Разговор с Ольшанским облегчения не принес. Чувство опасности не утихало, и Настя решила попробовать отвлечься хоть на что-нибудь. Она вышла на кухню, где Чистяков уже разложил на столе свои книги и углубился в работу.

– Лешик, давай устроим свой собственный праздник. Вдвоем. И напьемся.

Алексей поднял на нее изумленные глаза.

– Асенька, что с тобой? Да ты сама не своя от сегодняшних событий. Тебе отдыхать надо, а не праздновать.

– Глупости. У нас сегодня свадьба. В конце концов, мы с тобой шли к ней пятнадцать лет. Убирай свои книжки и доставай шампанское.

– Ты же не любишь шампанское, – заметил Чистяков с улыбкой, но книги все-таки убрал.

– Но больше ничего нет.

– Кто сказал? Есть твой любимый мартини.

– Откуда?!

– Ну как откуда? Из торговой точки, откуда же еще. Я сам его не делаю.

– Лешик, я тебя обожаю!

Она обняла мужа и крепко прижалась к нему.

После выпитого маленькими глоточками мартини ей стало легче. Ледяные пальцы стали теплыми, бледное лицо слегка порозовело, комок внутри словно разжался, и она смогла глубоко вздохнуть.

– Лешик, какие у нас планы на завтра? – спросила она, расслабленно откидываясь на спинку стула и вытягивая ноги.

– Спать, спать и спать до полного умопомрачения. А там посмотрим.

– Господи, хорошо-то как, – блаженно протянула Настя. – Мы выспимся, а потом ты поведешь меня гулять. Мы будем гулять долго-долго, пока у меня ноги не заноют, потом пообедаем и сядем за работу. Я уступаю тебе компьютер.

– А как же ты? Опять будешь на машинке стучать?

– Мне машинка еще дня два не будет нужна. Я сначала прочитаю книжку полностью, от начала до конца, чтобы «въехать» в стиль автора, в его замысел. И только после этого начну делать перевод. И потом, если я вещь предварительно не прочту, мне любопытство мешает переводить. Мне же интересно, что будет дальше, чем дело кончится, поэтому так и подмывает перестать печатать русский текст и завалиться на диван читать.

– Понятно. Кстати, Асенька, я хотел тебе напомнить, что наше супружество подразумевает и общий бюджет. Ты об этом не забыла?

– Я об этом как-то не думала, – призналась Настя.

– Вот и напрасно. И поскольку заработки у меня бывают довольно приличные, я думаю, тебе нет смысла больше заниматься переводами. Может, договоримся, что это в последний раз?

– Не сердись, Лешик, но – нет. Во-первых, я привыкла так проводить свой отпуск. И во-вторых, мне это нравится и позволяет поддерживать знание языков. А в-третьих, я терпеть не могу просить деньги. Предпочитаю иметь свои.

– Аська, твоя независимость приобретает оскорбительные формы, – рассмеялся Чистяков, но глаза его помрачнели, и Настя поняла, что он обиделся.

Она уже собралась сказать ему что-нибудь ласковое, чтобы сгладить неловкость, но в этот момент зазвонил телефон.

Это был Юра Коротков, и голос у него был странный.

– Ася, ты трезвая? – спросил он первым делом.

– Обижаешь, начальник, – пошутила она. – Ты когда-нибудь видел меня нетрезвой?

– Но у тебя и свадьбы никогда не было. Соображать можешь или не приставать к тебе сегодня?

– Приставай. Есть новости?

– И еще какие. Ты стоишь или сидишь?

– Стою.

– Тогда сядь.

Настя подтащила телефонный аппарат к креслу и уселась поудобнее.

– Ну, села.

– Сегодня в десять утра в Кунцевском загсе застрелили невесту. Я только недавно узнал. Там были ребята из округа, группу с Петровки не вызывали.

– Что?!

– Погоди, Ася, это еще не все. Одна из девушек-невест рассказала, что вчера, накануне свадьбы, она получила письмо в белом неподписанном конверте. Догадываешься, что в нем было написано?

– Не может быть, – прошептала она внезапно охрипшим голосом и судорожно откашлялась. – Ты меня разыгрываешь.

– Ни в одном глазу. Так что оставь в покое своего Артюхина, он к этому никакого отношения не имеет. Тут что-то другое, посерьезнее.

– Юрка, я ничего не понимаю. Два одинаковых письма и два совершенно одинаковых убийства? Оба в один день, в загсах, и оба раза погибли не те девушки, которые получили письма? Этого не может быть. Так не бывает.

– Подруга, ты изменяешь сама себе, – заметил Коротков. – Это же ты постоянно твердишь, что в нашем деле нет таких слов. В жизни бывает все что угодно.

– Ты прав. В жизни бывает все что угодно, – задумчиво повторила она. – Но все должно иметь свое объяснение. Надо только его придумать.

– Правильно. Вот и займись этим.

– А что Шевцов? Сделал фотографии?

– Сделал. Хочешь посмотреть?

– Хочу.

– Когда?

– Давай завтра. Можешь?

– Я-то могу, да боюсь, меня твой новоиспеченный муж прибьет.

– Не прибьет. Приезжай завтра с утра, часам к одиннадцати.

– Ладно. Делаешь из меня камикадзе…

Настя положила трубку и неподвижно застыла в кресле. Одно убийство еще можно было объяснить ошибкой преступника, выстрелившего не в ту жертву. Но два?! Две ошибки в один день – не многовато ли? А если не было никакой ошибки? Если все это не более чем ловкий камуфляж? Тогда следует признать, что одна из потерпевших была именно той жертвой, которую наметил преступник, а все остальное – маскировка, чтобы заморочить голову милиции. Но маскировка, требующая невероятно тщательной подготовки и огромных усилий.

А если все-таки ошибки? Можно ли найти им какое-то объяснение? И если это так, то между ней, Настей, и той второй девушкой, которая тоже получила письмо, должна быть какая-то связь.

Она настолько погрузилась в свои мысли, что не заметила, как в комнату вошел Чистяков.

– Что-нибудь случилось?

– Случилось. Еще одно убийство в загсе. Леш, включи мозги, а?

– Включил. Давай вводную.

– Только сохраняй спокойствие, хорошо?

– Постараюсь.

– Представь себе, что вместо Галины Карташовой должны были убить меня. Как ты считаешь, преступник мог обознаться? Мог он принять ее за меня?

– Ася, ты меня пугаешь. Откуда такие чудовищные предположения?

– Неважно. Но я ведь себя со стороны не вижу, поэтому мне трудно судить. Вот ты и скажи мне, есть между мной и этой девушкой что-то общее?

– Я не понимаю…

– Хорошо, я объясню. Сегодня утром я получила письмо с угрозой и считаю, что его написал человек, который знает меня в лицо. В загсе я этого человека не видела, но это ничего не означает, потому что я по сторонам не смотрела и его не искала. Если стрелял он, то ошибиться он не мог, он меня знает и в последний раз видел не далее как вчера вечером. Значит, он кого-то нанял и дал ему мое описание. Вот я и спрашиваю тебя, можно ли было нас перепутать, исходя из словесного описания?

– Нет, ничего общего, кроме цвета волос, – твердо ответил Чистяков. – Но ты забыла одну важную вещь, Асенька.

– Какую?

– Сегодня тебя вообще нельзя было узнать по словесному описанию. Дай-ка мне ту фотографию, которую тебе сделали на крылечке.

Настя полезла в сумку и достала сделанный «Полароидом» снимок.

– А теперь подойди к зеркалу. Видишь? В зеркале ты – такая, какой бываешь каждый день. Именно такой тебя и видел тот тип, с которым ты встречалась вчера. Верно? Ну и скажи мне теперь, сильно ты похожа на свою сегодняшнюю фотографию? Можно было тебя узнать по описанию?

– Вот черт! – с досадой бросила она. – Как же я об этом не подумала? Тогда можно предположить, что, не найдя меня по описанию, он выяснил номер моей очереди на регистрацию, нашел тех, у кого была девятая очередь, и узнал, кто идет следующим. Вот и все. Как просто!

– Что – просто? Анастасия, что ты несешь? Тебя хотят убить? – с тревогой спросил Леша.

– Вполне возможно. Да не пугайся ты, его уже задержали. Если, конечно, это он.

– А есть другие варианты?

– Сколько хочешь. Например, убить хотели Карташову, а письма и второе убийство – для отвода глаз. Убить хотели ту девушку, которой прислали точно такое же письмо, как и мне. Или убить хотели ту, которую и застрелили в Кунцеве. Одна из нас четверых – настоящая жертва, а все остальное – спектакль.

– Должен заметить, довольно жестокий спектакль. Ради чего такие усилия?

– Вот и я о том же думаю… Надо повнимательнее присмотреться к семьям этих девушек. И искать среди их окружения человека, который имеет связи с загсами. Ведь узнал же он откуда-то, что все мы сегодня выходим замуж. Или…

– Или что?

– Или это маньяк, зацикленный на убийстве невест. Тогда вообще все мои рассуждения можно отправить псу под хвост.

– Лучше бы это оказался маньяк.

– Почему?

– Потому что если он интересуется только невестами, значит, тебе больше ничто не угрожает.

– Но, Лешенька, милый, если он интересуется невестами, значит, в любой день трагедия может повториться. Нет ничего хуже сумасшедшего убийцы, потому что он непредсказуем. Ты это понимаешь? Пусть уж лучше он охотится за мной.

– Ася, я понимаю другое: я не хочу стать вдовцом. Не хочу, слышишь? Не хочу!

– Не кричи, пожалуйста. Ты прекрасно знал, на ком женишься. Ты прекрасно знал, что мы не в бирюльки играем.

– Я не кричу, я…

Он резко повернулся и вышел из комнаты, хлопнув дверью. Настя расстроенно махнула рукой и уставилась на свое отражение в зеркале.

Ну что, подруга? Сыграла свадьбу? Не зря говорят: нельзя в мае замуж выходить, да еще 13-го числа. Как день не задался с самого утра, как начался с этого дурацкого письма, так и пошло все наперекосяк. И закончилось ссорой с Лешкой. Весело, ничего не скажешь…

* * *

Эля Бартош, которой так и не удалось сегодня выйти замуж и сменить фамилию, рыдала в своей комнате. Ее жених Валерий Турбин подавленно молчал, сидя за накрытым столом в обществе Тамилы и Иштвана, его несостоявшихся тещи и тестя.

– Я считаю, что ничего страшного не случилось, – говорила Тамила, накладывая мужу в тарелку аппетитные куски мяса. – В конце концов, если ваши чувства достаточно крепки, вы можете еще немного подождать. Поженитесь через месяц.

Она не скрывала своего удовлетворения. Сегодня свадьба не состоялась, а там, глядишь, Эля одумается. Не нужен ей, Тамиле, такой зять. И Элечке такой муж не нужен. Поэтому, как только в загсе возникла суматоха, она сразу сделала все возможное, чтобы отговорить молодых регистрироваться.

– Как можно играть свадьбу рядом с покойницей! – возмущенно шептала она мужу. – Пишта, поговори с Валерием как мужчина. Это знак судьбы, Пишта, они не должны вступать в брак. Ты видишь, не только я – все против этого.

Иштван жалел дочку, но в глубине души был согласен с женой. Он ничего не имел против Турбина, но и аргументов «за» у него не находилось. В зяте он хотел видеть помощника в делах, которого можно сделать компаньоном и на которого можно положиться. А этот книжный червь будет работать в госбюджетной организации, получать жалкие копейки и тратить на жизнь заработанные им, Иштваном Бартошем, капиталы.

Было и еще одно обстоятельство, не учитывать которое супруги Бартош не могли. Все уже было готово к переезду на постоянное жительство в Калифорнию. Там налажено дело, найдены партнеры и достигнута договоренность о том, что с 1 января следующего, 1996 года предприятие начнет функционировать. Но без Эли они никуда не поедут, они ни за что не оставят здесь свою девочку. А Эля, в свою очередь, не поедет без мужа. Тамила и Иштван знали, что у Валерия старая больная мать, стало быть, либо придется и ее тащить с собой, либо он никуда не поедет… Если не удалось отговорить дочь от замужества с этим нищим аспирантом раньше, то почти наверняка удастся сейчас. Надо только по-умному подойти к решению вопроса.

– Я думаю, тебе сейчас лучше пойти домой, – сказала Тамила, обращаясь к Турбину. – Эля расстроена, дай ей успокоиться.

– Мне кажется, я должен быть рядом с ней, – возразил Валерий, но не очень уверенно. Он побаивался властной и жесткой Тамилы.

– Я лучше знаю свою девочку. Когда она плачет, никто не должен быть рядом, ей от этого только хуже. Иди, Валерий, иди, завтра увидитесь. Утро вечера мудренее. Иди.

– Тамила Шалвовна, но кто-то же написал Эле это странное письмо.

– Да с чего ты взял, что оно было адресовано Эле? Оно с таким же успехом могло быть предназначено Иштвану или мне. Ты же понимаешь, Иштван занимается бизнесом, у него есть конкуренты и даже недоброжелатели, чтобы не сказать – враги. Конверт не был подписан. Я больше чем уверена, что к Эле это не имеет никакого отношения. Иди домой, Валерий, мы все устали, всем надо отдохнуть.

Она так явно выпроваживала жениха дочери, что Иштвану стало неловко. Турбин молча пошел к двери, но во взгляде, который он напоследок кинул в сторону Тамилы, была такая неприкрытая ненависть, что обоим супругам стало не по себе.

Проводив гостя, они молча принялись убирать со стола оставшиеся нетронутыми блюда.

– Ты действительно не знаешь, кто написал это письмо? – вдруг спросил Иштван по-венгерски. Он не хотел, чтобы дочь случайно услышала их разговор.

– Конечно, Пишта, понятия не имею, – ответила Тамила, тоже переходя на родной язык мужа.

Однако ей не удалось скрыть от Иштвана торжествующую удовлетворенную улыбку.

– Тебе не кажется все это странным? Письмо оказалось очень кстати, ты не находишь?

– Все к лучшему, Пишта, поверь мне. Все к лучшему. Мы увезем Элечку в Калифорнию и там найдем ей прекрасного мужа. Она способная и красивая девочка, там она сможет сделать себе карьеру. Ну что ей этот философ? Что мы с него будем иметь? Да еще с престарелой больной матерью…

– Тамила, ты жестока. Эля любит его. Ты, конечно, во всем права, но…

– Ах, Пишта, оставь, ради бога!

Тамила поставила в мойку стопку грязных тарелок, подошла к мужу и тесно прижалась к нему, обняв за шею.

– Ну что эта дурочка может понимать в любви, а? Он – самец, высококачественный самец, этого нельзя отрицать, но Эля этого не понимает. В ней играет кровь, ей хочется лечь с ним в койку и не вставать по крайней мере месяц. А что потом, когда она накушается секса до оскомины? Сейчас, когда им удается побыть в пустой квартире только один-два раза в неделю, ей кажется, что слаще этого пирога ничего нет на свете. Но мы-то с тобой знаем, что это не так. Правда, милый? Мы с тобой тоже через это прошли. Подумай о том, какие неприятности нас с тобой ждут, если мы не сможем 1 января запустить производство. Акции уже продаются, и если все лопнет…

– Да, да, конечно, – согласился Бартош. – Мы не можем рисковать, слишком многое поставлено на карту. Но, Тамми, дорогая, меня что-то тревожит.

– Что же?

– У меня неприятное чувство, что это письмо оказалось уж очень кстати. И несчастье, которое произошло в загсе, тоже.

Тамила отстранилась и настороженно посмотрела на мужа.

– Что ты хочешь этим сказать? Ты меня в чем-то подозреваешь? Ты думаешь, это я написала письмо?

– Тамми…

– Негодяй! Да как у тебя язык повернулся! Ты еще скажи, что это я застрелила эту несчастную девушку! Ты – чудовище, Иштван Бартош!

Она замахнулась, чтобы влепить мужу пощечину, но тот ловко уклонился, перехватил ее руку и умелым движением завернул ей за спину. Тамила прикусила губу от боли, со злобой впившись глазами в серые глаза Иштвана, но уже через несколько мгновений ее лицо смягчилось. Да, Тамила Бартош была властной и жестокой дамой, но ее муж был по-настоящему «крутым». Мягкость и интеллигентность полученного в семье западноевропейского воспитания служили лишь обманчивой оболочкой человека, прошедшего хорошую школу российской приблатненной шпаны. В свое время именно это и подкупило Тамилу, которая совершенно потеряла голову от сдержанного рафинированного красавца, который в постели вел себя грубо и разнузданно и рассказывал ей о своих чувствах и сексуальных ощущениях исключительно при помощи нецензурных русских слов, произносимых с очаровательным мадьярским акцентом. И сейчас, стоя с заломленной назад рукой и глядя в холодные глаза Иштвана, она поняла, что муж не только подозревает ее, но и одобряет.

Внезапно что-то мелькнуло в его глазах, рука, только что железной хваткой сжимавшая ее кисть, мгновенно переместилась на ее бедро. Иштван резко притянул жену к себе, приблизил губы к ее уху и прошептал:

– Обними меня. На нас смотрит Эля.

Тамила обернулась. На пороге стояла дочь с опухшим от слез лицом и растерянными глазами.

– Что у вас происходит? Ты так кричала, мама…

– Я разговаривала по телефону с твоей бабушкой Юдит, – тут же нашлась Тамила, сообразившая, что дочь слышала венгерскую речь и все равно не поняла ни слова. – Она звонила из Будапешта, было плохо слышно. Бабушка хотела тебя поздравить, пришлось ей объяснить, что твой жених попал в аварию и сломал ногу, так что свадьба откладывается.

Слезы снова заструились по щекам девушки. Она резко повернулась и убежала в свою комнату.