Саблин, я иду на работу, – негромко заметила она.
– Ну Оль! Никто не умрет, если ты опоздаешь на пятнадцать минут. Погладь рубашку, пожалуйста. Мне в мэрию надо, на совещание.
Он не просил, он требовал и искренне недоумевал, почему Ольга не торопится ему помочь.
– Саблин, – она скинула тапочки и нагнулась, чтобы застегнуть сапоги на ногах, – ты что, пять минут назад узнал о том, что тебе нужно в мэрию на совещание? Ты мне говорил об этом еще вчера. У тебя были все возможности заняться рубашкой. Но ты предпочел это делать сегодня. Я уважаю твой выбор. Сегодня – так сегодня. Но это твой выбор, Саблин, а не мой. Мой выбор – идти на работу ровно в то время, которое я себе наметила. И не старайся выбить меня из моего графика. Вчера я бы с удовольствием погладила тебе сорочку. А сегодня – извини, уволь.
– Оля… – растерянно, как маленький ребенок, протянул он. – Ну ты чего?
Она подошла к нему, уже в верхней одежде и с сумкой через плечо, поцеловала в кончик носа и дернула за прядь волос.
– Саблин, ты большой мальчик, ты сам принимаешь все свои решения, в том числе и бытовые. Ты решил искать рубашку с утра – твое право. Я здесь ни при чем. Целую тебя, счастье мое, до вечера.
В общем-то, ничего нового не произошло. Так было все восемь лет, что они жили вместе. Ольга никогда не отменяла своих планов в угоду саблинской несобранности. Если нужно было помочь в чем-то серьезном, в чем-то действительно важном, она готова была пожертвовать любым намеченным делом, но потакать, как она выражалась, захребетничеству и бытовой расхлябанности Ольга Борисовна Бондарь не собиралась. «Я никогда не буду под тебя стелиться, Саблин», – повторяла она неоднократно. Сергей запоминал, но уже через три-четыре дня забывал, и все повторялось.