– Разве, разве… думаете, этого достаточно? Вместе поели – и сразу друзья? Такие простые. Кто ни заявится, сразу в друзья лезет, а мне оно надо? – в Жекиных словах не было ни злости, ни раздражения, он спокойно разъяснял небу свою позицию. – А мне не надо, мне спать пора.

– Тогда расходимся, не будем тебе мешать, – я нарочно подпустил в голос побольше яда. Только Жеку ничем не проймёшь, ему что ирония, что сарказм – ноль реакции. Пришлось и вправду расходиться.

Я спустился на нижний ярус будки и забрался в тесный отсек-каюту. В моё убежище, где можно вообразить, что я – единственный человек в этом чокнутом розовом мире. Упасть на отсыревший матрас, свернуться, сжаться и слушать, как поскрипывают мелкие ракушки под беспокойным телом, а ещё ниже тихо плещет вода. И думать.

Неприятно, конечно, но Жека в принципе прав. Как эта дружба работает? Бывает, нарисуется человек рядом, самый обыкновенный, но не бесит, и хорошо. Друг. А кому-то так и тянет врезать, хоть ничего плохого он не делает. Или просто чувствуешь заслон – вместе не скучно, поговорить есть о чём, да только не хочется. Попробуй пойми.

А Жека и Мишка? Никогда не вникал, друзья мы или нет, потому что само собой разумеется – быть с ними. Река течёт, ей так положено, а мы втроём слоняемся по пустырям и заброшкам. Это же естественно. Но если поразмыслить, нас вообще ничего не связывает, просто так получилось случайно. И кто мы? Случайники? Чайники, ха-ха. Вот я загоняюсь.

Вообще-то люди изобрели слова, чтобы быстро и коротко объяснять сложные штуки. Скажешь «это друг» – и все сразу поймут: ага, свой, еду прятать не надо. А насколько он друг и почему – какая разница. Не чужой. Точка. Вот мы кто – не чужие. Нечужие – слитно. Да…

Понял, что спал, когда проснулся. Собака разбудила: залаяла в пустошах, судя по звуку, по ту сторону Керамики. Но, сколько я ни прислушивался, напряжённо пялясь в темноту, лай не повторился. Ничего. И не было ничего, не могло быть. Померещилось из-за Жекиного беспокойства на старых путях.

Похоже, я становлюсь слишком впечатлительным. Внушаемым. Давно никому не позволял залезать к себе в голову, научился не вестись на заскоки других. Потому что мать там знатно всё передвинула, в моей голове, и двигала, пока я не понял, что её бесконечные задушевные беседы, добренькие проповеди и слёзы – враньё. Неплохой способ на всё забить, сложив ладошки на груди, типа «каждому по вере, ничего не знаю, бог подаст».

Я заворочался, пытаясь вспомнить, как выглядела мать. Пятна, серые пятна, белые пятна, цветные пятна. Мой личный пустырь. Здесь приходится помнить только то, чего не имел, но мечтал иметь. Например, нормальную жизнь вместо бесконечных поучений. Поучениями не наешься.

И всё-таки – лаяла собака или нет?

Когда я выбрался наружу, к сухому ветру и погасшему костру, Жека стоял на носу баржи. Его длинный прямой силуэт был отчётливо виден в предутренней синеве, его тревожность считывалась неведомым органом – так я мог бы почуять запах. Но это другое, не объяснить. Я просто знал, что Жека бдит. Как знал, что он смотрит в сторону Керамики. А ещё видел быструю тень Девчонки – она показалась возле Жеки, замерла ненадолго и скользнула в сторону наших спальных отсеков. Она не должна меня заметить! Без всяких «зачем» и «почему» я нырнул носом в пол, спрятался за невысоким бортиком ограждения и подумал: неужели у них тайное свидание? У Жеки с Девчонкой? Да ну, невозможно, скорее небо снова станет голубым. Полный бред!

* * *

Горюх выстроил башню из жестяных банок с газировкой и сшиб её детским пляжным мячом. Так себе идея: мяч слишком лёгкий, но у Горюха неплохо получилось. Тыдыщ! Банки посыпались в разные стороны и раскатились по плиточному полу супермаркета.

– Круто! – восхитился Мишка.

Горюх ухмыльнулся и перевёл взгляд на Жеку:

– Где вас носит? С утра здесь торчу, задолбался уже.

– Вернулся? – У Жеки талант делать унылое лицо.

– Как видишь. Привет, Кухня.

Я кивнул, раздумывая, какое чувство сильнее – радость или раздражение. Горюх реально крутой, но иногда начинает юморить, и от этого хочется выбить ему пару зубов. Только я не рискнул бы. Он хоть невысокий, но кряжистый, будто квадратный, и кулаками пользоваться умеет на пять с плюсом. Морда бандитская этот Горюх. Я не думал, что мы снова встретимся, что он вернётся, и теперь таращился на его чёрную повязку, не решаясь спросить, откуда она взялась.

Горюх потёр повязку грязными пальцами, словно под ней зачесалось, и выдал с наигранной беззаботностью:

– Кто старое помянет, тому глаз вон.

– Как это – «вон»? – Мишка потянулся к своим глазам, чтобы прикрыть-защитить, но осознал нелепость жеста и опустил руки.

– Фиг знает. Был и нету. Я сам обалдел. А потом подумал, что это типа игры на компе, наверное. Пройду на следующий уровень, появится новый глаз. Правда же?

Мы дружно кивнули, поспешно и неубедительно. Но Горюх словно не заметил, оскалился, как ненормальный:

– А если нет, тоже неплохо. Эта пиратская тряпка к черепушке моей подходит.

Череп, обмотанный колючей проволокой, – татуировка на спине Горюха. Её набил старший брат – «братуха», Горюх его помнит. Говорит о нём восторженно, давится словами, будто тот может услышать и наказать за недостаточное старание. Во всяком случае, раньше так было, до того, как Горюх ушёл в город с ещё одним парнем.

Об этом я рассказывал Мишке, пока тот исследовал подсобку батутного городка на предмет завалявшихся шариков.

– А я папу немного помню, – пробормотал Мишка. – Помню, что хотел ему нравиться.

– И что? Нравился?

Мишка неопределённо хмыкнул, перевернул несколько рваных поролоновых подушек, нашёл под ними только катышки пыли и сказал рассеянно:

– Скорее всего, нет. Иначе я бы этого не хотел.

– Логично, – я выдержал паузу, но Мишка не стал развивать тему. – Здесь пусто, двигаем дальше.

Дальше – кинотеатр на шесть залов. За стойкой кассиров – россыпь закаменелого попкорна и рекламных буклетов. Я сграбастал несколько глянцевых бумажек и показал Мишке:

– На что пойдём?

– Мульты есть?

Нет мультов, ничего нет. Мы уже забирались в аппаратную, пытались запустить оборудование, но оно или неисправное, или слишком сложное для наших мозгов. Мишка тогда уверял, что раньше неплохо учился и ходил в технический кружок. Но кинопроектор не одолел. А я подумал: интересно, откуда тут электричество? И вообще, всё нужное в этом торговом центре сохранилось как новенькое, бери и пользуйся. Может, мы в телешоу? Беспрерывно под прицелами скрытых камер, чтобы зрители наблюдали за нами в режиме 24/7? Как за большими рыбами в океанариуме. Жека сказал, что мы не рыбы, а обезьяны в зоопарке. Мишка понадеялся, что зоопарк и дальше будет бесконтактным. И все мы почему-то засмеялись. Смех продлевает жизнь, вот почему.

Я перебирал рекламки, разглядывая героические лица актёров и картинно приоткрытые рты актрис, и вдруг подумал, что Девчонка была бы на снимке чёрно-белой. Что за… Сначала нафантазировал про её свидание с Жекой, а теперь сам запал на неё? Ты мне не нравишься, чучело! Вали из моих мыслей!

– Кухня, всё в порядке?

– А?

– Уткнулся в эти бумажки и мычишь. Вспомнил что?

– Не. Спал плохо. Пойдём отсюда, сегодня киношка закрыта. И парней давно не слышно.

Но тут я приврал для мотивации, их было очень даже слышно. Жека и Горюх болтались у входа – по очереди пинали автомат с шоколадными батончиками, но тот не сдавался. Понятно, что еды полно в гипермаркете, но дело же в другом. Сломать систему, получить даром, добиться силой – вот что весело.

Мишка придержал меня за локоть:

– Слушай, Жека сказал, что Горюх вернулся. Значит, он уже здесь бывал и потом уходил?

– Точно.

– А куда?

– В город. Искал сувенир для брата. Он так объяснил, но мог и для себя искать. Настоящий пистолет или ружьё.

– Нашёл?

– Без понятия. А тебе какое дело?

– Да так… – Мишка отвёл взгляд. – Как думаешь, Горюх опять туда пойдёт? Дорогу он уже знает и всё такое. Чего с нами скучать.

– Хочешь с ним напроситься?

– Я просто… наверняка там что-то важное.

Ну да, знаю я это важное. Мишка рвался в город из-за шариков. Он на них зациклился, а грузовой трюм баржи – настоящая прорва. Мишка не умеет врать, но будет до последнего придумывать отмазки, потому что истинная причина звучит слишком глупо. Мы же не дети – мечтать об игрушках и днях рожденья. Хотя Мишка младший у нас, почему бы и нет. Знал бы он, во что ввязывается…

– Это да, – кто я такой, чтобы его отговаривать, но намекнуть надо. – Только не спеши, подумай как следует. Горюх – парень с характером.

– Ага, – кивнул Мишка. – Он крутой!

Вот дубина, понял наоборот. Ну, ладно, если Горюх начнёт с ним шутить, а раньше он очень любил это дело, Мишка сам прочухает ситуацию. После сотни подзатыльников, пинков и тычков.

– Погоди, я ещё хотел спросить, – снова тормознул меня Мишка.

– Чего?

– «Горюх» – это кличка, вроде твоей?

– Это фамилия. Он говорит, что с такой фамилией имя не нужно.

– А, ясно.

Хотел бы я знать, что тебе ясно. Вот мне ничего не ясно. Но я к этому привык.

* * *

Всю дорогу к барже Горюх выступал не хуже туристического гида – описывал город с его сокровищами. И оружие там на улицах валяется, и магазины от всего ломятся, и тачки на стоянках ждут не дождутся, когда на них кто-нибудь погоняет.

– А чего ты пешком пришёл? – без задней мысли спросил я, и тут же схлопотал удар под рёбра.

– Кухня, ты тупой?

– Чего сразу тупой?!.

– Он не из города пришёл, – сказал Жека.

– Как это? – не понял Мишка. – А откуда?

– От верблюда, – огрызнулся Горюх и рванул через Керамику быстрым шагом, чтобы оторваться от нас и наших вопросов. Мы не стали догонять.

– Жек, откуда? – повторил Мишка.

– Он сам расскажет, если захочет.

– А почему не ты?

– Потому.

С Жекой всегда так, лишнее слово клещами не вытянешь. Правда, клещами мы пока не пробовали, но идея неплохая. Горюх бы справился.

И только я это представил в подробностях, как мы вырулили из-за угла бетонной руины, и вот он – Горюх – стоит на берегу и неотрывно смотрит на баржу. Странное дело: нас, что ли, ждёт или, как вампир, не может войти, пока не пригласят? Я-то не сомневался, что он уже вовсю хозяйничает в наших комнатушках, выискивая, чем поживиться. Горюх ведь без комплексов и гордится этим. То есть принимает наглость за внутреннюю свободу.

– У вас что, девочка живёт? – спросил он, когда мы подошли и тоже уставились на баржу. Недоверчиво так спросил. Но больше, чем его растерянный тон, меня поразило слово «девочка». Девочка, с придыханием, ничего себе!

– Живёт, – подтвердил Жека.

– А-а-а… – протянул Горюх и потёр повязку. – Значит, не показалось. А то она мелькнула. Быстро, вон там. Я подумал, может, голову напекло… Как зовут?

– Кого? – не понял я.

– Девочку.

– Никак.

Горюх зыркнул с таким видом, будто услышал худшее из ругательств.

– Мы не знаем, – торопливо пояснил Мишка. – Она не разговаривает.

– Немая?

Мишка коротко дёрнул плечом. Кажется, он начал понимать, что крутизна Горюха имеет побочный эффект – может вызывать приступы боли у окружающих.

– А чья она?

– В смысле?

– Кто с ней гуляет? Ну, встречается?

Я глянул на Жеку, рассчитывая на проблеск хоть какой-то эмоции, но нет. Жека остался безразличным:

– Никто. Она здесь живёт, но отдельно от нас.

– Сама пришла, – подхватил я.

– Она тихая и не мешает, – закончил Мишка в адвокатской манере, словно Горюх высказался против Девчонки.

– Лады, я понял. Показывайте, чего тут у вас ещё новенького, – закрыл тему тот.

Потом мы жарили сосиски на решётке, а Горюх шатался по барже, бурно радуясь, что всё осталось по-прежнему. Поржал над шариками в грузовой яме, но согласился, что было бы неплохо насыпать их доверху и нырнуть. Осмотрел наши спальные отсеки. Занял дальний, пустующий. Пошатал лестницу на верхнюю палубу и порадовался, что она ещё не развалилась. Искупался. При этом покрикивал, смеялся невпопад и всячески привлекал внимание, но Девчонка даже не выглянула. А сам Горюх к ней в каюту не лез.

Когда стемнело, мы открыли по банке энергетика и засели наверху возле тлеющего костра. Настроение было дремотное, сытое, даже Горюх угомонился и размяк.

– Лягушек так и нет, – заметил он. – Мне здесь всегда не хватало лягушек. Их кваканья по вечерам. И сверчков. Вроде лето, но какое-то ненастоящее, да?

– А в городе тоже нет живности? – спросил Мишка. – Птицы есть? Или кошки? Должны ведь быть.

– Не-а, никого нет. И людей тоже. Тоскливо очень.

– Но всякие нужные вещи зато есть, правда?

– Навалом.

– Ты раздобыл, что искал? – рискнул поинтересоваться я.

– Да, пистолет. Пневматик, но классный.

– И где он?

Горюх резко выпрямился и вперил в меня единственный злобный глаз. Даже в темноте я видел, насколько он злобный. А ещё засёк боковым зрением, как встрепенулся Жека: он, пока шёл разговор, лежал на спине и разглядывал небо, но тут приподнялся на локтях. У меня вдруг невыносимо зачесался кончик носа, наверное, умный нос почувствовал, что сейчас ему будет плохо. Но пронесло.

– Не знаю, – буркнул Горюх.

– Потерял? – посочувствовал Мишка.

– Не знаю! Это… Это хрень какая-то… Слушайте, – Горюх подался вперёд. – Я отлично помню, как взял пистолет, тот самый, который давно хотел, потому что братуха такой оценит, потому что он тяжёлый, и настоящий, и прям по руке сделан как родной, и, понимаете, в нём сила, и вот я его взял, и меня сначала вроде накрыло от счастья, а потом что-то долбануло в затылок, что-то здоровое, но мягкое, и тогда я… тогда я…

Он нервно откашлялся. Помолчал, глубоко вдохнул и закончил:

– Я никогда не тонул, но думаю, примерно так оно происходит. Как по телику показывают, когда чел в замедленной съёмке погружается на глубину. Почти дохлый. И вырубон.

– Как это – вырубон? – пискнул Мишка.

– Я сам не понял. Братуха, кажется, был… дал мне… нет, муть какая-то…

– А дальше?

– Торговый центр дальше. И ваши рожи.

* * *

Я задремал, когда Горюх завёл шарманку про пацана, с которым ушёл отсюда. То был вялый нытик, Костик, кажется, мы с ним и не разговаривали толком ни разу. Поэтому меня не слишком интересовала его судьба. А Горюх и сам был не в курсе, что с ним стало, – они расстались в городе. В общем, ничего важного, наверное.

Мишка тоже уснул. Его коротко стриженная, а потому колючая голова отдавливала мне бедро. Горюх говорил, говорил, Жека отвечал односложно, всё тише и тише, плеск реки, наоборот, усиливался, становился большим, заполнял меня приятным гулом. В черноте светились тёмно-красные угли, мягко мерцали под опущенными веками, расплывались. Пахло дымом. От Мишкиной футболки, от моей, от баржи и всего этого мира. Пахло, качало, несло. Всё дело в реке. Жека смотрит в небо, а надо – в воду, звёзды ведь там. Они отражались и упали. Это же очевидно, почему я раньше не догадался. Надо сказать ему, найти его и сказать, надо сказать, вспомнить потом и сказать…

Вой хлестнул черноту, прошил меня разрядом. Тело подбросило. Мишкина голова дёрнулась, соскочила с моей ноги и ударилась о железный настил верхней палубы. Громко. Гулко. Мишка вскрикнул. И снова вой. И ещё, совсем рядом.

– Какого?!.

– Подъём! – заорал Горюх. Он сгрёб охапку веток из кучи для растопки и швырнул их в кострище. Моментально взметнулось пламя, затрещало, сотворило жуткие тени. Горюх отпрянул, зашипел, должно быть, его обожгло, подбросил ещё хвороста и пнул сонного Мишку, чтобы пошевеливался.

Над Керамикой снова раскатился высокий, протяжный вой.

– Волки? Это волки?!. – заметался Мишка.

– Собаки, мать их!

– Откуда? Что им надо?

– Жрать.

Горюх выхватил из огня горящую палку, поднял над собой, как факел, и рванул вниз. Мы с Мишкой переглянулись. Одновременно вздрогнули, когда снова завыло. Три голоса… четыре.

– Они здесь! Везде! – взвизгнул Мишка.

Я потянул из кострища крупную длинную ветку и выругался – ветка расходилась на множество тонких отростков. Такие полыхают ярко, но недолго. А других не было.

– Подбрось дров! – рявкнул Мишке и рванул к лестнице.

Горюх уже суетился на носу баржи, размахивая факелом. В прыгающем свете то проявлялся, то пропадал тонкий силуэт Жеки, обращённый к Керамике. По берегу носились тени. Много. Они показались мне слишком крупными и быстрыми для обычных собак, слишком зловещими. Это нереально! Глюк или розыгрыш. Точно! Розыгрыш! Они сами выли – Жека и Горюх, а я купился спросонья и теперь вижу, чего нет. Вот засранцы! Я почти убедил себя, что стал жертвой гнусной шутки, но всё равно занёс ветку над головой, так, чтобы искры не летели на волосы, и побежал по краю грузового трюма к парням, к берегу, к ужасу.

Никаких шуток. Тени оказались собаками. Самыми настоящими! Злобные морды, оскаленные пасти… Огнём, спастись можно только огнём! И вот мы с Горюхом – два безумных танцора – дёргаемся во все стороны и расцвечиваем ночь вспышками, словно светомузыкой. Но вместо басов и ударных – лай, рёв и отрывистые команды:

– Отгоняй!

– Бей!

– Не дай им пройти!

И вдруг:

– Помогите! Эй! Кто-нибудь, сюда!

Я оглянулся на Мишкин голос, продолжая хаотично тыкать во тьму горящей веткой. Мишка с Девчонкой волокли несколько тяжёлых пакетов, Жека бежал им навстречу. Что у них там? Я попытался вглядеться, подзатыльник от Горюха вернул меня к делу:

– Слева!

Щёлкнула собачья пасть, слишком близко. Я закричал и ударил палкой. Собака отступила, но тут же бросилась снова. Из тьмы прыгнула вторая, третья. Нам кранты, кранты, ребята, хотел сказать я, но не было и полсекунды на это. А потом полетели камни.

– Разойдитесь! – это Мишка.

– Встаньте шире! Кухня, пригнись! – Жека.

– Ого, артиллерия! – Горюх.

Я шарахнулся в сторону. Горюх метнул свою палку в собак и попятился к остальным. А те высыпали на палубу речные голыши из пакетов, много, целую кучу, и устроили стрельбу по живым мишеням. Девчонкины камни.

Откуда ты знала? Ты ведь подготовилась заранее, чучело!

Девчонка словно услышала мои мысли, повернулась, протянула руку. Хочет что-то дать? Я смотрел на её ладонь, Девчонка – на меня, мимо летели камни, скулили и лаяли собаки, сыпали проклятиями пацаны, в маленькой Девчонкиной ладони лежал обломок кирпича, я смотрел, и тут сбоку прыгнула тень, врезалась в Девчонку, повалила её. Я рванулся к ним, поднимая горящую палку. Подумал, что обожгу Девчонку. Даже увидел на мгновение, как вспыхнут её длинные волосы. Размахнулся и услышал свист. Резкий, невероятно громкий свист, пробирающий до внутренностей.

Всё в момент остановилось. Стихло. Собаки исчезли, просто сгинули во тьме, будто их и не было. А мы остались. Взмокшие, тяжело дышащие, исцарапанные, измазанные сажей. Потрясённые. Я на носу баржи, Девчонка чуть в стороне, остальные возле трюма.

– А это что за монстр был? Который свистел? – прохрипел Мишка.

– Псарь, – ровно ответил Жека, и сразу: – Надо уходить.

– Куда? – напрягся я.

– Подальше отсюда. Они теперь не отвяжутся.

– Да ладно, отобьёмся, – усмехнулся Горюх.

– Отобьёмся? Ну, давай. Сколько их – десяток, сотня? Давай, разберись с этой проблемой, мы ведь из-за тебя влипли. Раньше они только присматривались, а теперь на все сто почуяли возвращенца. Может, откупимся? Дадим им еду? Будешь едой, Горюх? – Жека говорил спокойно, но ярость так и звенела в каждом слове.

– В смысле – из-за меня? Что я сделал? – растерялся Горюх.

– Вернулся, придурок! Зачем? У тебя же был выбор, объясни – зачем?

– А что такого? Братуха сказал, ничего страшного, просто развлекуха. Вот и…