Они поставили пластинку Ободзинского и с наслаждением погрузились в сладкий голос, с неподдельным трагизмом выводивший:

 
Только не подведи,
Только не подведи,
Только не отведи глаз.
 

Слушая эту песню, Наташа всегда представляла себе Марика, именно его глаза были для нее «этими глазами напротив», именно к нему она обращалась, мысленно повторяя вслед за певцом незамысловатые слова модной песенки: «Эти глаза напротив ярче и все темней, эти глаза напротив чайного цвета, эти глаза напротив – пусть пробегут года, эти глаза напротив – сразу и навсегда».

– Да ты чего грустишь? – тормошила ее Инна. – Все в порядке, Нина вышла замуж, теперь она для тебя не опасна. Даже если твой Марик в нее влюблен, все равно ничего не выйдет, так что у тебя еще есть шанс.

– Нет, – покачала головой Наташа, – его мама сказала, что он однолюб. Значит, ему без разницы, замужем она или нет, он все равно будет ее любить.

Инна скинула тапочки и забралась на диван с ногами, она всегда так делала, когда начинался долгий и интересный для нее разговор.

– Слушай, – понизив голос, сказала она, – ты же мне говорила, что твой Марик почти что подружился с этим Колей. Говорила?

– Говорила, – подтвердила Наташа.

– Ну вот, видишь! Если бы он любил Нину, он бы ревновал ее к жениху, а если бы ревновал, то ни за что не подружился бы с ним. Раз он к нему хорошо относится, значит, он не ревнует.

– Ну и что?

– Ну и ничего! Раз он не ревнует Нину, значит, он ее вообще не любит. И можешь успокоиться.

– Ничего себе – успокоиться! Если бы дело было в Нине, я бы успокоилась, она теперь замужем, и Марику все равно ничего не светит, даже если он будет ее любить. А если это не Нина, тогда кто? Я ничего о ней не знаю, а вдруг она свободна? А вдруг он на ней женится?

– Не кричи, – Инна забавно наморщила носик и скорчила подруге рожицу, – что за манера сразу страх нагонять: а вдруг, а вдруг! Ты вот мне скажи, как он вел себя на свадьбе?

– Никак, – пожала плечами Наташа, – пришел поздно, посидел немножко и ушел.

– По нему видно было, что он переживает?

– Да нет… кажется…

– Непонятно. – Инна переменила позу, усевшись поудобнее и спрятав босые ножки под широкую плиссированную юбку. – С одной стороны, с виду он не страдает, но с другой стороны, немножко посидел и ушел, то есть ему все это было неприятно. Непонятно… Слушай, а почему бы тебе не поговорить с ним, а?

– О чем?

– Об этом. Ну подойди ты к нему и спроси напрямую: мол, Марик, у тебя есть девушка, которую ты любишь? И кто она? Пусть уж он тебе один раз ответит, и ты перестанешь маяться.

– Ты что? – испугалась Наташа. – Как это я спрошу?

– А что? Возьмешь и спросишь. Что в этом такого? Он тебе как старший брат, почему сестра не может задать такой вопрос своему брату? Если бы у меня был брат, я бы все-все-все про его личную жизнь знала. Я про Милкиных ухажеров все знаю, всех видела.

Мгновенная и ставшая привычной зависть снова уколола Наташу: вот если бы у нее с сестрой Люсей были такие отношения, как у Инны с Милой! Люся стала совсем чужой с тех пор, как переехала в отдельную комнату, теперь Наташа по нескольку дней с ней не видится. Но идея, поданная подругой, стала прорастать в ее голове и пускать корни. Один раз она решилась и задала мучивший ее вопрос Бэлле Львовне, но ничего конкретного в ответ не услышала, кроме того, что Марик – однолюб и что девушки им интересуются, но пока не намечается ничего серьезного. А что, если и в самом деле спросить у Марика? Может быть, она напрасно, как выражается Инка, нагоняет страх, и Бэлла Львовна имела в виду, что если уж Марик кого-то полюбит, то это на всю жизнь, но пока такая девушка ему не встретилась. А вдруг… вдруг окажется, что он любит ее, Наташу, только ее, и терпеливо ждет, пока она вырастет и закончит школу. Господи, какое это было бы счастье!

* * *

С того дня Наташа с новой силой принялась наблюдать за Мариком, уделяя особое внимание тому, как он на нее смотрит, как говорит с ней, как гладит по голове. По вечерам, лежа в постели, она снова и снова перебирала в памяти свои наблюдения, выискивая признаки особого отношения к себе со стороны соседа. Иногда такие признаки были налицо, иногда их приходилось собирать по крупицам из всех впечатлений за день, но примерно месяца через два Наташа прочно утвердилась в своих догадках. Напрасно ломала она голову в поисках невидимой соперницы, ее нет и никогда не было, потому что Марик любит ее, Наташу. Тогда чего же он ждет? Почему не скажет ей об этом? Может быть, боится, что она его отвергнет? Вот глупый! Неужели он до сих пор не понял, что он для нее самый лучший и самый любимый? Да, Инка права, надо непременно завести об этом разговор, заставить Марика признаться ей в любви и сказать ему, что она тоже его любит. И все будет чудесно. Они смогут больше не прятать свои чувства друг от друга и от окружающих и будут все свободное время проводить вместе.

Решение было принято, теперь осталось найти подходящий для объяснения момент.

* * *

Очередь в гастрономе на Смоленской площади двигалась медленно, и Наташа, чтобы не скучать, мысленно повторяла список покупок и прикидывала, сколько сдачи останется с пяти рублей, которые дала мама на продукты. Триста граммов колбасы по два рубля двадцать копеек – шестьдесят шесть копеек. Двести граммов сливочного масла по три шестьдесят – семьдесят две копейки. Черный хлеб за четырнадцать и белый батон за тринадцать – двадцать семь. В молочном отделе еще велено взять три пакета молока, синеньких, по шестнадцать копеек, полкило сметаны по рубль пятьдесят – семьдесят пять копеек, и бутылку кефира – еще тридцать. И триста граммов сыра по три рубля за килограмм – девяносто копеек. Потом надо бежать в овощной магазин за картошкой, по десять копеек за килограмм, в пакете три кило, стало быть, еще тридцать копеек. Итого сколько набежало? Четыре рубля тридцать восемь копеек. Останется еще шестьдесят две копейки, так что можно купить молоко не по шестнадцать копеек, трехпроцентное, а по двадцать пять, в красных пакетиках-пирамидках, в нем шесть процентов жирности, поэтому оно вкуснее, хотя и дороже. И сметану взять не по рубль пятьдесят, а по рубль семьдесят, она хоть не такая кислая и жидкая, а ведь сметана нужна маме для теста, она собирается в выходные что-то испечь, наверное, любимый Наташин торт-медовик, он как раз на сметане делается.

Увлеченная расчетами, она вздрогнула, услышав совсем рядом знакомый голос:

– Девушка, я перед вами занимал, вы не забыли?

Перед ней стоял улыбающийся Марик с авоськой в руке.

– Прихожу с работы, а меня мама в магазин посылает, говорит, мол, Наташа только что побежала в гастроном, иди скорее, может, она еще в очереди стоит. Удачно я успел, да, Туся? Давно стоишь?

Наташа взглянула на маленькие часики на кожаном ремешке – подарок отца ко дню рождения.

– Минут сорок. Вставай передо мной, всего три человека осталось.

– Неправильно мыслишь. Вот тебе рубль, возьми для нас двести граммов «Любительской» колбасы, а я пойду в молочный очередь занимать.

Так, сменяя друг друга в очередях, они купили все необходимое. Марик левой рукой легко подхватил тяжелую Наташину сумку, а правую согнул в локте:

– Хватайся, а то скользко, упадешь.

На улице и в самом деле было скользко, декабрьский мороз лизал ледяным языком щеки и нос, холодный ветер засыпал в глаза мелкую снежную крупу. У Наташи моментально замерзли руки, и только тут она сообразила, что в пылу беготни из очереди в очередь сунула перчатки на самое дно сумки, и теперь для того, чтобы их достать, нужно останавливаться, ставить сумку на тротуар и выкладывать все продукты. Ладно, правую руку она засунет в карман, а вот что делать с левой, которая так хорошо лежит на рукаве у Марика? Не убирать же ее. Ладно, ради такого случая можно и потерпеть, до дома ведь совсем близко.

Однако Марик почти сразу заметил ее покрасневшие пальцы.

– А перчатки где? Потеряла?

– Они в сумке, я их продуктами завалила, – как можно беспечнее отозвалась Наташа. – Да мне и не холодно совсем.

Он остановился, поставил на тротуар Наташину сумку и свою авоську, снял перчатки и протянул ей:

– Возьми, надень, а то лапки отморозишь. Бери, бери, не стесняйся.

– А ты как же?

– А мне не страшно, у меня, как у всех мужчин, кожа толстая.

– Ты обо всех девушках так заботишься? – весело спросила она.

– Не обо всех, а только о некоторых.

– О каких же?

– О самых лучших.

Сердце ее гулко заухало в груди. Вот он, тот момент, когда удобно и уместно задать свой вопрос. Ну же, Наталья, давай, решайся, еще три шага – и дверь подъезда, где они живут.

– Значит, я – самая лучшая? – осторожно спросила она.

– Вне всякого сомнения, – улыбнулся Марик, открывая перед ней дверь.

– Ты не шутишь?

– Ну какие же могут быть шутки. Все знают, что Наташа Казанцева – самая лучшая девушка на свете, спортсменка, комсомолка, отличница и, наконец, просто красавица.

Они уже начали подниматься по лестнице на четвертый этаж, и Наташа чувствовала, что что-то не так, разговор идет по какой-то совсем другой колее и ведет совсем в другую сторону. Осталось пройти всего три этажа. И она решилась:

– Марик, а ты кого-нибудь любишь?

И замерла в ужасе перед собственной смелостью.

– Конечно, маму люблю, друзей своих люблю, учеников. И вас всех, моих соседей, тоже люблю.

– Я не это имела в виду. У тебя есть девушка, которую ты любишь?

Марик остановился, удивленно посмотрел на нее:

– Вот это вопрос! Даже и не знаю, что тебе ответить, ты меня совсем ошарашила.

– Ответь правду.

– Зачем? Зачем тебе это знать?

– Мне нужно. Марик, пожалуйста, скажи, мне очень важно это знать.

Лицо его стало неожиданно серьезным. Свободной рукой он погладил Наташу по холодной щеке.

– Туся, никогда не задавай вопрос, если ты не уверена, что готова услышать ответ.

– Но я готова… – запротестовала было Наташа, однако Марик перебил ее:

– Я все сказал. Ты подумай над моими словами. И больше мы это обсуждать не будем, – твердо произнес он.

До квартиры они дошли в полном молчании. «Никогда не задавай вопрос, если не уверена, что готова услышать ответ». Что это должно означать?

* * *

О том, что Ниночка беременна, первой узнала, как всегда, Бэлла Львовна.

– Ты кого хочешь, мальчика или девочку? – приставала к Нине Наташа, которая почему-то страшно обрадовалась. При мысли о том, что в их квартире появится крошечное существо, о котором нужно будет заботиться, у Наташи становилось радостно и тепло на сердце.

– Да мне без разницы, – вяло отмахивалась Нина. – Кто родится – тот и родится.

– А Коля кого хочет?

– Пацана, само собой. Все мужики хотят сыновей.

Теперь Наташа ходила в магазин за продуктами не только для своей семьи, но и для Ниночкиной, ведь Полина Михайловна уже немолодая, да и на работе сильно устает, Нине поднимать тяжести и стоять в душных очередях вредно, а с Коли какой спрос? И если в ванной комнате Нина замачивала белье в тазу, Наташа при первом же удобном случае старалась его постирать. А что такого? Ей не трудно, а Ниночке вредно стоять, согнувшись в три погибели над стиральной доской. Николай, однажды застав Наташу за стиркой своих рубашек, хмыкнул и заявил:

– Решено, начну откладывать с каждой получки, к лету куплю Нинке стиральную машину. А то пеленки пойдут, распашонки всякие, не вечно же ты ей помогать будешь.

Наташу покоробило это «ей». Что значит «ей»? Наташа заботится о Нине просто потому, что больше некому это сделать, Полина Михайловна всегда уставшая и почти каждый вечер пьяненькая, а у Нины, между прочим, муж есть, который обязан ей помогать, но не помогает, пальцем о палец не ударяет, даже за хлебом никогда не сходит, только и знает, что курить на кухне и искать собутыльников. Получается, что Наташа помогает не только Нине, но и ее мужу, делает за него то, что он сам должен был бы делать.

– Ничего, мне не трудно, – сдержанно ответила она, продолжая оттирать изрядно заношенный воротничок Колиной рубашки. – Но если бы ты носил рубашки по три дня, а не по месяцу, мне было бы легче их отстирывать.

– Ишь ты! – фыркнул он. – Мала еще меня поучать. Не больно-то мы нуждаемся в твоей помощи, не хочешь стирать – не надо, в прачечную снесу, там еще лучше постирают и погладят.

Наташа с трудом подавила в себе желание поднять таз с мыльной водой и выплеснуть на соседа. Ну и пусть, она же не для него старается, а для Ниночки и для маленького. А Ниночка всегда благодарит ее за помощь. Правда, как-то вяло и безразлично, но все-таки благодарит. Особенно когда Наташа вместо Нины моет полы в местах общего пользования, надраивает с порошком унитаз, ванну и раковины в ванной и на кухне и отчищает плиту и духовку.

Восьмой класс пролетел для Наташи как одна неделя, она даже толком не успела испугаться предстоящих экзаменов, ведь, помимо учебы и общественной работы, теперь уже не в пионерской, а в комсомольской организации (в том году праздновалось столетие со дня рождения Ленина и двадцатипятилетие Победы, и общественная активность многократно возросла), ей приходилось заниматься хозяйством фактически двух семей. Ну просто ни одной минуты свободной! Она вскакивала в шесть утра и ложилась в одиннадцать, мгновенно засыпала как убитая, и у нее даже не было времени пострадать о Марике.

Экзамены за восьмой класс неотвратимо надвигались, и Наташа вдруг испугалась: она еще никогда не сдавала экзаменов и не знает, что это такое. Одно дело – выучить текущий урок и блестяще ответить у доски, после чего все лишнее можно благополучно забыть, и совсем другое – знать весь пройденный материал одинаково хорошо, уметь доказать любую теорему по геометрии, написать сочинение по любой книге, изученной за последние два года, или связно изложить на французском любую из двадцати тем, в том числе и историю Москвы, биографию и творческий путь русского художника Василия Поленова или характеристику драматургии Жана Батиста Мольера. Когда по французской литературе проходили Мольера, Наташа, конечно, все выучила и ответила так, как надо, но уже на следующий день выбросила выученный текст из головы, освободив место для Бомарше, потом точно так же разделалась с Бомарше, приступив к изучению творчества Бальзака. А теперь нужно держать в голове все одновременно.

Иринка родилась перед самыми экзаменами, 25 мая. Коля с тещей Полиной Михайловной тут же напились и не выходили из увеселенного состояния целую неделю. Когда нужно было забирать Нину с ребенком из роддома, счастливый отец и не менее счастливая бабушка спали непробудным сном. За молодой мамой отправились Бэлла Львовна и Наташа.

Когда Нина увидела, что муж ее не встречает, она расплакалась.

– Колька где? – спросила она сквозь слезы.

– Дома, – осторожно ответила Наташа. – Ты не волнуйся, с ним все в порядке.

– Конечно, в порядке, пьет небось не просыхая. О господи, угораздило же меня…

– Ниночка, ну что же ты расстраиваешься, – вмешалась Бэлла Львовна, – у тебя теперь ребенок, вон какая чудесная девочка, какая красавица, вылитая мама. А глазки у нее какие?

– Черные, как у меня, – всхлипнула Нина и через силу улыбнулась.

– Вот и славно, вот и чудесно, ты теперь только о ребенке думай, а о плохом забудь. Ты уже решила, как ее назовешь?

– Хочу Ирочкой, Иринкой. Как вы думаете, Бэлла Львовна?

– Замечательное имя, – радостно подхватила та, – просто прекрасное. Будет у нас Ирина Николаевна Савенич.

– Вот еще, придумали тоже, – неожиданно рассердилась Нина. – Не будет она Савенич, будет Маликова, как я. Я ее на свою фамилию запишу, я, когда с Колькой расписывалась, фамилию не меняла.

– Не выдумывай, – строго сказала Бэлла Львовна, – ребенок должен носить фамилию отца. То, что ты не поменяла фамилию, это твое личное дело, хотя я считаю, что ты не права. Взять фамилию мужа – это означает проявить к нему уважение. Николай у тебя и без того не подарок, а ты его провоцируешь. А потом удивляешься, что он на тебя орет.

Родильный дом имени Грауэрмана находился на проспекте Калинина, от их дома не больше километра, поэтому такси решили не брать и пошли пешком. Ребенка несла Бэлла Львовна, а Ниночка держала в руках огромный букет цветов – Наташа все утро бегала по цветочным магазинам, выбирая более или менее приличные тюльпаны.

Остаток дня прошел в хлопотах, ахах и охах, все сгрудились вокруг кроватки, разглядывали малышку, поражались ее сходству с Ниночкой. А на следующий день Наташа сдавала первый экзамен – французский язык.

Она и сама чувствовала, что отвечает не самым лучшим образом, тему помнила плохо, сильно волновалась и от страха забывала слова, которые выучила еще в третьем классе. Когда объявляли оценки, учительница сказала:

– Казанцева – ну, Казанцевой мы поставили «пять» только потому, что она все годы очень хорошо занималась, и мы верим, что она нас не подведет. Но отвечала ты, Наташа, плохо. На троечку. Может, ты заболела?

Наташа отрицательно помотала головой.

– Тогда будем считать, что ты переволновалась. Мы же знаем, что ты хорошо владеешь французским, лучше всех в классе. Но на будущее учти: нужно уметь держать себя в руках и в ответственный момент собраться.

Еще никогда в жизни Наташе Казанцевой не было так стыдно.

* * *

Весь девятый класс Наташа проучилась с ощущением нежно-розового цвета, в который окрашивалось все вокруг. Во-первых, Марик ее любит, теперь она в этом не сомневается, даже несмотря на то, что он не воспользовался предоставленной ему возможностью признаться в этом. Ничего страшного, мужчины все такие, из них слова не вытянешь. Да и разве в словах дело? Она же видит, как он к ней относится, и этого достаточно. Во-вторых, у нее теперь есть Иринка, ее маленькая соседка, о которой можно и нужно заботиться, такая чудесная, такая ласковая и красивая. Наташа каждую свободную минуту проводила с девочкой, сидела с ней, давая Нине возможность сходить куда-нибудь, в кино, например, или к подруге. Наташа была абсолютно счастлива, ведь у нее есть любимый и есть младшая сестренка, которая в ней нуждается. Вот пройдет совсем немного времени, она окончит школу, поступит в институт, они с Мариком поженятся, Иринка подрастет, и Наташа будет водить ее в кино, в театр, в цирк, будет читать ей книжки, учить читать и считать, и все будет так хорошо! Мечты овладевали ею, уводили мысли от учебников и задачников, мешали слушать учителей, объяснявших новый материал, и результат не замедлил сказаться. В первом полугодии в табеле появилось несколько четверок, а за год четверок оказалось куда больше, чем отличных оценок. Комсорг класса Наталья Казанцева перестала быть первой и лучшей в учебе, хотя по-прежнему пользовалась уважением одноклассников.

Увидев табель, отец расстроился, но ничего Наташе не сказал, только покачал головой. Мама же пришла в ужас, она успела привыкнуть к тому, что ее дочь – круглая отличница.

– А дальше что будет? – спросила она. – В десятом классе на тройки скатишься? Тебе в институт поступать надо, а ты совсем распустилась, днюешь и ночуешь у Нины, все время проводишь с Иринкой, вместо того чтобы заниматься.

– Ничего не случится, если она не поступит в институт, – вмешался отец. – Она не мальчик, ей армия не грозит. Пойдет поработает годик и снова будет поступать. Наташа у нас девочка упорная и трудолюбивая, она своего добьется, правда, доченька?

– Правда, папа, – с благодарностью ответила она. – Это случайно вышло, честное слово, я даже сама не заметила, как четверки появились. Я буду заниматься все лето, Марик мне поможет. На следующий год это не повторится, я обещаю.

– Марик?

Отец как-то странно взглянул сначала на нее, потом на маму.

– Видишь ли, доченька, я не уверен, что Марик сможет с тобой заниматься этим летом, – осторожно сказал он.

– Но почему?

– Разве ты не знаешь? Марик женится. В конце июня свадьба, и после этого он переедет к жене.

* * *

Из состояния шока Наташа не могла выйти несколько дней. Слава богу, родители отнесли это на счет пестрящего четверками табеля и отнеслись с пониманием к тому, что их шестнадцатилетняя дочь целыми днями лежит на диване, отвернувшись к стене, ничего не ест и ни с кем не разговаривает. Точно так же, как лежала когда-то их старшая дочь Люся, узнав, что Костик женится на другой.