Ингигерда осталась одна в дверях конюшни. Он всё равно уже не убежит, зачем надо держать его связанным? Медленно прошла вглубь, ища глазами.

Арн сидел на старом сене, привалившись спиной к стене, от усталости скатился вбок, придавив телом связанные спереди руки. Ингигерда опустилась к нему, осторожно протянула руку, боясь коснуться светлых спутанных волос. Позвала шёпотом:

– Арн? Арн? Ты слышишь меня?

Он не отзывался, и тогда она смело коснулась его головы, боясь, что опоздала, не уберегла того, кого любит. Но Арн вздрогнул от её прикосновения и поднял голову, глядя Ингигерде в лицо. Долго молчал, дрожа разбитыми губами.

– Вы? Зачем? – Попытался сесть, опираясь на руки, передвигая лопатками, поднялся по стене, прижался к ней спиной, смотрел нахмуренно. – Зачем вы… Не надо было… М-м-м… – выдохнул с болью через стиснутые зубы. – Я сам виноват…

Но Ингигерда поймала его грязные руки, стала крутить верёвку, ища, как её развязать. Он настолько был слаб и обессилен, что не мог даже сопротивляться, смотрел остановившимся взглядом на её пальцы.

– Сейчас… потерпи немного… Я помогу… Я не дам тебе умереть… Сейчас…

Она справилась с верёвкой, вскочила и бросилась в дом, пробралась на кухню, дрожащими руками наливая в миску молока, оглядывалась, чтобы её не заметили домашние. Увидела Бюрн, чистящую рыбу.

– Бюрн, покорми собаку Арна.

– Сейчас, я дам ей потрохов. А вы куда, госпожа?

Но она не ответила, пробралась в конюшню, торопливо и аккуратно, с заботливостью матери, ухаживающей за ребёнком, напоила Арна молоком. Потом, зачерпнув в миску дождевой воды, помыла ему лицо и руки, осторожно вытерла своим покрывалом. Всё это время Арн смотрел на неё неподвижными, как будто сонными глазами.

– Я думала, он убьёт тебя… Арн, – поглядела ему в глаза с тоской и болью, – я так боялась за тебя…

– Мне надо домой… – прошептал он еле слышно, и Ингигерда опустила руки от бессилия.

– Тебе нельзя больше убегать, Хоган убьёт тебя… Он и сейчас очень злой… Арн, нельзя…

– Мне надо…

Она поняла, что переубеждать его нет смысла, и села рядом, прижавшись спиной к стене, как он сидел. Через момент голова его упала на грудь, посыпались грязные пряди. Он заснул, вымотанный от всего пережитого за эти дни. Ингигерда смотрела на него, впитывая каждую чёрточку бессильно склонённой головы: чёткая линия профиля, чуть приоткрытые губы, округлость подбородка. Всё в нём казалось ей самым лучшим. Самым-самым… И она заплакала от осознания того, что она всё равно не удержит его, он уйдёт, он сказал: «Мне надо…» А не уйдёт, так сойдёт в мир ещё дальний, в мир смерти, в мир дочери Локи, потому что Хоган не вытерпит, он догонит и убьёт его. Заплакала тихо и беззвучно, так, как плачут только в одиночестве, когда никто не видит, и не нужна истерика, а только слёзы сами собой текут из глаз. Самые настоящие слёзы тоски и боли.

Зачем только он появился в её жизни? Зачем заставил страдать? Почему ей было не полюбить другого?

На дворе залаяли собаки, загомонили люди, появились рабы с чужими лошадьми, но Ингигерда не двигалась с места, боялась пошевелиться, словно берегла сон того, кто рядом.

А когда выбралась на двор, когда пришла в дом, узнала, что вернулся отец с тинга. С ним приехали чужие люди, много гостей. В доме всё завертелось, и об Арне на время забыли, всем стало не до него. Вечером Ингигерда смогла смело отнести ему поесть и закрыла тёплым зимним плащом из шкур.

* * *

Прибывшие гости задержались в доме щедрого Инвальдра хёвдинга на три дня, особенно бурным был последний, в ночь перед отъездом устроили пир, много пили, много ели, много говорили. Вспоминали свои походы, перемалывали новости с тинга, сплетничали о знакомых и незнакомых. Хмельные пиво и добрый эль многим развязывают языки, а уж под горячее мясо и хлеб и подавно.

Ингигерда устала от всего этого уже на второй день, мысли заняты совсем другими заботами. Хотя по отцу она и успела соскучиться, но ждала его не с таким большим количеством чужих людей.

Хорошо было Висмунду, он слушал все эти похвальные речи с открытым ртом. Было, что рассказать и Хогану.

Среди гостей выделялся молчаливый торговец, он почти всё время сохранял трезвый рассудок и следил за языком, присматриваясь к остальным с улыбкой пренебрежения. Он был из той породы людей, которые больше слушают, чем говорят, но они совсем не глупы, и это не значит, что им совсем нечего рассказать. Они много знают и много видели, вот поэтому-то и знают цену слову.

Мягко и неторопливо он называл Ингигерду «красавицей» все эти дни и смотрел прямо в глаза, незнакомо улыбаясь. Ингигерда даже сама стала избегать его, вот и сейчас она была на кухне и была не одна. Под шум пира она смогла задержать Арна, когда он принёс к очагу сухие дрова. Сейчас он сидел на лавке, а она поила его горячим бульоном и кормила мясом и хлебом.

За эти дни он уже вернулся к хозяйским делам, тем более, что с приездом гостей рабочих рук не хватало, а сейчас почти все рабы сидели в гриднице, слушая, что говорят.

– Завтра они уедут… – Ингигерда сидела рядом, прислушиваясь к разговорам в зале.

– Тебя не потеряют? – спросил Арн, а она отрицательно мотнула головой.

– Я сказала, у меня болит голова.

– Болит? – Арн нахмурился, тёмные пятна синяков Ингигерда уже приучила себя не замечать, смотрела только в глаза.

– Нет. Но я устала… – Она поднялась и налила в кувшин пива, подала Арну. – Столько суматохи с самого утра…

Её перебил громкий голос из зала:

– Тихо, тихо, сейчас Надольв будет говорить! Он говорит мало, но по делу. Правда, Надольв?

Ингигерда нахмурилась, зная, о ком речь, поджала губы, прислушиваясь. Через момент препирательств и смешков в самом деле заговорил Надольв:

– Я посетил ваш тинг, я многих видел, – усмехнулся. Ингигерда как видела воочию эту его усмешку на тонких губах под огненно-рыжими усами. – Всё-то у вас на этом берегу хорошо, слишком много веселитесь…

Все замерли.

– Что ты имеешь в виду? – спросил кто-то.

Надольв помолчал, раздумывая, потом опять заговорил, неторопливо, медленно подбирая слова:

– Я был на другом берегу, в Центральном Альде. Там по-другому… Всё по-другому…

– А почему там должно быть, как у нас? Или у нас, как у них? – это спросил Хоган, его голос Ингигерда узнала сразу.

– Дело не в этом, – Надольв сделал паузу, и все вокруг тоже молчали. – На том берегу готовятся к войне…

Какое-то время он больше ничего не говорил, но и другие вокруг него тоже не говорили ни слова.

– С кем?

Ингигерда не узнала голоса спрашивающего, мельком глянула в лицо Арна, он тоже слушал, и пальцы его рук, сжимающие горлышко кувшина, напряжённо побелели.

– Они не говорят, с кем.

– Ну и пусть воюют! Нам-то что? – это беспечно сказал Асольв Медведь. – Почему это должно нас заботить? Может, они готовятся к войне друг с другом? Пусть воюют…

Все вдруг разом зашумели, поддерживая его слова или задаваясь новыми вопросами. Но негромкий голос наблюдательного Надольва заставил всех снова замолчать:

– Они не собираются друг с другом воевать, можете поверить моему слову. Они готовятся к войне с внешним врагом и поплывут до него на кораблях…

– Откуда это можно знать? – опять подал голос Хоган.

– Я был на том берегу летом, их корабли были в походах, а на верфях строили с десяток новых дрекки… Зачем? – Надольв сделал многозначительную паузу, видимо, обводя всех красноречивым взглядом. – Если они собираются воевать между собой, зачем им корабли? Да к тому же так много?

– А может, они воинов доставлять будут морем, а не по суше? Это их дело! – Вспыльчивый голос Асольва выдавал лишнюю чарку хмельного пива.

– Хватит! – это громко перебил хёвдинг. – Продолжай, Надольв Свенссон! Что ты ещё хотел нам сказать? Какие у тебя есть вести?

И Надольв продолжил:

– Они не будут воевать друг с другом. Месяц назад умер конунг Западного Альда, он был уже стар, если вы помните, а конунгом был выбран его внук – сыновей у него не было, а дочь осталась без мужа, да и умерла в прошлом году. Молодой конунг Гутред Безотцовщина – не знаю, кто его отец, или проще называть его по деду Арлссоном – уже заключил мир с конунгом Центрального Альда…

– Игурдом Ормссоном? – спросил хёвдинг негромко, и голос его был твёрдым, незнакомым, а может, просто Ингигерда за все эти дни подзабыла, как звучит голос отца.

– Ты прав, хёвдинг, с Игурдом Ормссоном. Так что они не могут воевать друг с другом.

– А как же Восточный Альд? – это спросил уже Хоган, да и многие подумали о том же.

– Восточный Альд принадлежал младшему да ещё и двоюродному брату Игурда, Дарну Хальмссону. Может, вы не знаете, но он умер два года назад. Единственный сын Дарна пропал куда-то, кто-то говорит, он тронулся рассудком после смерти отца… Потерял его на восемнадцатую зиму свою, а говорят, сильно его любил… – Надольв усмехнулся громко, и Ингигерда нахмурилась, вслушиваясь в его усмешку: разве любить отца – это плохо? – Кто-то говорил даже, что он где-то на вашем берегу, но, думается мне, это неправда. Что ему делать здесь? Я слышал от одного пьяного смелую мысль: Игурд конунг нашёл своему племяннику интересное дело и отослал его подальше, а он и сгинул с концами… Конунгом-то его так и не выбрали – дружина не поддержала, так что… – Надольв вздохнул, продолжил немного помолчав: – Не знаю-не знаю, но в слова этого пьяного можно поверить. Игурд уже прибрал к рукам земли своего родственника, весь Восточный Альд, его дружина поддержала, теперь он конунг единых земель. Теперь он заправляет там всем… Жена его брата с дочерью были у него, в Еловой круче, я слышал он… – Надольв замолчал на миг, подбирая слова, – …они умерли обе, недавно. Говорят, тут не обошлось без рук Игурда…

Резкий звон рядом заставил Ингигерду вскинуться от неожиданности и отпрянуть в сторону – Арн выронил кувшин с пивом, и он грохнул об пол с оглушительным звоном, разбрызгивая осколки и капли пенной браги.

– А-а-ах! – невольно вырвалось у Ингигерды. Она вскинула глаза с осколков на лицо Арна. – Что… – но договорить не успела, потому что некому было говорить: Арн развернулся и ушёл из кухни на улицу, не сказав ни слова.

– Арн? Арн, подожди!

Но он будто и не слышал, ушёл стремительно.

В пиршественном зале шумели, услышав грохот бьющейся посуды, но пока кто-то из рабов заглянул, Ингигерда уже стала собирать осколки.

Что случилось? Почему он так? Разве она не угодила ему едой и питьём, а может, всё дело в другом?

Торопясь и переживая, она порезала палец об осколки, зажала порез зубами. О том, что говорили дальше в гриднице, она уже не слушала, да и было ли ей до этого сейчас. От горькой обиды и непонимания случившегося, от непомерной усталости за весь день хотелось расплакаться, но волю слезам она дала только в постели, когда угрелась под мягкими шкурами.

На следующий день провожали гостей, менялись подарками и добрыми пожеланиями, заверениями в дружбе и в согласии, шумно и долго прощались. Ингигерда не видела Арна за всей этой суетой, а молчаливый Надольв не сводил с неё глаз и еле заметно улыбался в рыжие усы. Ингигерда не привыкла к подобным взглядам, они тревожили её, она старалась всячески отгородиться от высокого гостя, но всюду встречала на себе его взгляд. Чего доброго, ещё соберётся сосватать, зашлёт сватов, этого ей как раз и не хватало. Быстрей бы уезжали они, что ли.

Глава 8

Только на следующий день она разыскала Арна в дровеннике. В тени навеса он неторопливо складывал поленницу из расколотых дров, заметив Ингигерду, улыбнулся, но без большой радости, словно мысли его были заняты чем-то другим, и совсем другое занимало его, несмотря на работу.

– Арн… – позвала дочь хёвдинга.

– М-м-м… – отозвался он, чуть двинув подбородком, укладывал полено, а оно, хитрое, попалось с сучком, и он прилаживал его поудобнее, чтоб не мешало положить наверх другие.

– Я ещё вчера хотела найти тебя, у меня не получилось…

– Гости… – добавил он причину этого сам.

– Да. – Она согласно покивала головой, амулеты и обереги на груди её зазвенели. – Ты так быстро ушёл тогда и… – Ингигерда хотела сказать о разбитом кувшине, но подумала, что он обидится, будто бы она жалеет посуду. – Это из-за меня ты ушёл, да?

Какое-то время он молчал, а потом ответил негромко:

– Нет, всё по другой причине…

– Какой?

– Это неважно, и я сам не хочу об этом говорить.

Ингигерда помолчала, раздумывая, подобрала из-под ног два полена, они лежали в стороне от всех, и подала Арну по-одному. Взгляды их двоих встретились на мгновение.

– Ты говорил, что собираешься уйти, снова сбежать, я просто хотела…

– Я не сбегу! – перебил он её и обернулся, не глядя, поправил полено. Ингигерда опешила, удивилась.

– Нет?

– Нет. Уже нет…

Она обрадовалась невольно, и сердце очень часто застучало, глаза загорелись немой надеждой, и Ингигерда спросила шёпотом:

– Это из-за меня?

Светлая Фрейя, как ждала она сейчас положительного ответа, как всякая женщина ждала бы на её месте и будет ждать всегда, наполненная тайной надеждой и влюблённостью. Но Арн ответил по-другому:

– Нет.

Она строго поджала губы от внутренней боли и невольного разочарования. Наверное, она виновата была сама, что не стала причиной отказа от побега, но что она могла изменить, раз сердце её уже было отдано этому странному человеку? Разве мы выбираем тех, кого любим?

Зря она надеялась на что-то. И сейчас надо было просто взять и уйти, а она не могла сдвинуться с места, стояла и смотрела, наблюдая на его руками, укладывающими поленья. Дочь хёвдинга, влюблённая в полураба, незнакомца, не называющего даже своего рода, имени своего отца и даже своего полного имени.

Где твоя гордость, Ингигерда?

Почему ты, хёвдингова дочь, позволяешь ему это? Ты, отдавшая сердце чужаку, стоишь и терпишь его холодность и безразличие…

Уж лучше бы ты ушёл, не сказав этих слов, не показав своих мыслей, а я бы по-прежнему тайно любила тебя, искала бы твои черты в лицах и в делах других мужчин, и, возможно, приучила бы себя видеть их в своём будущем муже, посланном богами и данном отцом.

Арн обернулся к ней и долго глядел в лицо, пока не понял, что она плачет всего лишь от одного его слова.

Но разве можешь ты сам рассказать о своём горе, о той боли, что разрывает сердце и не даёт дышать?

Кому в этом мире он мог бы поведать о ней? Кто, как не эта дочь хёвдинга, эта молоденькая Ингигерда, могла бы выслушать его? Разве не она стала самым близким здесь человеком? Разве не её ли ищут глаза среди других женщин на дворе?

Но он не лукавил, когда сказал «нет»…

Бросил дрова и двумя шагами сократил расстояние, обнял вдруг, прижимая к себе, чего никогда ещё до этого не делал. А она и не сопротивлялась, уткнулась мокрым лицом в потрёпанную рубашку на груди, плакала теперь навзрыд, не стесняясь своих слёз, ничуть их уже не боясь. Арн прижался подбородком к её макушке, к чистым тёплым волосам, непокрытым накидкой, она упала на плечи уже давно.

Наконец, Ингигерда стала успокаиваться, стирала слёзы сжатым кулаком, а, осознав, что находится в мужских объятьях, прянула назад, как от удара. Отвернулась, опуская голову, быстро накинула на себя шерстяное покрывало, стараясь спрятать заплаканное лицо. Кого оно может красить?

– Я… Я думала, что что-то значу для тебя… – прошептала тихо-тихо.

– Конечно, значишь, – ответил он, и Ингигерда вскинула голову, уже не стыдясь своих недавних слёз.

– Ты уйдёшь… и меня… оставишь…

– Не уйду, я же сказал, в крайнем случае, пока не уйду… А там посмотрим.

– Почему? Ты же говорил, что твои родные…

– Я опоздал! – перебил Арн решительно и твёрдо.

Ингигерда замолчала на миг, и он казался таким долгим. Нахмурилась.

– Опоздал? Ты хочешь сказать, что их уже нет в живых? Откуда ты знаешь? Как ты можешь это знать вот здесь? – Она дёрнула подбородком в сторону поленницы. – Ты же никого не видишь, ни с кем не разговариваешь! Как ты можешь знать, что опоздал?

– Поздно… Всё это поздно… Я слишком долго здесь, я долго болел, чтобы что-то можно было успеть, и… – он замолчал и раздражённо дёрнул головой. Ничего не сказал больше и подобрал с земли полено, уложил его в общую стопку. Ингигерда следила за ним, за его руками.

– А как же этот человек? Он что, опять захочет убить отца?

– Я не знаю… – Арн посмотрел ей в лицо. – Я не знаю, чего он захочет. Может быть, и не смерти твоего отца он хотел…

– А чего? – Она удивлённо вскинула брови. Но Арн только пожал плечами и ничего не ответил, он опять не знал, что ответить.

– Как? Как, если ты пришёл, чтобы убить его, и ты сейчас говоришь…

– Я не знаю! – Арн снова перебил её. – Может, он больше и не тронет хёвдинга. Не знаю… – повторил он опять и покачал головой, укладывая полено, смотрел при этом куда-то мимо.

– Ничего не понимаю! – ругнулась Ингигерда в сердцах, взмахнула руками и пошла на дневной свет, резко развернувшись. – Тролли всё побери! Не понимаю…

Вышла и резко остановилась – прямо посреди двора стоял Хоган и смотрел на неё, аж слова в горле застряли, всё раздражение сразу же пропало, сменяясь страхом и смущением. Ингигерда хотела быстро пройти мимо, но Хоган всё же поймал её за локоть, дёрнул к себе, спросил, глядя прямо в глаза:

– С кем это ты там? А? Сестрёнка?

– Ни с кем… – оборвала и отвела глаза Ингигерда.

Замешательство её не ускользнуло от внимательного взгляда опытного воина, через девичье плечо он старался разглядеть, кто там в полумраке дровенника остался.

– Врёшь?

– Отпусти! – Она резко вырвала руку. – Ни с кем я там не была, с чего взял?

– Я пойду проверю? – Хоган сощурил синий глаз, еле-еле улыбнулся.

– Проверь…

Может, Хоган и не пошёл бы проверять на этот раз, но Арн сам вышел из дровенника, уложив все дрова в поленницу, собрался колоть новые, пока погода стоит. Хоган аж задохнулся от увиденного, так сверкнул глазами, что светом их яростным полосонул по лицу сестры родной, точно ударил наотмашь.

– Вот как, значит…

– Хоган, пожалуйста, мы только разговаривали и всё…

– Знаю я ваши разговоры…

Хоган буквально отставил Ингигерду в сторону, низко наклонив голову, как разъярённый бык, ринулся вперёд. Ингигерда только ахнула бессильно. Хоган смёл обидчика с ног, забросил обратно в дровенник всей силой молодого тела. Дальше Ингигерда ничего не видела, только слышала звонкие следы ударов по лицу и глухие – в тело. Потом слышно стало, как посыпались дрова, а через миг вышел Хоган, злой, потрёпанный, с всклокоченными волосами, с огромными зрачками на весь глаз. Шёл прямо на Ингигерду, потрясая отбитой правой рукой, разминая сбитые пальцы, левой ладонью стирал след удара с губ.

Ингигерда отшатнулась в ужасе, но Хоган сжал её локоть и потащил сестру в дом, толкая впереди себя. Она задохнулась от боли в руке, но сказать и слова не посмела, пока он не толкнул её на постель в женской половине дома.

– Хоган, мне больно… Что ты делаешь?

– В тайне от всех рубашки ему шьёшь?

– Да ничего у меня с ним нет!

– Замолчи! – прошептал Хоган свирепо, выталкивая слова через зубы. – Убью…

– Я просто хотела поговорить с ним… Хотела спросить его… – она шептала быстро-быстро, задыхаясь от волнения и страха, пальцы рук тонули в мехе шкур, устилающих постель. – Разве говорить с человеком это так плохо? Преступление?

– С человеком?! – хрипло переспросил Хоган. Ингигерда пожала плечами и повела подбородком в растерянности, не сводя взгляда с лица старшего брата.

– Жалкий раб! Его убить мало… Ещё отец не знает…

– Хочешь, я сама ему скажу? – Ингигерда сама пошла в наступление, упрямая, как и хёвдинг, как и его старший сын. – Я ему скажу, что разговаривала с… рабом, а ты… Если бить всех рабов, с кем я сегодня разговаривала… Я сегодня с утра весь день с Бюрн проговорила… Тоже бить её пойдёшь? И ещё…

– Замолкни! – хрипло оборвал её Хоган, но уже без прежней злости, без той немой хрипящей ярости, что клокотала в нём, как злой медведь. – Знаю я твои разговоры…

– Побил ни за что… – Прямо смотрела на него Ингигерда, хоть моргнула бы для порядку, для очистки совести.

– Врать научилась? – Хоган глядел на неё сверху, с высоты своего роста.

– Я спросила его, собирается ли он опять бежать? Сказала, что ты убьёшь его…

– Убью! – подтвердил Хоган её слова.

– Он сказал, что «нет», он не сбежит больше…

– Нашла, кому верить! – Хоган чуть выпрямился, расправив плечи с уверенностью.