– Хорошо, хорошо! – крикнул мальчик уже не различимому во тьме Шеуду, пытающемуся, стуча чешуей, развернуться в узком проходе. – У Крея нет искры, у тебя нет мужества, но у меня есть и то, и другое! Хвала Рургу, я пока что не раб и не мертвец! Я сдержу свою клятву. Этот старый паук, эта грязная вошь еще будет умолять меня…

Он не договорил. Со стороны долбящих породу рабов приближалась знакомая согбенная фигура. Видимо, Метью разродилась на редкость быстро (ну еще бы – в десятый-то раз!), и старик поспешил в свое подземелье. Он даже не переоделся и был в том же ярком наряде, украшенном перьями и костями, в котором совершал свои целительные действа.

– Старый паук? – переспросил Вьюхо и тоненько захихикал. – Грязная вошь? Вот как ты заговорил, хорошенький и зубастенький мой мальчик! Но это последний раз, когда ты отзываешься обо мне непочтительно. Скоро ты запоешь иные слова…

Дью увидел, как за спиной старика выросли, побросав инструменты, молчаливые рабы, и Крей в том числе. Видимо, Вьюхо уже отдал приказ схватить мальчишку, и они, обойдя хозяина, двинулись в его сторону, бесстрастно тесня друг друга плечам и шурша подошвами.

Сын Огдая не испугался. Он знал, что сумеет выбраться так же, как в прошлый раз. Мальчик осторожно отступал назад, не сводя взгляда с угрюмых полулюдей с такими знакомыми и славными лицами. Вот и поворот. Теперь осталось сделать лишь несколько шагов, и заголубеет небесная прореха над головой. Но… где она? Тьма, полная тьма окружала со всех сторон.

– Ага!!! – злорадно зашелся смехом невидимый за поворотом старик. – Попался, как крыса в ловушку! Ищешь свой выход? Нет его! Я завалил его камнем!

Чувствуя себя и впрямь загнанным в дальний угол норы зверем, которого атакуют мускулистые и сытые собаки, Дью, однако, продолжал двигаться, ощупывая стены. Главное – точно определить место, где он спрыгнул вниз, прямо на выпуклую спину жука. Может, жук опять здесь, на своем любимом лежбище? Хвала Рургу! Икры мальчика коснулись чего-то жестко-мохнатого, а ладонь легла на гладкий прохладный щит. Этот лентяй дремлет на прежнем месте!

Содрогнувшись от мысли, что полированный рог величиной с ладонь проскользнет под его животом, Дью одним махом вскочил на спину насекомого, оттолкнулся от нее пятками и принялся карабкаться вверх. Ладонями и коленями он упирался в стены расщелины, а голову втянул в плечи, чтобы не расшибить темя о камень.

Злорадные вопли Вьюхо сменились проклятиями. «Ах ты, ничтожный земляной червь!», «Ползучая гадина, погоди же!!!» По колориту ругательств нетрудно было догадаться, на кого направлен гнев колдуна. Дью, не останавливаясь, расхохотался. Интересно было бы взглянуть на них сейчас! Как может бороться Шеуд, не имея ни рук, ни ног, но одно лишь туловище и крепкие зубы? Наверное, обвился вокруг колдуна гигантской змеей, и тот, худой и тщедушный, дергается и кудахчет, словно схваченная хозяйкой курица…

Макушка Дью уперлась в камень. Он изо всех сил напряг ладони, шею и плечи, но обломок скалы не желал поддаваться. Он надавливал снова и снова, обдирая кожу на темени о жесткий гранит. Ругань старика становилась громче и отчетливей, в ней зазвучали торжествующие ноты. Судя по всему, несмотря на отчаянные усилия Шеуда, преследователи приближались.

Вот уже дымное пламя факела заплясало под ступнями, упирающимися в каменные выступы. Факел держит крепкая мужская рука, запрокинутое лицо так знакомо… Хвала Рургу, это не Крей! Сангур. Правда, и Сангуру он не делал никогда ничего плохого. Наоборот, всегда восхищался его меткостью и быстротой ног. Блестящие глаза молодого воина казались хорошо отшлифованными камнями. Красивыми и пустыми…

Ступни уже припекало языками огня. Сын Огдая предпринял еще одно отчаянное усилие, зажмурившись и напрягая шею, невзирая на давящую боль в макушке. Казалось, бедная его голова сейчас расколется, как лесной орех. Хвала Рургу, грозному и справедливому – камень наконец поддался! Подтянувшись на руках, Дью мгновенно протиснулся в образовавшуюся щель.

– Эй! Старый паук! – крикнул он, очутившись на воле, в затхлый мрак. – Уже дважды ты остаешься в дураках! Хорошо бы ты лопнул сейчас от злости и залепил своими зловонными внутренностями все свои норы!

– Я уничтожу тебя, наглый мальчишка! – донеслось из-под земли. – Ты доиграешься, и очень скоро! Очень скоро ты будешь ползать у меня в ногах и слизывать пыль с моей обуви!..

Дью расхохотался и бросил в расщелину горсть камней. Правда, тут же пожалел об этом: камни посыплются на Сангура с отшлифованными глазами, а вовсе не на голову проклятого колдуна.

* * *

На этот раз сын Огдая возвращался в селение спокойно и неторопливо. К чему спешить? Вряд ли Вьюхо выползет из своего подземелья и бросится за ним вдогонку. А если и бросится – что ему стоит справиться со щуплым стариком? Даже лучше было бы принять бой здесь, один на один, а не вздрагивать каждый раз от прикосновения раскаленных до белизны глазок. Но колдун не вступит в открытую битву, о нет, он будет жалить исподтишка, словно затаившаяся в высокой траве гадюка.

Мальчик шел медленно еще и для того, чтобы привести в порядок возбужденные мысли и решить, что делать. Забыть, махнуть рукой, как заклинал его Шеуд? Если и захотел бы забыть, налитые ядом глазки будут напоминать ежедневно. Еще раз поговорить с Хиваро? Он скажет, что Дью клевещет и оскорбляет теперь уже брата матери, павшего славной смертью на поле битвы. Рассказать еще кому-нибудь? Поверить смогут разве что мальчишки младше его возрастом. Да и то лишь потому, что попробовали бы они не поверить! Кулаки Дью тут же покажут, кто врет, а кто говорит правду. Но какой с них прок, с малолеток? Если бы Крей был живой, он бы ему поверил. Они верили друг другу всегда, и вдвоем обязательно что-нибудь бы придумали. Крей, Крей… И зачем он отдал эту свою искру? Не мог вцепиться в нее покрепче и не уступать хилому старикашке…

Дью принимал решения быстро. Долго раздумывать, взвешивать и колебаться было не в его характере. Приняв же решение, так же незамедлительно претворял его в жизнь. Колдуна Вьюхо нельзя убивать до тех пор, пока неизвестно, где он прячет подло отобранные им искры? Чудесно! Значит, надо найти эти самые искры, и как можно скорее. Сегодня ночью.

План действий созрел молниеносно. Правда, необходим был союзник. Поразмыслив, Дью избрал для этой роли семилетнего Пэди, мальчишку, жившего с ним по соседству. Пэди заглядывал старшему приятелю в рот, гордился крохами покровительственной дружбы, которой тот удостаивал его изредка, и любое его повеление выполнил бы беспрекословно.

Как только стемнело, Дью выманил мальчика из дома и долго втолковывал ему горячим шепотом, что тот должен делать. Роль, которую он отвел Пэди, была нетрудной, но для надежности он повторил ее несколько раз, строго упираясь взглядом в преданные, выпученные от напряжения глаза мальчишки. Когда Пэди, задыхаясь от важности возложенного на него поручения, клятвенно пообещал выполнить все в точности, не спрашивая, как и подобает младшему по возрасту, для чего это нужно, Дью отпустил его. На прощанье небрежно пообещал мальчику в случае удачи подарить пару новеньких наконечников для стрел и тростниковую свистульку, отчего глаза маленького приятеля вспыхнули еще преданней.

Спустя недолгое время, когда всё вокруг стихло и селение погрузилось в безмятежный сон, из соседнего дома раздались пронзительные детские вопли. Их не заглушали даже бревенчатые стены и крыша с плотным слоем земли. Пэди старался на славу. Он орал и катался по своему ложу так, словно внутри у него грызлись между собой крысы. Испуганная мать с трудом разобрала сквозь вой и рыдания, что у него болит живот, и не просто болит, а режет, горит и щиплет так, что терпеть нет никакой возможности. Обеспокоенная женщина положила на живот лед из погреба, затем принялась тихонько его поглаживать, но мальчик не унимался. Наоборот, стал биться и подскакивать на подстилке из козьего пуха, словно поджариваемая живьем рыба. Разбуженный и раздраженный отец велел жене идти за знахарем, пока мальчонка не выпустил душу из корчащегося тела. Набросив на плечи меховую накидку, мать кинулась к хижине Вьюхо.

Как только женщина выбежала со двора, Дью, наблюдавший за творившимся у соседей от своей изгороди, прошмыгнул к ним в дверь с видом разбуженного среди ночи и встревоженного приятеля.

– Так и ори! – шепнул он, склонившись над мальчиком. – И не вздумай умолкнуть до тех пор, пока я не вернусь и не свистну три раза под окошком.

Он незаметно ущипнул Пэди выше пупка, да так сильно, что бедный ребенок взвыл еще громче, и уже неподдельные слезы горошинами покатились из глаз.

Выскочив во двор, Дью затаился за густой порослью можжевельника в пяти шагах от калитки. Вскоре мимо него пронеслась растрепанная мать Пэди, а следом за ней – хмурый и нервно позевывающий Вьюхо.

– Муж хорошо отплатит… Так кричит, словно кто-то режет его изнутри… Самую лучшую шкуру, какую ты только выберешь… Мальчик мой… У нас еще есть прозрачный камень величиной с орех, возьми его тоже…

Перед тем как шагнуть в дом, Вьюхо приостановился и оглянулся. Дью сжался в комок. Ему показалось, что злобные глазки нашарили его в кустах, и под бровями сверкнула настороженная искра. Мальчик чуть было не отказался от своего плана, но вовремя прикрикнул на себя, пришпорил, как заколебавшегося перед расщелиной в горах жеребца, обозвав трусливым сурком и клятвопреступником.

Лишь только соседская дверь захлопнулась, сын Огдая ринулся к хижине колдуна, стараясь бежать бесшумно и стремительно, словно тень парящей в небесах птицы.

В дорийских селениях отроду не знали, что такое дверные замки и засовы, поэтому Дью беспрепятственно проник внутрь просторной зажиточной хижины. На его счастье было полнолуние, в слюдяном окошке мерцало расплывчатое око богини Нихель, заливая комнату от земляного пола до потолка нежно-призрачным светом.

Дью старался действовать быстро, но без суеты. Искры… Вряд ли колдун будет хранить их в мешочках из кожи, которые понавешены у него вдоль стен. Искры прожгут любую кожу и вырвутся наружу. Для надежности он все-таки развязал несколько мешочков. Из каждого в нос ударил резкий, как мальчишечий кулачок, запах. То едкий, вызывающий кашель, то приторный, то тошнотворный. Нет, мешочки лучше не трогать, иначе гадость, хранящаяся там, может лишить его нюха, а то и зрения… Вряд ли искры будут храниться и в деревянном ларце, ведь дуб или сосну они прожгут тоже. На всякий случай он вскрыл и ларец. Там оказалось что-то совсем непонятное: высушенные и скрученные на манер веревок змеиные шкурки, блестящие надкрылья жуков, хрупкие птичьи кости…

Перерыв всё, что только смог обнаружить, развязать и раскрыть, Дью в растерянности остановился. Его осенила неприятная мысль: почему бы Вьюхо не хранить присвоенные искры в том же подземелье, где вгрызаются в землю его молчаливые рабы? Под землей уж точно надежнее, чем в хижине без замка. Какой же он дурак…

– Клянусь Рургом, я полный дурак! – сокрушенно пробормотал сын Огдая.

– Ты полный дурак, да и наглый вор к тому же! – откликнулся от двери хорошо знакомый, вибрирующий от злорадства голос.

При свете луны со своими пронзительными глазами и возбужденно трясущимися конечностями старик мало напоминал человека. Скорее, какой-нибудь болотный демон или дремучий лесной оборотень выполз на теплый запах живущих.

– Вор! – закричал Вьюхо, на этот раз уже во весь голос. Казалось странным, что в хилом и согбенном теле мог таиться столь полновесный, колеблющий стены вопль. – Эй, люди, просыпайтесь! Сюда! Сюда, скорее! Наглый вор забрался ко мне в дом! Хватайте его!..

* * *

Дью знал, что его ожидает. По неписаным дорийским законам вору, посягнувшему на добро соплеменника – неважно, соблазнился ли он добротным оружием или облезлой козьей шкурой, – полагалось отрубить правую руку и навсегда изгнать из пределов родного селения. На памяти мальчика такое случилось всего лишь раз. Дью было шесть или семь лет, когда взбудораженное, кипящее негодованием племя исторгло из своих рядов Хоссу Высохший Стебель, жалкого и худого, вечно голодного из-за своей неприспособленности ни к какому делу. Вместо руки с правой стороны тела у него болтался замотанный в кровавые тряпки обрубок. Хосса попытался украсть козу у соседа, дабы вдоволь наесться вареным мясом, но бесславно попался за этим занятием. Когда его поймали, он ползал у ног мужчин, умолял простить, выл, перемешивая слезы с землей, что погибнет от голода. Но воины и охотники, вершившие суд, были неумолимы. Воровство у своих соплеменников и трусость на поле боя – два не прощаемых преступления. Дориец мог уйти в иные края, разбогатеть там путем грабежа и разбоя, и никто по его возвращении не скажет ему или о нем дурного слова. Но стащить у соседа старый меч, продырявленный щит или курицу так же низко, как ударить родного отца или показать спину врагу на поле битвы.

Дью заперли в полуразвалившейся хижине – той самой, где жил когда-то несчастный Хосса. Она пустовала, так как никто не хотел селиться в доме вора, отравившего своим презренным дыханием стены и потолок. Мальчик должен был сидеть взаперти, пока старики племени, посовещавшись, не решат его участь. Охраняли преступника двое – Хлещ Свистящий Сурок и Утто Цепкие Пальцы – самые никчемные члены племени, не блещущие ни на охоте, ни в битве, и в этом мальчик видел для себя особое унижение.

Дью лежал на земляном полу, холодном и жестком. В хижине не было ни лавок, ни тюфяка, ни даже облезлой шкуры, которую можно было бы подстелить под спину. (Все вещи Хоссу сожгли, так как они также были заражены презренным дыханием.) От нетопленных ветхих стен тянуло сыростью.

Снова и снова сын Огдая прокручивал в голове тот миг, неизбежный миг недалекого будущего, когда короткий взмах меча лишит его правой руки. Отрубит выше локтя – такую живую, теплую и сильную, с синим узором вен, со смуглым загаром, подрагивающую на запястье от толчков крови… Должно быть, будет зверски больно. Мать перетянет ремнем обрубок, чтобы не вылилась вся кровь. Вряд ли она скажет ему хоть слово на прощанье. Нет большего позора для дорийской женщины, чем родить труса, предателя или вора. Позор свой Грунн понесет молча и мужественно, как сносит все прочие удары судьбы. Мать перевяжет его, положит в кожаную сумку хлеб и сыр, и Дью побредет неизвестно куда – одинокий понурый калека. Он станет вымаливать у встречных остатки их обеда, а те будут отталкивать его с насмешками и презрением, ведь кровавый обрубок ясно покажет, что перед ними воришка. И все это из-за Вьюхо. Из-за колдуна с черной душой и смрадным сердцем, будь он трижды проклят! Будь он четырежды, будь он сотню раз проклят!!!

Помимо бессильной ненависти к Вьюхо, мальчика трясла жестокая обида на Пэди. Неужели он не мог покричать подольше? Неужели это так трудно: вопить и подпрыгивать животом вверх на тюфяке? И наконечники, и свистульку, и свое покровительство и защиту в драках пообещал ему Дью, а он… Пусть только встретится ему этот сопляк где-нибудь и когда-нибудь! Уж он сумеет отплатить за предательство!..

Если бы Дью мог узнать, отчего мальчик перестал кричать раньше времени, ему стало бы легче. Но некому было рассказать, что Вьюхо, лишь только взглянул на орущего ребенка, сразу же догадался о притворстве. Он влил в распахнутую глотку Пэди изрядную порцию снотворного отвара, и мальчик тут же стих, прикрыл глаза и засопел носом. Важно и торжественно старик сообщил родителям, что злой демон, грызший внутренности ребенка, изгнан им и больше не вернется, и те, обрадованные и благодарные, вручили ему прозрачный камень величиной с орех и новенькую шкуру росомахи.

«Попадись мне только этот предатель, – с мстительным вдохновением твердил про себя Дью, – уж я ему задам! Уж я отплачу! Рука моя устанет гулять по его тощей шее! Рука… Какая рука? Левая? А хоть бы и левая!» – яростно нахлестывал он сам себя. Не будет он нищим попрошайкой – он, Дью, сын Огдая Серебряная Рука! Он выучится владеть мечом левой рукой не хуже, чем правой. Он будет разить врагов без промаха и без устали. Станет знаменитым воином, грозой нурришей. Слава о нем побежит впереди него, как глупая и восторженная собачонка. Он вернется в родные места, израненный и немногословный, и Хиваро выйдет ему навстречу и введет в круг самых достойных и уважаемых воинов. А Вьюхо… Только бы старый колдун не умер своей смертью к тому времени! Только бы дождался его мести!..

Яростно-сладкие мечты прервал звук открывающейся двери. Дью приподнялся и встретил вошедшего взглядом брошенного в клетку волчонка. Навстречу кротко и сочувственно засветились глаза Найи, шестнадцатилетней невесты погибшего Крея.

– Чего тебе? – буркнул Дью.

– Я принесла лепешки и молоко, – девушка поставила на пол глиняный кувшин и положила завернутые в листья лопуха теплые лепешки. – Старый Хиваро велел мне сделать это. Мужчины совещаются с утра, но они всё еще не решили, какое наказание тебе вынести.

Лицо Найи с заостренным подбородком и бледными губами было печальным и слегка походило на мордочку симпатичной летучей мыши. Не хватало только больших мягких ушей и перепончатых крыльев за плечами. Она часто моргала, как делала всегда, когда грустила или волновалась. Трепет тяжело нависающих над глазами ресниц напомнил мальчику коричневую бахрому крыльев ночной бабочки.

Найя Птичье Дыхание… Настоящие имена давались девочкам раньше, чем мальчишкам. Не в пятнадцать лет, но в тринадцать-четырнадцать. Как только те подрастали настолько, что обретали способность иметь собственных детей. И одаряли именем не старики, но женщины – главным образом мать, учитывая советы подруг. Птичье Дыхание! – метко, ничего не скажешь. Не верилось, что в жилах Найи текла дорийская кровь – слишком тиха и пуглива, и совсем незаметна среди прочих девчонок и девушек. И что только Крей в ней нашел? Вечно моргает и вздрагивает от громкого голоса или крика. Говорит еле слышно, а глаза такие большие, что трудно, должно быть, прищуривать их, стреляя из лука. А сколько пыли и цветочной пыльцы, наверное, заносит в них ветер!

Дью отпил глоток из кувшина и скривился, словно молоко было прокисшим. Лепешки он даже не развернул, но лишь презрительно щелкнул по лопуху пальцами.

– И чего им так долго обсуждать? Наверное, никак не могут договориться, кто из них будет рубить мне руку. Каждый кричит: «Я! Я это сделаю!»

– Вовсе нет, – Найя покачала головой. – Они спорят не из-за этого. Хиваро уговаривает не рубить тебе руку и не изгонять из селения. Ты ведь знаешь, как уважают все старого Хиваро. Обычно всегда поступают так, как предлагает он. Когда он велел мне отнести тебе молоко и лепешки, он тихонько шепнул: «Скажи ему, пусть безрассудный волчонок не унывает раньше времени! Я попытаюсь спасти его руку для будущих славных дел».

Надежда вспыхнула было в сердце мальчика, но тут же погасла.

– Он не сумеет уговорить их! – угрюмо возразил Дью. – Старика Вьюхо уважают не меньше, а уж он-то постарается, чтобы меня искалечили и вышвырнули прочь.

– И все-таки не отчаивайся! – участливо попросила Найя.

Она неожиданно нагнулась к нему и провела ладонью по вороным волосам на макушке. Дью, пробурчав что-то нечленораздельное, отшатнулся. Теплые девчоночьи руки смутно взволновали и рассердили его.

Сын Огдая вспомнил, что Найя уже касалась его однажды. Это было, когда застылое тело Крея положили на голые камни на вершине скалы. Найя, стоявшая рядом, вдруг вцепилась ему в плечо, и теплые слезы прожгли шею. Тогда он не сразу вырвался из ее рук, а чуть помедлив, хотя и было мучительно стыдно, что девчонка обнимает его, да еще на виду у всех.

«Крей, Крей, – повторяла она не слушающимися губами. – Зачем ты так, Крей?… Попробуй подняться, пошевелись!.. Не оставайся здесь… Тебе будет холодно…»