Цитаты из книги «Юмор – это серьезно. Гоголь, Крылов, Фонвизин, Салтыков-Щедрин и Грибоедов»

воспитания. Замечательно, что, вступая на почву религии католической, Фонвизин сразу забывает о своем «благоразумии» и становится вольнодумцем, как бы вовсе не признавая религии вне православия.

Мечтания о создании новой породы людей были idée fixe XVIII века. Забывали, что для того, чтобы люди поняли саму необходимость воспитания, также нужно знание. Значение образования ума в смысле воспитательном не признавали люди известной партии. Бецкий взялся осуществить эти идеи в России.

заключение, более достойное какой-нибудь советницы в «Бригадире».

Лакеи не вскакивают с мест, как Фильки, Фомки и Петрушки, когда «барин» пройдет мимо. За столом каждый служит только своему хозяину, не бросается подавать тарелку кому угодно – из одного «лакейства», а, напротив, отвечает: «Je ne sers que mon maitre»[19]. Наконец, солдат-часовой берет стул и садится у дверей ложи в театре, а на вопрос удивленного Фонвизина, что это значит, ему отвечают просто: «Он хочет видеть сцену». Свои понятия о разумном рабстве он приводит в систему. «Равенство есть благо, – говорит он, – когда оно, как в Англии, основано на духе правления, но во Франции равенство есть зло, потому что происходит от развращения нравов!..»

А другой обвиняемый Фонвизиным – Вольтер. Каковы бы ни были нравственные недостатки Вольтера, они не могут уничтожить его славы и достоинства как борца за истину, справедливость, равенство, гуманность и терпимость в самом широком смысле

Нельзя отрицать нечто хлестаковское в этих отзывах огулом, напоминающих приведенные выше отзывы о нации вообще. «Здесь все – Сумароковы, разница только та, что здешние смешнее, потому что вид на них важнее».

Все это недостаточно разогрело Фонвизина, и он начинает свой поход против энциклопедистов. «Из всех ученых удивил меня Д’Аламбер. Я воображал лицо важное, почтенное, а нашел пре

Еще более грандиозное торжество имели случай видеть Фонвизин с женой на представлении той самой «Альзиры» Вольтера, которую Фонвизин перевел в своей молодости.

Прибытие Вольтера в Париж произвело точно такое же впечатление, говорит Фонвизин, какое произвело бы сошествие божества на землю.

Руссо твой в Париже живет, как медведь в берлоге, – пишет Фонвизин сестре, – никуда не ходит и к себе никого не пускает. Ласкаюсь, однако же, его увидеть. Мне обещали показать этого урода (Фонвизин почитал Руссо, так что сказано это здесь, по-видимому, добродушно. – Авт.). Вольтер также здесь».