В схожем ключе развивали учение о добре древнекитайские материалисты. Так, Ян Чжу понимал добро как осуществление человеком его природных склонностей. Дороже всего для человека его жизнь, которую не могут заменить никакие богатства. Стремление к идеалу морального совершенства Ян Чжу считал бессмысленным, поскольку во имя одобрения потомков оно заставляет отказываться от наслаждения, составляющего единственный смысл жизни^[27]. Мудрец Лао Цзы высказывался против всякого насильственного стремления что-либо изменить в природе или в жизни людей. Люди должны придерживаться принципа не-делания, бездействия, поскольку отказ от агрессии, уступка – лучший способ разрешения проблем. При этом не-делание не следует понимать как призыв к сдаче и подчинению – нужно стремиться овладеть ситуацией, прилагая как можно меньше усилий. Лао Цзы обращал внимание на взаимосвязь добра и зла: «Когда все люди узнают, что красивое является красивым, появляется и безобразное. Когда узнают, что добро является добром, возникает и зло»^[28].

Другой древнекитайский философ – Конфуций высшей мироустроительной силой Вселенной считал божественное Небо (тянь), посылающее людям «предопределение» (мин), познав которое, человек может стать «благородным, совершенным мужем» (цзюнь-цзы), т.е. высоконравственной, образцовой личностью. Беседы и рассуждения Конфуция сводились главным образом к раскрытию морального и социального облика «благородного мужа», способов достижения им совершенства. Конфуций выделял пять постоянств праведного человека: человеколюбие, стремление к справедливости, верность обычаям, благоразумие и искренность («доброе намерение»). По его учению, каждый человек, изначально обладая этически нейтральными качествами, должен преодолевать в себе возможные дурные наклонности и стремиться к «благопристойности» (ли). Результатом воспитания должно стать обретение человеком внутреннего состояния подлинного «человеколюбия», «человечности» (жень), которое отличает благородного мужа от его антипода – низкого в моральном плане человека (сяо жень). Если «благопристойность» (соблюдение ритуала должного поведения) философ рассматривал как внешнюю норму социального поведения человека, то любовь к ближнему составляла внутреннее содержание этого поведения: «Что же такое человеколюбивый? Если он хочет крепко стоять на ногах, то делает так, чтобы и другие крепко стояли на ногах. Если он хочет, чтобы его дела шли хорошо, он делает так, чтобы и у других дела шли хорошо. Быть в состоянии смотреть на других, как на самого себя, – вот кого можно назвать овладевшим искусством человеколюбия!»^[29] Желая подчеркнуть особое значение человеколюбия, Конфуций утверждал, что для народа оно нужнее, чем огонь и вода: «Я видел, как люди погибали от огня и воды, но не видел умирающих от того, что они были гуманны»^[30].

Не могли обойти вниманием вопросы диалектики добра и зла и древнегреческие философы. Знакомство с изречениями Пифагора, Гераклита, Демокрита и других мыслителей открывает современному читателю всю глубину и непреходящее значение их суждений. Пифагору, например, принадлежит такое наблюдение: «Кубок жизни был бы сладок до приторности, если бы не падало в него горьких слез». Мудрец полагал, что лишь две вещи делают человека богоподобным: жизнь для блага общества и правдивость^[31]. Гераклит, в свою очередь, отмечал взаимозависимость жизни и смерти, дня и ночи, добра и зла: «Болезнь приятным делает здоровье, зло – добро, голод – насыщение, усталость – отдых»^[32]. А по Демокриту, от того же самого, от чего человек получает добро, он может получить и зло, а также средство этого зла избежать^[33].

Сократ — один из величайших мыслителей в истории человечества – полагал, что зло является случайностью, которую человек совершает только в силу незнания, ошибки. «Высшая мудрость, – утверждал мыслитель, – различать добро и зло»^[34]. По его мнению, есть одно только благо – знание, и одно только зло – невежество. Все те, кто поступают зло и дурно, делают это не добровольно, а из-за заблуждения. Ведь знающий доброе, по Сократу, обязательно и поступает по-доброму, а поступающий по-злому или не знает, что такое добро, или творит зло в целях конечного торжества добра. Поэтому именно знание рассматривалось философом в качестве универсального средства против зла^[35].

Идеалистическую концепцию добра и зла развивает ученик Сократа – Платон. Добро, по Платону, относится к миру идей, тогда как зло – ко всему чувственному, видимому, изменчивому. Задача каждого человека заключается в возвышении над беспорядком (несовершенным чувственным миром) и душевном стремлении уподобиться Богу, который не соприкасается ни с чем злым. Человек должен освободить душу от всего телесного, сосредоточить ее на внутреннем мире умозрения, заботясь лишь об истинном и вечном. Согласно Платону, в душах большинства людей есть врожденное зло, величайшее из всех зол, и каждый извиняет его в себе, вовсе не думая от него отречься. «Зло это, – как пояснял мыслитель, – заключается вот в чем: говорят, что всякий человек по природе любит самого себя и что таким он и должен быть. Но поистине в каждом отдельном случае виновником всех проступков человека выступает как раз его чрезмерное себялюбие. Ибо любящий слеп по отношению к любимому, так что плохо может судить, что справедливо, хорошо и прекрасно, и всегда склонен отдавать предпочтение перед истиной тому, что ему присуще»^[36].

Древнеримские философы также рассуждали о сущности добра и зла, добродетели и порока. Марк Туллий Цицерон высшей добродетелью называл справедливость, проявляющуюся в воздаянии каждому по его заслугам. Он отметил два первоначала справедливости: никому не вредить и приносить пользу обществу. По утверждению Цицерона, собственное понимание добродетели и пороков – самое главное; если этого понимания нет, все становится шатким^[37]. Не менее знаменательны высказывания римского императора Марка Аврелия: «Не делай того, что осуждает твоя совесть, и не говори того, что не согласно с правдой. Соблюдай это самое важное – и ты выполнишь всю задачу своей жизни. <…> Ветвь, отрезанная от своего сучка, тем самым отделилась и от целого дерева. Человек при раздоре с другим человеком отрывается от всего человечества. Но ветвь отсекается посторонней рукой, человек же сам отчуждает себя от ближнего своего ненавистью и злобой, не ведая, правда, что он тем самым отрывает себя от всего человечества. Но божество, призвавшее людей, как братьев, к жизни общей, одарило их свободой после раздора снова примиряться между собой. <…> Приставлять одно доброе дело к другому так плотно, чтобы между ними не оставалось ни малейшего промежутка, – вот что я называю наслаждаться жизнью»^[38].

Расцвет светской науки и культуры в период Ренессанса заставляет мыслителей по-новому взглянуть и на проблему соотношения добра и зла. Немало любопытных рассуждений на этот счет оставил потомкам английский философ Томас Гоббс. По его мнению, люди сами создают принципы, служащие им масштабом для познания сущности справедливости и несправедливости, или, иначе говоря, причины справедливости, т. е. законы и соглашения. «В самом деле, – восклицает мыслитель, – ведь до появления прочных соглашений и законов люди, подобно животным, не знали ни справедливости, ни несправедливости и не имели понятия ни о добре, ни о зле»^[39]. Развивая эту идею, Гоббс напомнил, что все вещи, являющиеся предметом влечения, обозначаются нами ввиду этого обстоятельства общим именем «добро», или «благо»; те же вещи, которых мы избегаем, обозначаются как «зло». Но так как для разных людей предметами влечения и отвращения выступают разные вещи, многое оказывается благом для одних, но злом – для других; так, для наших врагов злом будет то, что для нас – благо. Добро и зло, следовательно, относительны.

Выстраивая иерархию благ, первым из них Гоббс назвал самосохранение. «Ибо природа, – поясняет мыслитель, – устроила так, что все хотят себе добра. Но чтобы каждый мог достигнуть его, необходимо желать жизни и здоровья, а также гарантии сохранения обоих этих благ и в будущем, поскольку его можно обеспечить»^[40]. Вместе с тем в ряду всех зол первое место Гоббс отводит смерти, особенно смерти мучительной. Еще худшее зло – страдания, причиняемые жизнью; последние могут сделаться столь сильными, что, если им не предвидится близкого конца, смерть может показаться благом по сравнению с ними. Продолжая свои рассуждения, Гоббс подчеркнул, что могущество, если оно значительно, есть благо, «ибо это средство обеспечения безопасной жизни, а на безопасности покоится наш душевный мир. Если могущество незначительно, то оно бесполезно: ведь когда

другие обладают таким могуществом, как и мы, то оно теряет свое значение»^[41]. Наличие друзей также отнесено к благам, так как оно полезно, поскольку способствует обеспечению безопасности жизни; наличие врагов, напротив, названо злом, поскольку оно связано с опасностями и лишает людей защиты. Сравнивая различные виды добра и зла, Гоббс отмечает, что «при прочих равных условиях нам придется признать большим добром или злом то, которое имеет более продолжительное существование, подобно тому как целое больше своих частей. На том же основании из нескольких благ или зол большим будет то, которое при прочих равных условиях окажется интенсивнее других. При прочих равных условиях благо, которое является таковым для большего числа людей, приходится признать большим, чем благо, которое является таковым для меньшего числа людей, ибо более общее и более частное различаются между собой как большее и меньшее»^[42].

Французские просветители XVIII в. основным критерием различения добра и зла провозгласили интересы человеческой личности. Согласно их представлениям, вещи сами по себе не являются ни добром, ни злом, а становятся такими лишь относительно интересов конкретных людей. Характерно следующее высказывание Вольтера: «Добродетель и порок, моральное добро и зло во всех странах определяются тем, полезно или вредно данное явление для общества»^[43]. Гельвеций, в свою очередь, отметил, что одни и те же добродетели оцениваются в разные времена по-разному, в зависимости от их полезности эпохе. А с точки зрения Дидро, в природе человеческой есть два противоположных начала: самолюбие, влекущее нас к себе самим, и добродетель, толкающая нас к другим. «Если бы одна из этих пружин сломалась, – уточняет Дидро, – человек был бы злым до бешенства или великодушным до безумия»^[44]. Согласно воззрениям просветителей, каждый человек стремится к добру, причины же зла коренятся в неправильном воспитании и невежестве^[45].

Определять моральную ценность поведения или поступка его полезностью предложили последователи этической теории утилитаризма. Зачатки утилитаризма исследователи обнаруживают уже в трудах древнегреческого философа Эпикура, однако в виде завершенного учения утилитаризм был разработан английским социологом Иеремией Бентамом. По представлениям Бентама, реальны только частные, индивидуальные интересы того или иного человека; «общественное тело» представлялось мыслителю фикцией, а общественные интересы – не более чем совокупностью частных интересов. В основе этики Бентама лежит «принцип пользы», в соответствии с которым действия людей, их отношения должны получать моральную оценку согласно приносимой ими пользе. Иными словами, морально то, что «приносит наибольшее счастье наибольшему количеству людей». Отсюда призыв Бентама к достижению каждым человеком личного счастья, увеличивающего общую сумму людского счастья. Поэтому и законодатель при устроении общества должен исходить из принципа наибольшей суммы счастья для наибольшего числа людей. Определение того, что есть счастье, благо, польза для индивида, в свою очередь, потребовало определения человеческой природы. Согласно Бентаму, главными движущими мотивами человека, обусловливающими все его суждения, решения и поступки, выступают удовольствие и страдание. Человеку свойственно стремиться к удовольствию и избегать страдания. Понятие пользы выражает свойство или способность какого-либо предмета предохранить от зла или доставить благо. Зло есть страдание или причина страдания; благо – удовольствие или причина удовольствия. Нет другого критерия, позволяющего провести различие между добром и злом, кроме принципа пользы. Нравственное благо является таковым вследствие своей способности производить физическое благо, нравственное зло таково, поскольку производит физическое зло.

По оценкам исследователей, Бентам исходит из действительной организации человека и подразумевает страдания и удовольствия не только тела, но и души. Он видит четыре источника удовольствия и страдания: физический, политический, моральный и религиозный. Слова «справедливый», «несправедливый», «нравственный», «безнравственный» и пр. Бентам употребляет как собирательные понятия, заключающие в себе идеи страданий и удовольствий. Признавая психологический, онтологический и моральный индивидуализм принадлежностью человеческой природы, Бентам полагал, что каждый индивид движим корыстными интересами, преобладающими над общественным интересом. Однако разум заставляет индивида понять зависимость собственного благосостояния от благосостояния общественного: общество необходимо каждому индивиду, и потому интересы индивидов совпадают. Разумная оценка собственных интересов должна заставить человека отождествить их с интересами общества^[46].

Важное место вопросу о добре и зле отводилось в немецкой классической философии. Так, согласно представлениям Иммануила Канта, всем людям свойственно нравственное чувство, находящее выражение в категорическом императиве. Поскольку это чувство не всегда побуждает человека к поступкам, приносящим ему земную пользу, должно существовать некоторое основание, некоторая мотивация нравственного поведения, лежащие вне этого мира. Все это с необходимостью требует существования бессмертия, высшего суда и Бога. «О человеке, как моральном существе, – утверждал Кант, – уже нельзя спрашивать, для чего он существует. Его существование имеет в себе самом высшую цель, которой, насколько это в его силах, он может подчинять всю природу»^[47]. Природу человека

Кант считал двойственной: как разумное, познающее существо человек принадлежит царству свободы, однако как существо чувствующее, включенное в сферу действия законов необходимости он подвержен слабостям, испорченности и т.п. Суждение «человек зол» выражает, по Канту, только то, что человек сознает моральный закон и все равно принимает в свою максиму (случайное) отступление от него. Сказанное относится к человеку «как члену рода человеческого не в том смысле, что это качество будто бы вытекает из понятия его рода (из понятия человека вообще, в таком случае оно было бы необходимым), а в том, что <…> это можно предположить как субъективно необходимое в каждом, даже самом лучшем человеке. Так как само это предрасположение надо признать морально злым, стало быть, не естественными задатками, а чем-то таким, что может быть вменено человеку, следовательно, состоит в противных закону максимах произвола <…>, то это естественное предрасположение к злому, поскольку оно всегда совершается по собственной вине, мы можем называть изначальным, прирожденным (и тем не менее нами самими нажитым) злым в человеческой природе»^[48]. Злонравность, или испорченность, человеческого сердца есть, по словам философа, «предрасположение произвола к максимам предпочитать мотивам из морального закона другие (неморальные) мотивы. Ее можно также называть извращенностью человеческого сердца, так как она извращает нравственный порядок в отношении мотивов свободного произвола; и хотя с этим еще могут уживаться законно добрые (легальные) поступки, все же образ мыслей бывает этим извращен в корне (что касается морального образа мыслей), и поэтому человек называется злым»^[49]. Таким образом, по Канту, в мире феноменальном существует «вечное зло», которое может быть преодолено только воспитанием, культурой, религией и моралью. Следование категорическому императиву и означает победу нравственной воли над злом.

Разбирая основы метафизики нравственности, Кант отмечает: «Нигде в мире, да и нигде вне его, невозможно мыслить ничего иного, что могло бы считаться добрым без ограничения, кроме одной только доброй воли. Рассудок, остроумие и способность суждения и как бы иначе ни назывались дарования духа, или мужество, решительность, целеустремленность как свойства темперамента в некоторых отношениях, без сомнения, хороши и желательны; но они могут стать также в высшей степени дурными и вредными, если не добра воля, которая должна пользоваться этими дарами природы и отличительные свойства которой называются поэтому характером. Точно так же дело обстоит и с дарами счастья. Власть, богатство, почет, даже здоровье и вообще хорошее состояние и удовлетворенность своим состоянием под именем счастья внушают мужество, а тем самым часто и надменность, когда нет доброй воли, которая исправляла бы и делала всеобще-целесообразным влияние этих даров счастья на дух и вместе с тем также и самый принцип действования»^[50]