Глава II
Нелли

После описанных нами сцен прошло более полугода. Мы попросим читателя перенестись вместе с нами из той бедной деревеньки, где они происходили, в Петербург, в одну из самых богатых и многолюдных улиц его. Там, в большой комнате, принадлежащей к роскошной квартире Лидии Павловны Вязиной и установленной всевозможными игрушками и богатыми безделками, сидит у окна девочка, по-видимому, внимательно следящая за суетливым движением народа на улице. На девочке надето светлое шерстяное платьице и беленький передничек, обшитый кружевцами; ножки ее обуты в хорошенькие прюнелевые^[3] сапожки, волосики гладко причесаны и обвязаны ленточкой, мешающей им падать на лоб и глаза. В этой маленькой барышне трудно с первого взгляда узнать нашу старую знакомую, Аленушку.

Только вглядевшись поближе и, главное, заставив ее рассмеяться так, чтобы темные глазки заблестели по-прежнему и пунцовый ротик опять показал ряд жемчужинок, мы безошибочно скажем, что это прежняя хорошенькая деревенская девочка. Городской костюм не послужил к украшению ее. Талия ее казалась как-то неуклюжей в платье; от кружевных нарукавничков руки ее казались еще более красными и грубыми, чем в деревне; личико ее было далеко не так свежо и оживленно, как полгода тому назад.

Если бы кто-нибудь вздумал теперь позвать ее: Аленушка! – она не откликнулась бы на это имя; теперь ее звали уже не так. Лидия Павловна нашла, что имя Аленушка слишком «мужицкое», что его даже как-то неприлично произносить в ее богатом доме; Лидочка вспомнила, что у их знакомой, баронессы Корн, была внучка Елена, которую все называли Нелли. Это было уже совсем не по-мужицки, даже очень мило, и потому, по приезде в Петербург, Аленушку немедленно перекрестили в Нелли. Девочка не пожалела о своем старом имени, тем более что вместе с новым у нее появилось несколько хорошеньких платьиц, шляпка и пальто, правда старенькое, служившее в прошедшем году Лидочке, но для нее достаточно красивое.

Первое время по приезде в Петербург Аленушка, или Нелли, как мы лучше, по примеру прочих, станем звать ее, была точно в каком-то чаду. Ей пришлось сразу увидеть такое множество вещей, о которых она до тех пор не имела ни малейшего понятия, что она совсем растерялась и оробела. К новой жизни, совершенно отличной от той, какую она вела до тех пор, ей было также нелегко привыкать. В деревне она вставала вместе с солнцем, здесь Лидочка никогда не поднималась раньше десятого часа, и ей приказывали тихо лежать в постели, чтобы не разбудить барышню. Там она всегда сама одевалась очень скоро и небрежно, вовсе не думая о том, не криво ли застегнута ее рубашка и хорошо ли сидит ее сарафан; здесь ей помогала одеваться горничная Лидочки, и за всякий малейший беспорядок в туалете ей делала строгие выговоры гувернантка. Там она ела два раза в день, деревянной ложкой из деревянной чашки с бабкой и дядей, а в промежутках довольствовалась куском черного хлеба; здесь приходилось пять раз в день садиться за еду и кушать или серебряной ложкой, или вилкой, тихонько, осторожно, чтобы ничего не пролить и не испачкать, иначе приходилось выслушивать резкие замечания от Лидии Павловны; там дядя иногда бранил ее и даже случалось поколачивал немного, бабушка ворчала на нее, но зато иногда нежно ласкала и голубила «сиротиночку», здесь ее никто не бил, даже бранными словами не называл, но зато никто и не ласкал, исключая разве Лидочку, и то, когда ей хотелось чего-нибудь выпросить. Там бабушка только изредка присаживала ее за работу, а остальное время позволяла ей свободно бегать и играть на улице, здесь за ней постоянно бдительно присматривала гувернантка, ежеминутно останавливала ее то за слишком громкий голос, то за неловкое движение, то за какое-нибудь «мужицкое» выражение. В деревне все жители относились к ней ласково; охотно приглашали ее к себе, дарили ей гостинцев, называли ее «красавка», «Божье дитя»; девочка чувствовала себя хорошо и непринужденно и охотно отвечала на их ласки. В доме Вязиной было не так: Лидия Павловна говорила с ней или строго-внушительно, или насмешливо, как с дурочкой; гувернантка смотрела на нее как на игрушку, привезенную для Лидочки из деревни, – на игрушку, которую надо как можно скорее переделать из «мужицкой» в петербургскую, приличную, и потому заставляла ее исполнять все капризы Лидочки и в то же время неутомимо старалась выучить ее и хорошим манерам.

Прислуга в доме с первого же дня возненавидела Нелли. Может быть, она боялась, что с появлением этой новой «барышни» у нее прибавится работы, может быть, ей казалось оскорбительным прислуживать простой деревенской девочке, но она положительно невзлюбила Нелли и на каждом шагу показывала ей это. Но зато новая жизнь дала Нелли и много новых радостей; она жила в теплом, красивом доме, спала на мягонькой, чистенькой постельке, ела такие вкусные кушанья, о которых и не мечтали ее деревенские подруги, а главное, она могла играть со всеми игрушками Лидочки, а игрушек этих было так много, и все такие великолепные, красивые! Конечно, девочку постарше хорошенькая кукла не могла бы утешить за недостаток любви и сочувствия, но Нелли только что минуло девять лет, – мудрено ли, если она, укачивая лайкового ребенка или запрягая лошадок в картонную карету, забывала все свои неприятности и вполне предавалась игре. Вот и теперь, гувернантка только что дала ей строгий нагоняй за то, что она не может выучиться делать хорошенькие реверансы; она даже поплакала немножко, но потом села к окну да так засмотрелась на всех проезжающих и проходящих, что позабыла и о гувернантках, и о реверансах.

– Нелли, Нелли, – раздался серебристый голосок Лидочки, вбежавшей в комнату. – Знаешь, с сегодняшнего дня ты начнешь вместе со мной учиться по-французски у mademoiselle. Сказала маме, как ты вчера назвала куклу «ла попе», и мы так хохотали! Я без тебя не буду учиться, я так и маме сказала, идем.

– Ну, Лидочка, вы опять будете смеяться надо мной, как вчера, – недовольным голосом проговорила Нелли.

– Ничего, Нелли, душечка, пойдем! Ты должна идти, мама велела, а то я скажу mademoiselle!

Она взяла за руку Нелли и потащила ее в классную, где уже сидела гувернантка, готовясь давать урок французского языка своей воспитаннице.

– Mademoiselle, – заговорила Лидочка по-французски, – я вам привела новую ученицу; если бы вы знали, как она коверкает французские слова, мне так будет смешно слушать, пожалуйста, поучите ее.

Гувернантке, вероятно, также показалось интересным послушать, как коверкают французские слова, она улыбнулась и начала урок для Нелли. Деревенский язычок бедной девочки, не вполне правильно произносивший даже многие русские слова, совершенно отказывался служить ей, когда дело доходило до разных французских en, on, oin. Mademoiselle сначала улыбалась ее «непонятливости», потом начала сердиться и топать ногой, а Лидочка положительно помирала со смеху при всякой ошибке своей подруги. Нелли сначала прилагала все усилия, чтобы выговорить, как ей приказывали, и несколько раз просила Лидочку перестать смеяться, но наконец не выдержала и разразилась громкими рыданиями. В эту минуту в комнату вошла Лидия Павловна. Она спросила о причине слез Нелли, и ей рассказали, в чем дело. Лидочка чувствовала в душе, что поступила не совсем хорошо, и смущенно посмотрела на мать, ожидая от нее выговора. Но Лидия Павловна обратилась со своим выговором не к ней, а к Нелли.

– Какая ты дурная, неблагодарная девочка, – сказала она, – тебя учат, хотят твоей же пользы. Лидочка так добра, что обращается с тобой как с равной, позволяет тебе брать вместе с нею уроки, а ты еще смеешь обижаться, если она когда-нибудь пошутит над тобой! Сейчас же вытри слезы, чтоб я никогда ничего подобного не видела! Слышишь ли? И иди проси прощенья у mademoiselle за то, что ты раскапризничалась, и у Лидочки за то, что ты смела обидеться на ее шутку.

Нелли, хотя ребенок, но вполне сознавала, что с ней поступают несправедливо. Рыдания душили ее, но она не смела ослушаться строгого приказания Лидии Павловны и пролепетала прерывающимся голосом, подходя к гувернантке: «Простите меня». Она собиралась обратиться с теми же словами и к Лидочке, хотя это было для нее еще тяжелее, но Лидочка, по природе девочка добрая, только чересчур избалованная матерью, сама подбежала к ней и крепко обняла ее со словами:

– Ну, помиримся, не плачь!

Нелли нехотя поцеловала свою подругу, но только страх перед Лидией Павловной заставлял ее удерживать слезы; на сердце же у нее долго оставалось горькое чувство незаслуженного оскорбления. Сцены, подобные описанной нами, стали повторяться чуть ли не каждый день. Нелли заставляли учиться по-французски и по-немецки, чтобы забавлять Лидочку. Если девочка отказывалась брать уроки, ее называли ленивой, упрямой и жаловались на нее Лидии Павловне, которую она не смела ослушаться. Если она плакала и не хотела произносить трудных слов, гувернантка наказывала ее за леность и капризы; если она сердилась на Лидочку или просила ее не смеяться, ее упрекали в неблагодарности, в глупой обидчивости. Лидочке все беспрестанно твердили, что Нелли должна ей угождать, что она живет из милости, так что в конце концов она стала смотреть на свою деревенскую подругу как на игрушку, которая не может не подчиняться ей во всем. Кроме уроков французского и немецкого языка, Лидочка брала еще уроки русского и арифметики у учительницы, приходившей к ней три раза в неделю. Нелли приказали участвовать и в этих уроках, но тут класс проходил не так весело для Лидочки и не так мучительно для нее. Ольга Сергеевна, учительница русского языка, была дама серьезная, она не позволяла смеяться у себя в классе, кроме того, она смотрела на Нелли как на девочку, равную Лидочке, и занималась с ней очень старательно.

Через полгода Нелли стала уже очень порядочно читать и писать по-русски, а считала положительно лучше и скорее Лидочки.

Раз как-то после урока учительница сказала этой последней:

– Не худо бы вам, Лидия, взять пример с вашей маленькой подруги! Посмотрите, как она внимательна и прилежна! Она в полгода выучила столько же, сколько вы в полтора года!

При этих словах Лидочка сильно покраснела, глаза ее наполнились слезами и, не простившись с учительницей, она прямо пошла в комнату матери.

– Мама, – вскричала она, с рыданием бросаясь на шею матери, – возьми мне другую учительницу, я не хочу учиться у Ольги Сергеевны! Она нехорошая!

– Что такое, что случилось? – спрашивала встревоженная маменька, лаская свою заплаканную дочку. – Ты прежде так любила Ольгу Сергеевну; чем же она так обидела мою девочку?

– Да она теперь все учит больше Нелли, а не меня, и говорит, что Нелли лучше меня, что она больше меня знает, ведь это неправда, мама?

– Конечно, неправда, моя радость! Я даже удивляюсь, как могла такая умная дама, как Ольга Сергеевна, сказать подобную вещь! Нелли, эта деревенщина, которая год тому назад не умела порядочно вытереть себе носа, лучше моей милой дочки. Не плачь, ангел мой! Стоит ли эта девчонка твоих слез! Она уж слишком начинает забываться. Ты ее избаловала. Нечего ей больше учиться у Ольги Сергеевны. Читать, писать умеет, с нее и довольно. Вытри глазки, надень свое новенькое платьице и поедем кататься.

Лидочка побежала одеваться и совершенно забыла о своем минутном горе. Нелли же приказано было в следующий раз не сметь являться в класс Ольги Сергеевны.

Это приказание очень огорчило девочку. Она полюбила учительницу, которая, хотя и не ласкала ее, но обращалась с ней хорошо, приветливо, не унижала и не оскорбляла ее. Не видеть доброго, хотя серьезного лица Ольги Сергеевны, не слышать ее тихого, кроткого голоса – было для Нелли большим лишением. Кроме того, она от души полюбила как чтение, так и арифметику; она охотно просиживала бы за книгой или за арифметическими задачами целые часы, и вдруг ей говорят, что это не ее дело, что ей не нужно учиться! Первый урок, который Ольга Сергеевна давала без нее, девочка провела в горьких слезах и, по окончании его, бросилась к Лидочке.

– Лида, отчего мне не позволяют учиться у Ольги Сергеевны? – спрашивала она. – Попросите маменьку, чтобы она мне позволила! Мне так хочется!

– Ах, Нелли, какая ты, право, странная, – отвечала Лидочка, – мама говорит, что ты умеешь читать и писать и что больше тебе ничего не нужно.

– Да ведь я не умею, Лидочка, вы знаете, что я пишу очень дурно!

– Ну, уж это не мое дело, мама знает, что говорит! Да что это какая ты капризная, Нелли, у mademoiselle учиться не хочешь, а то вдруг плачешь, что тебя не учат. Это ужасно дурно с твоей стороны; перестань же, вытри глаза, плакса, пойдем играть.

И она тащила Нелли к игрушкам, в то время как бедняжке было вовсе не до игр.

Отношения между обеими девочками были теперь совсем не те, что во время их первого знакомства в деревне.

Там Лидочка боялась обижать свою маленькую подругу, боялась, что та перестанет ходить к ней и ей опять придется скучать; здесь же она понимала, что Нелли уйти некуда, что Нелли должна все переносить терпеливо и не смеет оставить ее. Не злая от природы, она, вследствие чрезмерного баловства своей матери, сделалась своевольна, властолюбива и капризна и считала совершенно лишним скрывать эти недостатки перед деревенской девочкой, живущей из милости в их доме. Никогда не приходило ей в голову, как тяжело должны были ложиться ее обиды на сердце бедной сиротки, которую некому было ни приласкать, ни утешить; никогда не сознавала она, как несправедливо и жестоко поступает с беззащитным ребенком, не сделавшим ей никакого зла и вполне зависевшим от ее прихотей.