Мы простояли там до глубокой ночи, ободрав ладони в кровь и сорвав голос. Никто не отозвался, никто не открыл дверь и не отправил нас домой. Никто не помог.

Я едва добралась обратно. Сил не было, ноги заплетались, ладони горели огнем. Открыла дверь в свою комнату и только тогда заметила висевшую на уровне глаз небольшую консоль с экраном диагональю около десяти дюймов. На мониторе мигал значок входящего сообщения.

Это был устав бункера – две страницы правил и инструкций. Вверху красовалась эмблема «Новая Надежда» – стилизованное изображение восходящего солнца над зеленым холмом. Я быстро прочитала его по диагонали. Основные пункты были стандартными: запрет на воровство, драки, нанесение телесных повреждений, употребление алкоголя и наркотиков в общественных местах, нарушение правил внутреннего распорядка. Но были и специфические, такие как: обязательное посещение ежемесячных собраний, соблюдение тишины после 23:00, строгий запрет на самостоятельное использование оборудования бункера, немедленное сообщение администрации о любых неполадках, сбоях в работе систем жизнеобеспечения и технического оборудования. Были и пункты о личной гигиене, правилах обращения с роботами-помощниками, использовании душевых, столовой, прачечных. В самом конце значилось: «Несоблюдение данных правил влечёт за собой соответствующее наказание, вплоть до пожизненного карцера».

Не найдя ничего, чтобы меня смутило, я приложила указательный палец к экрану, подписывая документ. К чему угрозы? Я и дома не воровала, не дралась и не оскорбляла людей.

Следующую неделю я плохо помнила. Наверное, нас пичкали успокоительными и снотворным. Или в воде, или в еде был растворен мелатонин или более серьезные препараты. Я почти все время спала, а когда просыпалась, звенело в ушах, голова была словно набита ватой. Шатаясь, как запойный алкаш, держась за стену, я брела в туалет, что-то ела, пила, говорила.

Новый мир вырисовывался тускло и размыто, словно я смотрела через грязное стекло. Узкие коридоры, крошечная душевая кабинка, один на весь сектор умывальник. Убогая комнатка с цифрой шестьсот тридцать пять на двери. Такой же номер был выбит на груди комбинезонов, висевших в шкафу.

Примерно через десять дней мы все проснулись от толчка. Я свалилась с кровати – она сильно накренилась. Рюкзак, тетради, карандаши – все, что было со мной, когда нас забрали, разлетелось по полу. Бункер затрясло, погасло освещение, где-то в глубине раздался ужасный скрежет, словно гигантские тиски сминают металл, как тонкую жесть.

Это она? Комета? И здесь нас обманули. Она упала не через месяц, а гораздо раньше.

Мысли с трудом ворочались в голове, словно запутались в густом, вязком сиропе. Я встала, с трудом держа равновесие, наощупь отыскала ручку двери, открыла ее и вышла в коридор. Он был слабо, но освещен. То ли аварийка включилась, то ли заработали резервные аккумуляторы.

Из своих комнат начали выходить, а точнее выползать, студенты. Я узнала Настю, Павла, Аню, Катю… Воздух был наполнен глухими стонами и испуганными криками:

– Что случилось? Комета? Она упала?.. Это конец?..

Вот таким я и запомнила день, когда умерла наша цивилизация: темный, перекошенный набок коридор с белеющими лицами молодых девчонок и парней, искаженных ужасом и пониманием – да, это конец. Через день освещение восстановили. Впервые на полную мощность включилась термоядерная станция, бункер выровнялся. Остался наклон, не более десяти градусов по вертикали. Он особо не доставлял никаких проблем, и мы быстро к нему привыкли. А потом нас всех вызвали наверх, в общий зал. В нем находилось гораздо больше народу, чем в первый день.

Голова уже не вела себя, как чужая. Значит, сделала вывод я, нам перестали давать транквилизаторы. На трибуну вышла давешняя женщина.

– Спешу вас обрадовать – мы удачно пережили толчок, – заулыбалась она. – Кора плиты чуть сдвинулась, но вулканы, к счастью, минули нашу капсулу. Немногочисленные внешние повреждения уже отремонтировали.

Молчание было ей ответом.

– Вам не о чем беспокоиться, – женщина перевела взгляд на группу студентов, стоявших вместе справа. Слева находилась разношерстная толпа – разряженные как на парад девицы, парни, дети разных возрастов, пожилые и не очень хорошо одетые мужчины и женщины. – Звонить уже некому, – добавила она цинично, – на поверхности мало кто выжил. А если кто-то хочет еще наружу, то вот вам кадры со спутника.

Она щелкнула пультом, и на огромном экране разверзся ад. Горело все, что могло и не могло гореть. Текла лава, водоемы шипели и испарялись, гигантские разломы зияли кроваво-красными ранами. Я опустила голову, не в силах держать ее прямо. Слезы потекли по щекам. Горло сжалось так, что я некоторое время не могла дышать.

– А теперь к насущному, – женщина кашлянула, – в России было построено два подобных бункера. Один здесь, в Подмосковье, другой в восточной части, за Уралом. Каждый рассчитан в среднем на тысячу человек. Наш мы назвали «Новой надеждой». – Я сморщила нос – банально до зубовного скрежета. – Вы же понимаете, что без огромных денежных вливаний такой объект построить невозможно, – она сделала паузу, – поэтому в бункере находятся люди, спонсировавшие строительство, – женщина перевела взгляд налево и коротко кивнула в сторону разодетых странных индивидуумов. – Студенты попали сюда бесплатно, поэтому на них ложатся все хозяйственные работы. У каждого есть планшет, подключенный к общей сети. Раз в месяц на него будет приходить расписание. Тех, кто будет отлынивать, ждет наказание. И поверьте, никакой демократии здесь не предусмотрено. Меня зовут Вероника Сергеевна Мальцева, я руковожу «Новой надеждой». Все ясно?

Отовсюду послышался нестройный гул.

– Есть вопросы?

– Сколько мы здесь будем находиться? – донесся голос мужчины из левой части зала. – Когда можно будет выйти на поверхность?

– Как говорят наши ученые, первый выход не ранее, чем через год, – ответила Вероника Сергеевна, – кроме ядерной зимы, опасность представляют проснувшиеся вулканы. Они некоторое время будут выбрасывать в атмосферу пепел и газы, и пока неизвестно, насколько изменится ее состав, можно ли будет сразу дышать или жить на поверхности. Так что запасайтесь терпением, Вадим Вадимович, – улыбнулась она.

После ужасающих картинок, показанных со спутника, навалилась вторая волна депрессии. Многие оказались на койках в медицинском центре. Я была в их числе. Нас заставляли пить таблетки, чем-то кололи, я опять плохо соображала и много спала. В палату приходил психолог и нудно уговаривал смириться с происходящим, найти положительные стороны в ситуации, озвучивая банальщину: «Что нас не убивает – делает сильнее», «Выживает тот, у кого есть воля к жизни», «Мы должны принять боль и сжечь ее, как топливо, для нашего путешествия в будущее»… и так далее.

Шоковое состояние долго не отпускало, даже после того, как меня выписали. Внутри образовалась пустота, которую необходимо было наполнить. Но чем? Ни близких, ни друзей, ни любимой работы, ни учебы… ничего и никого. Я погрузилась в оцепенение. Жила даже не сегодняшним днем, а текущей секундой, ни единой мысли не допуская о прошлом – как там родители, брат, друзья, не думая о будущем – страшно до жути. Спала, дышала, ела, бездумно, как робот.

Тогда я и сблизилась с Настей и остальными. Мы все – я, Настя, Катя, Павел, Дмитрий, Мария и другие попутчики из фургона жили в одном блоке. Мы держались вместе, вместе ходили на работу, смотрели видео в общей комнате, играли в шахматы. Вечерами разговаривали о науке, своих исследованиях, достижениях, спорили. И эти споры на время вытаскивали из беспросветной мути.

Катя доказывала, что даже массовые извержения вулканов не смогут глобально повлиять на состав воздуха.

– Гораздо страшнее разрушение озонового слоя, – вставил Дмитрий. – Представь, сколько метана и углерода выплеснулось в атмосферу.

– И он со временем восстановится, – убеждала наша оптимистка.

– Ну да, сам через миллион лет, – парировал тот, – на поверхности жить нельзя. И быстро он не восстановится, так как нет биосферы – растения-то погибли. Кто будет его восстанавливать?

– Есть океаны, планктон…

– Океаны вскипели, вся жизнь погибла. Пока она расселится, пока произведет нужное количество кислорода…

– Значит, некоторое время будем ходить в респираторах или жить под землей.

– Превратимся в кротов, – закончил Павел.

– Да хоть бы и в кротов! – воскликнула Катя, – главное – сохранить разумную жизнь. Знаешь, сколько в бункере хранилищ? Он – Ноев ковчег, помноженный на миллион. Там есть все – семена, бактерии, личинки, наборы клеток!..

Я не вступала в их споры. Катя была биологом, она сразу, как только разрешили, записалась на экскурсию по хранилищам с другими студентами. Я не ходила с ними – лежала в медцентре, ела горстями транквилизаторы и ничем не интересовалась.

– Засадим поверхность земли растениями, – не унималась она, – не везде же магматические поля, кое-где осталась и почва… По данным спутника активировалось лишь Тихоокеанское кольцо и Средиземноморский пояс. Евразия осталась почти целой. Есть видимые деформации от сейсмических волн, но они не существенны…

– Началось… – закатил глаза Павел.

Мы спрятали улыбки. Когда Катя начинает говорить подобным тоном, это надолго… Она старалась быть в курсе всех новостей, первой бежала в информационный центр, когда раз в неделю приходили данные со спутников.

– Жаль, что сейчас на фото одно и то же – свинцовые тучи, пыль, пепел. Поверхности не видно. Но через полгода они осядут…

– И что? – насмешливо произнес Павел. – Надеешься обнаружить после длинной ядерной зимы зеленые леса и траву?

Друзья его поддержали смешками. Катя надулась.

– Семена могли выжить в грунте, – пробурчала она, – а если нет – мы посадим.

– Нас всего несколько тысяч, – парировала Маша, – представь, сколько лет мы будем сажать эти самые растения по всей Евразии.

– Рассадить можно и за сутки, – произнесла я робко. Друзья ошеломленно на меня уставились. – Мой дипломный проект был на эту тему. Репликанты с внутренней самовосстанавливающейся матрицей. Проблема была лишь в самоликвидации. Я надеялась исправить ошибку уже в аспирантуре, но…

– Расскажи! – воскликнула Катя.

– Все в курсе, что ДНК любого живого объекта, будь то растение или животное, – это как программа для компьютера? Алгоритм, набор команд, сценарий развития – рождение, жизнь, смерть. Любую программу можно перепрограммировать, исправить, доработать. – Друзья покивали. – Я собиралась запрограммировать биодеструкторы пластика, такие как Pestalotiopsis microspora или Ideonella sakaiensis. Изменить ДНК грибка, чтобы он сам себя дублировал, а когда закончит работу – аннигилировался. Теоретически, грибок должен был расти в геометрической прогрессии и через день выселения на поверхность океана покрыть его тонким слоем. Уничтожить пластик и, выполнив свою миссию, самоликвидироваться. С этим и была недоработка.

– То есть, ты сможешь запрограммировать так, например, тот же планктон?

– В теории, да, – ответила я. – На самом деле, неизвестно, что получится. Практических опытов под открытым небом я, само собой, не ставила, лишь в лабораториях. А сжигать колонию в пробирке проще, чем миллионы квадратных километров грибка на Земле, – я улыбнулась.

– Все равно, это прорыв! – подпрыгнула Катя. – Скажем Вячеславу Ивановичу, пусть оборудует тебе кабинет, продолжишь исследования. Есть у нас еще химики? – она обернулась.

– Вроде еще в соседнем боксе выпускники из Казанского и Томского есть.

За месяц ко мне так никто и не подошел. Значит, пока не нужны им модификаторы планктона и грибов. То ли нас обманули, и нам никогда не выйти на поверхность, то ли в ближайшие годы важнее чистые полы, а не восстановление биосферы Земли.