Настя прошлась по площади, посмотрела ассортимент на других лотках. Книги с затейливым красивым вензелем «ВБ» лежали всюду, и все продавцы в один голос уверяли, что серия раскупается на «ура». Что ж, немудрено, что Соловьев стал богатым. Видно, гонорары ему платят более чем приличные. Особенно если он получает не фиксированную сумму, а процент с прибыли от реализации.

Сунув купленные книги в сумку, она подошла к месту встречи с Геной Сваловым. Геннадий опаздывал, после назначенного времени прошло уже пять минут. Настя поморщилась. Она не любила неточности.

Наконец с опозданием на пятнадцать минут появился молодой оперативник. Он и не подумал извиняться и сразу же с деловым видом принялся вытаскивать из кейса бумаги. При этом выражение лица у него было не очень-то приветливое и даже, можно сказать, брюзгливое.

– Здесь выписки из журналов по тридцати пунктам проката. Два дня убил на это.

– А сколько всего пунктов? – невинно спросила Настя.

– Семьдесят четыре.

– Значит, еще три дня убьешь, – спокойно сказала она. – И не смотри на меня так, как будто я заставляю тебя в рабочее время заниматься моими личными проблемами.

– У меня текущей работы навалом, – сердито буркнул Свалов.

– Представь себе, у меня тоже. И маньяк, который свободно гуляет по городу, – это наша с тобой головная боль. Не чья-нибудь, а именно наша с тобой. Давай постараемся все время об этом помнить, ладно?

Забрав бумаги, Настя вернулась на Петровку и занялась неотложными делами. Домой она явилась почти в десять вечера. В кухне на столе ее ждала записка:

Уехал читать лекцию, вернусь поздно. Ужин в духовке, не ленись, пожалуйста, и подогрей. Целую.

Да, Алексей хорошо знал свою жену, отрицать это глупо. Настина знаменитая лень порой доходила до парадоксальных проявлений, а уж полениться разогреть еду – дело самое обычное для нее. Если блюдо в принципе можно было съесть холодным, она так и поступала, если же в холодном виде его употреблять нельзя, она в отсутствие строгого Лешиного надзора предпочитала отрезать кусок хлеба и сжевать его с сыром или колбасой, запивая крепким кофе.

Борьба голода с ленью длилась примерно минуту, после чего Настя приняла компромиссное решение: быстро запихнуть в себя традиционный бутерброд и терпеливо ждать возвращения мужа, чтобы поужинать вместе с ним. Отрезав хлеб и кусок салями, она уселась поудобнее, вытянула ноги, положив их на второй стул, и открыла купленный на вокзале бестселлер под названием «Клинок». Книга была написана прекрасным языком, интрига разворачивалась стремительно, и первые же несколько страниц полностью захватили внимание.

Через некоторое время Настя с удивлением заметила, что подушечка пальца, которым она прижимала страницы, почернела. Краска, что ли, пачкается? Она приложила к тексту другой палец и слегка потерла. На белом листе появились грязные разводы. Настя поднесла книгу к самому лицу – так и есть, характерный запах, который бывает у книг, только-только вышедших из типографии.

Она открыла книгу с конца и посмотрела выходные данные. Сдано в набор 26 января 1995 года, подписано в печать 3 марта 1995 года. Больше года прошло, а краска пачкается. И запах. Так не бывает. Наверное, это допечатка, дополнительный тираж. Но почему указаны старые выходные данные? Выходит, это остатки прошлогоднего тиража.

Она полезла в сумку и достала вторую книгу – ту, которую ей дал Соловьев из собственных запасов. Книги были абсолютно одинаковыми, и выходные данные совпадали. Но эта книга свежей краской не пахла, и разводы на странице не оставались. Как же так могло получиться, если обе книги отпечатаны в одно и то же время, год назад?

Тут же мысль ее заработала в математическом направлении. Продавец книжного лотка сказал, что ходовые книги продаются до десять штук в день. Хорошо, пусть пять. Сколько в Москве лотков? Около трехсот. Возьмем двести. По пять книг с двухсот лотков – тысяча в день. Какой тираж указан в выходных данных? 70 000 экземпляров. Это на 70 дней торговли. И только в Москве. Но ведь в других городах «Шерхан» тоже продает свои книги. Вот, на предпоследней странице целый список официальных дилеров этого издательства. Двенадцать фирм в двенадцати областях России. Предположим, половина тиража осталась в Москве, другая половина ушла в другие города. Значит, 35 000. 35 дней торговли. Может быть, по пять книг в день продают только в первую неделю, а потом продажа идет медленнее? Но продавец на вокзале сказал, что «Тайна времени» в продаже уже около месяца, а только сегодня он продал семь книжек. Нет, никак не получается. Не может «Клинок» из популярнейшей серии год лежать на прилавках при тираже 70 000 экземпляров. Он должен был исчезнуть из продажи еще в мае – июне прошлого года. Ну хорошо, пусть в августе. Но сейчас-то уже апрель… Откуда же взялась эта книга на лотке у Ленинградского вокзала?

В замке клацнул ключ, вернулся Алексей.

– Как твоя лекция? – спросила Настя, ласково потершись щекой о его плечо.

– Нормально. Ты почему не ела, нахалка?

– Тебя ждала. Ты же знаешь, я не могу есть одна, мне скучно. Сейчас вместе поедим.

– Ну да, – хмыкнул Чистяков, – сейчас добрый Леша все разогреет и подаст, и поедим. Ладно, сиди уж, все равно тебя не переделать. Что читаешь?

– «Восточный бестселлер» из японско-американской жизни.

– А вторая книжка?

– Она точно такая же. Две одинаковые.

– Купила для кого-то?

– Нет. Леш, отвлекись на минутку, пожалуйста.

Алексей уже поставил жаркое разогреваться и ловко резал помидоры на разделочной доске, повернувшись к Насте спиной.

– Говори, я слушаю, – сказал он, не оборачиваясь.

– Мне надо, чтобы ты посмотрел.

– Тогда подожди.

Он быстро закончил делать салат, вытер руки полотенцем и подошел к ней.

– Посмотри, пожалуйста, на эти две книги, – попросила Настя, – и скажи, что ты о них думаешь.

– Кроме того, что они совершенно одинаковые?

– Да.

Алексей открыл обе книги и стал внимательно изучать титульный лист, на котором, по мнению Насти, не было ничего интересного. Наверху – черными буквами имя автора, Акира Накахара. В середине страницы название «Клинок». Внизу логотип издательства «Шерхан» – морда рычащего тигра.

– Но они же разные, – наконец сказал он, подняв на жену удивленные глаза.

– С чего ты взял?

– Они изготовлены разным способом. Вот эта, – он взял в руки экземпляр Соловьева, – отпечатана фотомеханическим способом, а другая фотоэлектрографическим. Это же видно невооруженным глазом.

– Мне не видно. По каким признакам ты определил?

– Прокраска букв разная. При фотомеханическом способе краска лежит ровно, а вот здесь, на второй книжке, видно, что в нижней части больших букв краска заметно бледнее, чем в верхней части. Посмотри сама.

Теперь и Настя это увидела. Точнее, это было видно и раньше, но человек, не разбирающийся в полиграфии, просто никогда не обратил бы на это внимания.

– И что это означает? – медленно спросила она, уже понимая, что нащупала что-то важное.

– Это означает, что книги не могут быть из одного тиража. Ты, кстати, почему меня вообще об этом спросила? У тебя какие-то подозрения?

– Краска пачкается, – объяснила она, показывая Леше почерневшую подушечку пальца. – Она совсем свежая. А в выходных данных написано, что тираж отпечатан год назад. Ой, Лешик, у нас что-то горит!

– Тьфу ты! – Он метнулся к плите и выключил огонь под сковородой. – Жаркое пригорело. Все из-за твоих полиграфических изысканий.

– Ну прости, – жалобно сказала Настя. – Я не нарочно.

Некоторое время они ели молча, потом Настя не выдержала:

– Леш, а что такое фотомеханический способ?

– Да ну тебя, – отмахнулся Алексей. – Это долго и сложно рассказывать.

– А ты коротко и попроще, как для тупых. Только в самых общих чертах. Я хочу понять, чем один способ отличается от другого.

– Для тебя это принципиально важно?

– Не принципиально, но важно. Ни для какого преступления, которыми я занимаюсь, это значения не имеет. Но ты же знаешь, я не люблю, когда чего-то не понимаю.

– Сначала рукопись набирается на компьютере и делается оригинал-макет. Потом с оригинал-макета делают пленки. Слайды. Это понятно?

– Пока да.

– Эта часть для обоих способов общая. Дальше начинаются различия. При фотомеханике на основе слайдов делают матрицы. Набор матриц на резиновой основе. Их хватает примерно на пятьдесят тысяч оттисков. Если тираж больше пятидесяти тысяч, то делают второй комплект. При электрографии оттиски печатают на фотокопировальной технике. Типа ризографа, если ты вообще знаешь, что это такое.

– Не знаю, но это не суть важно. Главное отличие я ухватила. Леш, а зачем же тогда делать тираж, не кратный пятидесяти тысячам?

– В каком смысле – зачем? Подай кетчуп, будь добра.

– Держи. Я хочу понять, почему делают тираж больше пятидесяти тысяч экземпляров, но меньше ста. Если все равно нужно делать второй комплект матриц, то имеет смысл и использовать его полностью. Разве нет?

– Может, это нерентабельно, – пожал плечами Алексей. – Сто тысяч могут и не разойтись, деньги на бумагу и обложку потрачены, а книги будут лежать на складе мертвым грузом. Пятьдесят – мало, спрос явно больше, а сто – много. Вот и все.

– Тогда я другого не понимаю. Зачем печатать книгу на копировальной технике, если есть матрицы, которые можно использовать еще для тридцати тысяч экземпляров. После тиражирования в типографии матрицы уничтожают?

– Как договорятся. Могут уничтожить, а могут и оставить. Что тебе дались эти тиражи?

– Любопытно. Леш, по-моему, мы здесь имеем уклонение от уплаты налогов в чистом виде. Издательство не такое тупое, как твоя жена. Они наверняка используют матрицы на полную катушку и делают стотысячный тираж. В выходных данных указывают семьдесят тысяч, представляют в налоговую инспекцию документы на их реализацию и с этой прибыли платят налоги. Остальные тридцать тысяч они тоже продают, но налоги уже не платят. Спустя какое-то время берут свои пленки и запускают тираж на электрографии. Выходные данные остаются те же, и все кругом считают, что это все еще продаются остатки того, старого тиража, который был реализован издательством в прошлом году и за который все налоги давно уплачены. Главное, чтобы книга пользовалась большим спросом. Лихо, да?

– Лихо, – согласился муж. – Только я не понимаю, каким боком это тебя касается. Ты собираешься сменить работу и уйти в налоговую полицию? Или юристом в издательство?

– Да нет, солнышко, никуда я не собираюсь. Просто решаю очередную задачку для умственной гимнастики.

– Неужели? – вскинул брови Алексей. – А я уж подумал было, что ты собираешься защищать своего друга Соловьева, которого обидели плохие жадные дядьки-издатели.

Краска бросилась ей в лицо. Он не прав, она совершенно не думала при этом о Соловьеве. Более того, судя по уровню его благосостояния, издатели его не обижали. Но Лешка все равно заметил, что-то заподозрил и насторожился. Даже обиделся, кажется. Какая же она неуклюжая! Черт ее дернул за язык обсуждать с ним эти книги!

– Ты не прав, милый, – сказала она ровным голосом. – Соловьев не имеет к этому никакого отношения. Просто случайно совпало, что речь в данном случае идет о его книгах.

– Хорошо, – легко согласился он. – Не имеет так не имеет. Какие у нас планы на субботу? Опять на работу пойдешь?

– Нет, завтра я дома. Мне надо на компьютере поработать.

– А когда к Соловьеву следующий визит?

– Леша!

– Что ты, Асенька, я спокоен, как ископаемый мамонт. Просто надо определиться с машиной. Когда она тебе понадобится?

– Если ты не возражаешь, я хотела бы поехать в воскресенье днем. Но если тебе машина нужна, я могу поехать завтра или в понедельник.

– Поезжай, как планировала, – кивнул Алексей. – Я в воскресенье буду дома.

– Спасибо.

За столом возникло напряжение, и Настя судорожно пыталась придумать, как его снять. Но ничего оригинального в голову не приходило.

– Леша, я не могу видеть, как ты терзаешься, – произнесла она решительно. – Я уже говорила тебе, что речь идет о попытке раскрыть тяжкое преступление. Погибли девять юношей, которые перед этим исчезли из дома. Где-то в Москве или области живет монстр, который держит их взаперти, пичкает наркотиками, спит с ними, пока они не умрут от передозировки. Он сумасшедший, он маньяк. Каждый день я с ужасом жду, что придут еще одни родители и заявят об исчезновении еще одного паренька. У меня есть одна-единственная зацепка, и она связана с тем местом, где живет Соловьев. Я не могу не ездить туда, пойми. Это моя обязанность. Это мой долг перед несчастными родителями, которые месяцами ищут сына, а находят его мертвое тело. Но твои переживания для меня не менее важны. Ты мой муж, я люблю тебя, и для твоего душевного спокойствия я готова сделать очень многое. Я не хочу, чтобы ты изводил себя беспричинной ревностью. Но если ты не можешь остановиться, тогда придется остановиться мне.

– Что ты хочешь сказать?

– Я перестану ездить к Соловьеву.

– А как же мальчики? И их родители?

– А никак. Пусть маньяка ищет кто-нибудь другой, у кого муж не такой ревнивый.

Алексей улыбнулся смущенно, но с видимым облегчением. Ему, похоже, самому стало неловко.

– Прости, Асенька. Не думал, что тебя это так нервирует. Все, больше не буду.

– И я могу ездить к Соловьеву?

– На здоровье, сколько угодно.

– И ты не будешь по этому поводу психовать?

– Буду. – Он рассмеялся. – Исключительно из упрямства. Тебе назло. Чтобы ты поняла наконец, каково мне приходится, когда ты из-за чего-то переживаешь, а я не знаю, из-за чего и чем тебе помочь.

– Вредный, да?

Настя уже поняла, что конфликт исчерпан. Он длился целую неделю, с прошлой пятницы, когда она впервые поехала к Соловьеву поздравлять его с днем рождения. Целую неделю в квартире висели настороженность, напряжение и прохладное отчуждение, хотя оба они вели себя как обычно – спокойно, миролюбиво и дружелюбно. Такие скрытые конфликты очень опасны, они оставляют в душе незаживающие раны, несмотря на то, что нет криков, скандалов и прочих ярких и громких проявлений. Она вспомнила фразу из только что прочитанного отрывка из «Клинка»: «Человек с грустными глазами – это человек, который в детстве никогда не плакал, когда его ругали и били». Фраза показалась ей смутно знакомой, но сейчас Настя не была настроена копаться в воспоминаниях.