– Поедет, конечно, – ответила за дочь Марта, – лечебница ведь довольно далеко от города?

– Можно, конечно, и на электричке, но на машине удобней. К тому же места там живописные, сосновый бор, есть речка…

– А в бору дятлы? – неожиданно спросила Маша.

– Дятлы есть, – подтвердила Галина.

– И ежи?

– Наверное, и ежи водятся.

– Тогда поеду, – согласилась девочка, – я ни разу в жизни не видела ежа.

На следующий день часов в десять утра Галина подкатила на своем «Запорожце» к дому Глиномесовых. Ее уже ждали. На тротуаре возле подъезда стояла Маша, а рядом с ней высокий крупный мужчина с приличным брюшком. Галина с трудом узнала в этом человеке Павла. Правда, и раньше она видела его всего несколько раз. Но в молодости он был стройным, подтянутым парнем с романтической внешностью, сейчас же перед ней стоял обыкновенный обрюзгший мужик.

«Так ему и надо, – с неожиданной мстительностью подумала Галина, но тут же одернула себя. – Что, собственно, он тебе сделал?» Но, как видно, что-то все же сделал, иначе откуда эта мгновенная враждебность?

Павел с улыбкой поздоровался с Галиной, и улыбка была по-прежнему обаятельной, словно на миг к нему вернулась молодость.

– Много слышал о вас, – вежливо сказал он. – Марта на работе, вот поручила мне проводить, – он кивнул на девочку. Та неловко переминалась на месте и, казалось, стеснялась.

Павел мельком взглянул на «Запорожец», едва заметная усмешка скользнула по его губам. И снова Галина испытала неприязнь к этому человеку.

Ни слова не говоря, Маша уселась в машину, и они тронулись.

Некоторое время их путь пролегал по городским улицам, движение было интенсивным, и Галина внимательно следила за дорогой. Одновременно она напряженно думала, как же поскорее установить с девочкой контакт.

Еще в момент первой встречи она поняла, что Маша – ребенок очень непростой. Сейчас, когда умиление хорошенькой, как кукла, девочкой уступило место чему-то похожему на привязанность, Галина решила не форсировать события, не лезть, что называется, ребенку в душу.

Она чувствовала, что нравится девочке, но в то же время Маша смотрит на нее с некоторым превосходством. Видимо, определила такое отношение неброская внешность да, пожалуй, и «Запорожец». Галина вспомнила плохо скрытую насмешку на лице Павла.

Некоторое время Маша молчала, поглядывая в окно.

– А у нас «Жигули» – «девяткa», – неожиданно сказала она, – папа говорит, что скоро купит еще иномарку.

– Мне тоже недавно предлагали сменить «Запорожец» на иномарку, – произнесла в ответ Галина, – но я отказалась.

– Отказались? – удивилась Маша. – Почему?

– Зачем мне иномарка?

– Вы шутите, – Маша недоверчиво посмотрела на нее.

– Совершенно серьезно.

– А на какую марку?

– Марка отличная – «Зингер».

– Что-то я не слышала про такие машины, а она чья, из какой страны?

– Американская.

– Американская? – с уважением повторила Маша. – И вы не согласились?

– Может, и сглупила, но я вовсе не умею шить.

– Шить?! – изумилась Маша.

– Ну да. «Зингер» – это швейная машина.

Девочка громко захохотала.

– На швейную машинку я бы тоже не сменялась, – сообщила она. Рассмеялась и Галина.

– Я, честно говоря, никогда не думала, что буду водить машину, – через минуту сказала она. – Но умер папа, и «Запорожец» перешел ко мне. По наследству. Сначала я хотела продать, но потом подумала: дай-ка попробую. Пошла на курсы. Получила права. И вот уже три года за рулем. Ничего, привыкла. Сейчас даже нравится.

– И она у вас ни разу не ломалась?

– Конечно, мелкие неполадки бывают, но папа обращался с ней очень аккуратно, и я стараюсь делать так же, может быть, поэтому машина меня любит, не капризничает.

– А разве машина может любить человека?

– А почему нет?

– Опять шутите?

– Вовсе не шучу.

Девочка на некоторое время замолчала, видимо, что-то обдумывала.

– Когда я вырасту, то тоже буду водить машину, – сообщила она. – Мама вот не умеет, а как было бы хорошо, если бы умела. Тогда бы мы часто ездили за город, в лес, на озеро… Вот вы водите хорошо, – уважительно произнесла она.

Город закончился, по сторонам шоссе замелькали одноэтажные домики, огороды, а скоро и первые перелески. Стоял конец мая, солнце светило с неистовой силой. Еще не запыленная листва играла всеми оттенками изумруда.

– Долго нам ехать? – спросила Маша.

– Примерно час.

– А эта самая электро… – Девочка запнулась.

– Электроэнцефалограмма?

– Да. Это больно?

– Ну что ты! Ничего страшного. К голове присоединяют провода на присосках. Совсем не больно.

В голосе девочки не было особой тревоги, но Галина почувствовала, что та все же побаивается.

– И для чего все это? – грустно сказала Маша.

– Чтобы проверить состояние твоего здоровья.

– Но я совершенно здорова. Это все мама выдумывает. Не дает ей покоя мое здоровье. Медицинское образование, видимо, сказывается.

Галина почувствовала в словах девочки интонации Павла.

– Она очень беспокоится, – продолжала Маша, – эти мои сны ее пугают. А что тут такого? Многие дети видят во сне кошмары. Вот у меня в школе подружка есть – Кацнельсон Вера. Ей тоже снятся страшные сны, а ее мама совершенно спокойно к этому относится. Не бегает по больницам.

– Что же ей снится? – спросила Галина.

– Да ничего особенного, то на нее собака нападет, то фашисты в нее из автомата стреляют. Разве с моими кошмарами сравнить? Я как-то стала ей рассказывать про свои сны, так она глаза вытаращила и просит, чтобы я ей каждый сон рассказывала. Интересней, чем сказка, говорит.

«Значит, девочка все же помнит свои сновидения, – отметила Галина, – но почему-то не рассказывает их матери». Она не спешила расспрашивать Машу, а ждала, пока та сама заговорит на эту тему. Но девочка молчала.

– А что, – спросила Маша, – в больнице, куда мы едем, ненормальные люди лежат?

– Психически нездоровые, – поправила Галина.

– Их там лечат?

– Стараются, во всяком случае.

– Значит, не вылечивают?

– Ну, кого как. Некоторых вылечивают.

– А те, кому снятся разные сны, тоже больные?

– Сны, в общем, снятся почти всем.

– Да нет, страшные сны, ну вроде тех, какие нарисованы на картинках в вашем кабинете.

– И страшные многим снятся.

– Сны – это искаженное отражение реальности, страхи, загнанные в подсознание, – так у этого, как его… Фрейда написано.

– Ты что же, Фрейда читала? – поразилась Галина.

– Это папа маме говорил, а я услышала. А кто такой Фрейд?

– Психиатр, – односложно ответила Галина.

– Как вы?

– Вроде того.

Разговор на некоторое время прекратился. Девочка стала смотреть в окно, а Касьянова обдумывала услышанное. Значит, и в теорию сновидений девочка посвящена. Однако! Культура семимильными шагами идет в массы. Вот только культура ли?

– Все же я не понимаю, – неожиданно продолжила девочка разговор, – какие именно страхи загнаны в мое подсознание, не было у меня никаких страхов.

– Ну этого ты можешь и не помнить, – предположила Галина.

– Как же это не помнить? Вот как-то раз мы отдыхали на море, мне было тогда семь лет, и я нечаянно упала с пирса в море. Вот тогда было страшно, но ведь этот случай я прекрасно помню. Очень отчетливо. Какой-то дядька кинулся за мной следом прямо в одежде, схватил за волосы и вытащил на берег. Очень было больно, а мама потом меня еще и отшлепала. А то, что мне снится, нисколечко на этот случай не похоже.

– Вот ты говоришь: снится, а мама твоя рассказывает, что ты не помнишь своих снов.

– Это я сначала не помню, а потом они проявляются, как будто что-то включается, и я их вспоминаю. Как телевизор. Включил – и он показывает.

– Обычно бывает наоборот, – сказала Галина, – человек хорошо помнит сон, когда только что просыпается, и тут же его забывает.

– А у меня не так.

– И что же тебе снится? – не выдержала Галина.

Девочка, видимо, долго ждала, когда ее об этом спросят. Она сделала важное лицо и начала рассказывать:

– Иногда мне снится огромный черный лес. Ночь. Горит костер, и возле костра какие-то люди. Женщины, молодые и старые… Происходит что-то непонятное, страшное. Все кружатся около этого костра и словно кого-то ждут. И тут появляется оно.

– Оно? – переспросила Галина.

– Да, это не мужчина и не женщина, а нечто огромное, бесформенное и страшное. Но становится не страшно, а, наоборот, очень радостно. Все начинают обниматься, веселиться…

Девочка замолчала, что-то обдумывая.

– А потом? – спросила Галина.

Маша посмотрела на нее и облизнула губы. Видимо, раздумывала, продолжать рассказ или нет.

– Потом бывает разное, – наконец сказала она.

– Что же?

Девочка замолчала.

– Ну, не хочешь – не говори.

– Нет, почему же, могу рассказать. Вам можно, вы… – Она запнулась.

Галина замерла, ожидая продолжения.

Но девочка внезапно замкнулась и молча уставилась на дорогу.

«По-видимому, сны имеют сексуальный оттенок, – решила Касьянова, – вот ребенок и стесняется говорить на эту тему».

Наконец вдали показались дома поселка, возле которого располагалась лечебница. Машина съехала с асфальта и стала продвигаться по грунтовой дороге, вдоль которой в лужах плескались многочисленные гуси и утки.

Маша с интересом смотрела на всю эту домашнюю живность, видеть которую ей приходилось нечасто.

– Ой, теленок! – воскликнула она, и Галина тоже на миг ощутила себя десятилетней девочкой, впервые попавшей в деревню.

Поселок скоро кончился, и они очутились перед массивными железными воротами, в стороны от которых расходился высокий, увенчанный колючей проволокой забор.

– Как тюрьма, – тихо сказала Маша.

Ворота открылись, и они въехали внутрь.

Кусты сирени и чахлые сосенки окружали приземистые помещения, в которых размещались больные. Галине не раз приходилось здесь бывать, однако она так и не смогла привыкнуть к этому месту. Слова Маши «как тюрьма» оказались как нельзя кстати. Они точно определили отношение самой Галины к учреждениям подобного типа.

Казалось бы, давно пора не реагировать. Но нет. Так и не привыкла.

Кругом было пустынно. Машина подъехала к небольшому двухэтажному зданию, в котором находились административный корпус и лаборатория.

– Ты посиди пока в машине, – сказала Галина девочке, – я скоро приду.

Минут через десять она вернулась, взяла Машу за руку и повела в здание.

Процедура оказалась совершенно безболезненной, и Маша, чуточку боявшаяся, совсем успокоилась. Без особого интереса смотрела она на гудящий аппарат, из которого выползала длинная узкая бумажная лента, испещренная чернильными штрихами. Она поняла, что эти штрихи как-то отражают работу ее мозга. Как только аппарат замолчал, появилась Галина и увела девочку. Они снова вышли из здания.

– Тебе придется подождать меня в машине, – сообщила Галина, – может быть, довольно долго. Но постарайся от машины далеко не отходить и жди меня. Там в сумке, – она кивнула на заднее сиденье, – печенье и газированная вода. Если захочешь есть, бери, не стесняйся.

– А вы скоро придете?

– Постараюсь как можно быстрее.

Некоторое время Маша сидела в машине. Но скоро ей стало скучно. Вначале захотелось пить. Она открыла бутылку воды и отхлебнула прямо из горлышка. Вода была теплой и противной, во рту остался какой-то металлический привкус. Он был настолько неприятен, что Маше захотелось заглушить его.

«Сейчас бы простой воды», – подумала она, с тоской глядя в окно машины. Жажда становилась нестерпимой.

Маша вылезла из машины и в растерянности остановилась перед входом в здание, не решаясь открыть дверь. Хоть бы спросить у кого, где можно напиться. Но вокруг не было ни души. Наконец Маша решилась, открыла тяжелую дверь и неуверенно вошла в темный прохладный коридор. Куда идти? Дорогу она, конечно, не запомнила. Она медленно побрела по длинному коридору и тут же увидела идущую навстречу фигуру в белом халате.

– Тебе чего, девочка? – спросила медсестра.

– Я пить хочу.

– Пить? А ты как здесь оказалась? Таким, как ты, тут не место.

– Я с Касьяновой приехала.

– Ах так. Ну, пойдем, я тебя напою.

Они вошли в какую-то комнату и остановились перед большим баком, на котором было написано «питьевая вода». К баку на длинной цепочке была прикреплена металлическая кружка. Сестра наполнила кружку и подала Маше. От воды пахло хлоркой. Превозмогая себя, девочка сделала пару глотков, но на большее ее не хватило. Она протянула кружку медсестре.

– Ты же пить хотела? – недоуменно произнесла та, но потом разглядела гримаску отвращения на лице девочки. – Что, вода не понравилась? Ну уж извини, у нас другой нет.

Медсестра сердито удалилась, на прощание молча махнув рукой в сторону выхода, и Маша снова осталась одна.

Она опять очутилась на улице. По-прежнему вокруг было пусто. Стояла тяжелая жара, и не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка. Воздух, казалось, звенел.

Хотя Маша толком и не напилась, жажда неожиданно мучить перестала. Зато захотелось в туалет. Но вновь входить в это странное здание не тянуло. Там небось и туалеты странные, вроде этого бака с питьевой водой. Девочка вспомнила звяканье металлической цепи, запах хлорки и поежилась. Проще дойти до ближайшего куста сирени, благо они тут густые, а кругом так пустынно. Так что бояться нечего.

Еще сидя на корточках, девочка услышала чьи-то голоса. Она испуганно вскочила и хотела уже побежать к машине, но потом вспомнила, где находится. Откровенно говоря, она и согласилась ехать сюда в надежде увидеть хоть одного сумасшедшего. Какие они, сумасшедшие, она представляла плохо. Неужели именно такие, как те маньяки, которых она нагляделась по видаку?

Девочка осторожно пошла на звук голоса.

Через несколько шагов она увидела скамейку, на которой сидели двое. Одеты они были в нелепые одежды, напоминающие застиранные до белых ниток пижамы, а старший еще и в синий ватник. Именно его голос и услышала Маша.

Его собеседником, вернее, слушателем, был мужчина лет тридцати, с гладким, как репа, румяным лицом и наголо остриженной головой.