Вязники. Могила дьякона Петра

Конечно, я поделилась загадкой с папой, протоиереем Владимиром Вигилянским, и с братом Никой – дьяконом Николаем. Но ни папа, ни брат, так же как я, ничего не знали о могиле за алтарём вязниковской церкви. Зато Ника упомянул о старом семейном альбоме и о сохранившихся там дореволюционных фотографиях наших предков, священников Вигилянских, о которых, кроме подписанных имён, тоже ничего не было известно. Альбом когда-то принадлежал покойной папиной двоюродной сестре Елене, и несколько лет назад Ника чудом добыл его у дальних родственников, которым альбом оказался не нужным. Почему-то эта история прошла мимо меня, и я кинулась к родителям – скорее разглядывать неведомые картинки из прошлого.

Я была потрясена: альбом начинался с фотографий конца ХIХ века, с серии портретов моего прапрадеда, протоиерея Алексея Вигилянского – величественного седовласого старца с роскошной белой бородой, дальше следовали фотографии его жены Анны Вигилянской, моей прапрабабушки, их красавицы-дочери, Ольги Алексеевны, с детьми и мужем, Дмитрием Губиным, а потом – уже тех их потомков, о судьбах которых нам было более или менее известно.

После знакомства с этим загадочным фотоархивом вопросов стало гораздо больше: где жил мой прапрадед, священник Алексей? В каком храме он служил? Жива ли эта церковь сейчас? Как складывалась его жизнь? Вообще, кто он такой? Кем были его предки? Как связан он с вязниковским дьяконом Вигилянским? И зачем всё это вышло из-под спуда именно теперь? Почему это происходит со мной? Почему всё это вдруг стало так важно – разгадать, узнать, поднять на поверхность? Это было не просто любопытство и не только зов крови: я чувствовала, что должна воскресить эту память и что это необходимо не только мне. Мне казалось, что за моими поисками кроется что-то великое – какое-то благословение Небес и Сила, и Слава. Такое творилось со мной впервые – это было предчувствие чудесного, от которого нельзя отмахнуться. Я стала молиться – записала в помянник имена всех неведомых Вигилянских, и мне уже казалось, что они рядом, прямо здесь, со мной, и мне помогают, и времена сомкнулись.

Вигилянские. Прапрадед прот. Алексей

А дальше начались чудеса. Я набрела на родоведческий сайт, где нашла целый форум о священниках Вигилянских, служивших в ХIХ–ХХ веках во Владимирской губернии. Выяснилось, что в Вязниках до сих пор жив краевед Лев Валерианович Вигилянский, внук того самого дьякона, могилу которого я обнаружила. Ни телефона, ни адреса краеведа-однофамильца на сайте не было, но я была уверена, что его найду. В ближайшую же субботу, едва дождавшись рассвета, я снова отправилась в Вязники, рассчитывая разведать о Льве Валериановиче в местном краеведческом музее. Но на подъезде к Вязникам я поняла, что приехала слишком рано, и музей ещё закрыт, поэтому свернула в соседний городок с прекрасным названием Мстёра: на форуме упоминались священники Авроровы, родственники Вигилянских, которые там служили.

Вигилянские. Ольга Алексеевна, Дмитрий Губин

В городе Мстёре нет краеведческого музея, зато есть музей мстёрских мастеров – они славились искусством росписи шкатулок. Музей тоже ещё не открылся, но зато я попала в это раннее нежное июньское утро с кувшинками на тихой реке Мстёре и с куполами храмов в рассветном летнем небе. Я бродила по берегу, смотрела на отражения двух мстёрских монастырей, которые только недавно восстановили после советской разрухи, и молилась – даже уже не о том, чтобы найти родственников, а о том, чтобы научиться благодарить: я совершенно отчётливо чувствовала, что Господь рядом и что происходит какой-то великий поворот – воскрешение памяти, как будто вступил в действие закон равновесия-восполнения, и прошлое возвращается, и забытое оживает.

В музее я пробыла не больше десяти минут и вышла оттуда с номером телефона вязниковского краеведа: так я нашла Льва Валериановича, ещё даже не успев доехать до его города. Через полчаса мы уже сидели вместе за столом у него на кухне, он листал толстую папку с архивными документами и историей «вигилянского» рода, напечатанной на машинке. Лев Валерианович восстановил свою генеалогию вплоть до мелочей, у него были сведения и о родственных Вигилянским фамилиях – Скипетровых, Авроровых, Кантовых – священников, служивших во Владимирской губернии, от Мурома до Гороховца. Он показывал фотографии и говорил, говорил, говорил… О зверствах большевиков, творившихся на владимирской земле, об изувеченных храмах, о мученических подвигах священников: никто из них не пережил 1937 года. Я узнала подробную биографию дьякона Петра, деда Льва Валериановича, могилу которого я нашла меньше месяца назад, узнала и о трагических судьбах остальных «владимирских» Вигилянских, среди которых оказались и канонизированные новомученики. Однако сколько ни всматривался Лев Валерианович в лица на фотографиях нашего семейного альбома, который, разумеется, был у меня с собой, но ничего сказать о них не мог. Стало очевидно, что они принадлежат к какой-то параллельной ветви, и искать их надо в другой губернии.

Я провела у Льва Валериановича целый день. Он разрешил перефотографировать портреты священников из его архива и переписать истории их судеб. Я поймала себя на том, что мне уже и не важно, связаны ли эти прекрасные люди с нашим родом: это осколки нашей общей многострадальной истории, которую мы все должны знать. Тем более что 80-летний Лев Валерианович совершил настоящий подвиг, расследуя дела давно минувших дней ещё старыми способами: не имея интернета, на протяжении долгих лет он по крупицам добывал сведения, посылая письма в архивы. Его бесценная папка просто лежит в ящике его письменного стола, и эти материалы до сих пор никому не известны. Я предложила ему отсканировать все страницы, перенабрать текст на компьютере, чтобы сделать его доступным всем нам, чтобы гигантская работа не пропала даром, не потерялась, не канула в Лету. Эти слова растрогали Льва Валериановича до слёз – пожилой человек сидел напротив меня и плакал. Ему казалось, что прошлое никого не интересует, и моё внимание было для него счастьем. С тех пор прошёл год, насыщенный событиями, о которых речь впереди, и я чувствую, что настало время вернуться в Вязники с ноутбуком, сесть за письменный стол Льва Валериановича, провести несколько дней за несложной работой и дать ей новую жизнь, сохранив для всех нас и наших потомков. И конечно – тем самым хоть как-то ответить её проникновенному автору на его открытость и гостеприимство, принести ему благодарность за труды, за возвращение и хранение нашей памяти…

Мстёра

Уехав из Вязников, я, разумеется, сразу написала об открывшихся мне потрясающих судьбах, в которых отразился весь наш кровавый ХХ век, наша общая боль и вина. И меня засыпали письмами. Получилось так, что, не найдя ответов на свои вопросы, я случайно, сама того не подозревая, нашла ответы для других. Через меня люди находили своих предков, восстанавливали лакуны в семейном древе, обретали свою историю. Многие ездили в Вязники ко Льву Валериановичу и возвращались с ответами. Меня это поразило: я поняла, почему не могла усидеть на месте, почему так стремилась в чужой город, наобум, наугад, и откуда эта непреодолимая тяга, которой я не могла найти объяснения. Человек, творя свою судьбу, будучи орудием в руках Божьих, может чудесным образом, даже не зная об этом, влиять на судьбы других людей, стать проводником и посредником, звеном в общей цепочке Промысла, в которой мы все незримо связаны друг с другом. И именно в этот момент я впервые, на собственном опыте убедилась в существовании уже упомянутого мной невидимого пути сотворчества Бога и человека, которому мы все удостоены приобщиться в нашей жизни. Мне казалось, что одного этого уже достаточно, чтобы уяснить себе дивный смысл тайного предчувствия, родившегося столь неожиданно и внезапно в моём сердце. Но меня ждало новое открытие, которое обрушилось на меня буквально через считаные дни после чудесной поездки в Вязники.

Вигилянский Лев Валерианович, краевед

Среди писем, приходивших ко мне, одно прилетело из города Чебоксары. Некая женщина по имени Елена Окунева убеждала меня в том, что мой прапрадед, священник Алексей Вигилянский с фотографии из семейного альбома – брат её прапрабабушки, что жили они в городе Курмыше Симбирской губернии и что мы с ней, видимо, родственники. Папе было достаточно услышать только это название – Курмыш, чтобы он воскликнул: «Да! Мы нашли: это они! Место рождения моего отца, Николая Дмитриевича Вигилянского – город Курмыш, теперь я вспомнил!» С Еленой Окуневой мы стали сверять имена и даты: она занималась своим родословием уже давно и знала об Анне Петровне Вигилянской, моей прапрабабушке, о её дочери Ольге, моей прабабушке, она назвала приблизительные годы их жизни – всё сходилось. Дальше стали выясняться подробности: я узнала имя ещё одного Вигилянского – священника Павла, это был мой дедушка уже с тремя «пра», в середине ХIХ века он служил, как сказала Лена, в Успенском храме села Бортсурманы того же Курмышского уезда. Он-то и родил, кроме прочих шестерых детей, моего седовласого прапрадеда Алексея из альбома и прапрабабушку Елены Окуневой, с которой мы через это родство оказались пятиюродными сёстрами.

В августе 2016 года, то есть всего через полтора месяца после путешествия в Вязники, я уже мчалась за 600 километров от Москвы, в Нижегородскую область, в земли бывшей Симбирской губернии, в места с таинственными названиями, которые я никогда раньше даже не слышала, – в Курмыш и Бортсурманы. Навстречу мне из Чебоксар ехала моя новообретённая сестра Лена. Я добралась на день раньше, 16 августа. До назначенной встречи с Леной в селе Бортсурманы был ещё день, поэтому я сначала отправилась в посёлок Курмыш, в надежде разыскать храм моего прапрадеда Алексея, как я успела выяснить – в честь Рождества Пресвятой Богородицы.

До революции Курмыш был процветающим уездным городом с многовековой историей, с десятитысячным населением, с двумя монастырями и пятью храмами. Когда попадаешь в него сегодня, то испытываешь противоречивые чувства: сердце бьётся при виде голубых куполов белоснежной