближения разбирательства, мой оптимизм таял как мартовский снег. Не то, чтобы я что-то предвидел – предчувствовать то, что не знаешь сложно, однако состояние внутренней тревоги росло во мне день ото дня.

Прислали новую повестку: суд перенесли на конец мая и, томимый бездельем и ожиданием, я уже с трудом находил себе место. За день до отъезда, чтобы отвлечься, поехал к Касинской и, выходя из троллейбуса, сильно подвернул ногу.

Нога болела, стало не до секса, и я поковылял в травмпункт, где получил справку и, расценив это как дурной знак, лететь отказался. Однако дед рассудил иначе: вид убогого вызовет снисхождение, и чтобы не злить судью надо ехать. Для этого он привез трость и показал, как выразительно хромать на публике.

Взяв палку и ни капли не симулируя, я с трудом дошлепал утром до Внуково.

Летал я редко, не задумываясь, боюсь этого или нет. Но в этот раз все пошло наперекосяк. Самолет, набрав высоту, забился, как в лихорадке. Натужно гудя двигателями, он тяжело выползал из воздушных ям, что бы через минуту провалиться снова.

Вдруг, лайнер устремился вниз. Рассыпав конфеты, стюардесса чудом устояла на ногах. В салоне ахнули. Корпус затрясло. С полок посыпались вещи.

Передумав падать, машина с трудом выровнялась и вышла из пикирования. Меня вдавило в кресло. С фатальной обреченностью я смотрел в иллюминатор на дрожащие крылья. Страх внутри, боль в ноге, нежелание ехать, создавали ощущение неминуемой катастрофы и если бы что-то произошло, я бы посчитал это роковой закономерностью.

Спустя два часа, вынырнув из облаков, Ту низко пролетел над зеленеющими полями, Кубанским морем и, мягко коснувшись земли, стремительно побежал по бетонке аэродрома.

‒ Наш рейс окончен! – донесся из динамика бодрый голос. – Добро пожаловать в Краснодар!

Я все-таки долетел, но еще не знал: в свое крутое пике я только входил.