Это был последний день из трех выходных. В первый день Настя позвонила по всем телефонам, которые ей удалось собрать у друзей Евтеева и в больнице, с огорчением выяснила, что из всего списка в городе на праздники остались только два человека. Они с Чистяковым их навестили, но ничего нового не узнали и отправились в океанариум, где Настя с изумлением и восторгом разглядывала рыбок за стеклами огромных аквариумов и поражалась разнообразию их окрасов. Вот рыбы, которым пятьдесят миллионов лет, серенькие, невзрачные. Подумать только, пятьдесят миллионов лет – срок, который трудно охватить умом, а эти серенькие длинные рыбки уже были! Плавали, размножались… А вот рыба-лев, золотисто-розовая, действительно напоминающая львиную гриву, Настя даже не подозревала, что такие бывают. У рыбки Водяные глазки возле глаз странные пузыри размером с вишню, а у белоснежной с прозрачными плавниками аранды на лбу мясистый вырост красного цвета, который называется «жировик», но выглядит как кучка красной икры, а из камня с маленькими пещерками выползают длинные, в горошек мурены. В огромном аквариуме плавала акула, а вокруг нее – прелестные на вид рыбки-прилипалы, синие, с ярко-желтыми хвостами, размером с детскую ладошку. А вот рыбка ярко-синего цвета с четко прочерченной широкой красной полосой от середины бока к хребту. Зачем эта полоса нужна? Для чего она? Для красоты? Или для чего-то другого? Природа знает, для чего, она ничего просто так не делает. Для чего-то она создала именно это и именно так, именно в таком виде. «Природа каждому существу что-то дает, – подумала Настя. – И дает для чего-то. Растения и животные принимают этот дар, как принимают данную им жизнь, и пользуются всем, что дано им от рождения, пользуются до самой смерти. Рыбки продолжают плавать, хищники охотиться, змеи ползают… Природа создает животных, растения, воду, камни для какой-то ей одной понятной цели, и эта цель неизвестна человеку до конца, и не нужно впадать в грех гордыни и думать, что ты можешь понимать все так, как оно было задумано, и распорядиться этим так, как должно. Все живое на земле благодарно пользуется дарами природы, и только человек растрачивает эти дары тупо и бездарно, а потом перестает пользоваться тем, что осталось. Ведь человеку даны руки, ноги, органы чувств и разум, почему же мы так пренебрежительно относимся к этим величайшим дарам, перестаем слушать, смотреть, думать, двигаться, запираем себя в раковине, сложенной из устаревших мифов и представлений, и вообще перестаем жить после определенных событий, будь то личное горе или просто достижение некоторого возраста. Ведь мы тем самым оскорбляем природу, словно говоря ей: нам не нужно все то, что ты нам дала, нам это все без надобности, мы не собираемся этим пользоваться, забирай обратно. И она забирает. Отнимает зрение, слух, подвижность суставов, постепенно отнимает разум. Она дала нам все для того, чтобы мы могли наслаждаться жизнью и быть счастливыми, а мы этого не делаем, придумывая тысячи объяснений, почему мы не можем, почему у нас не получается. Отчего так? Наверное, прав был Бегорский со своим клубом «Золотой век», считая, что нужно продолжать функционировать так, как тебя создала природа, до последнего своего часа, не впадая в грех уныния и не предавая себя вечному затворничеству. Вообще поездка в Томилин многому меня научила, что-то слишком часто я ее вспоминаю. Хорошо, что Стасов поручил мне в свое время это дело».

После океанариума они ходили изучать другую часть набережной, ту, что начиналась за сквером, разделяющим старую, «литературную», и новую, «политическую», части города. Новая набережная была пошире, и магазины на ней стояли другие, если на старой торговля шла в палатках и киосках, то здесь красовались торговые точки с собственными названиями, отдельными помещениями, витринами и кондиционерами. И цены в ресторанчиках и кафе были повыше, а вот пляж оказался точно таким же необорудованным и с платными пластиковыми шезлонгами. Настя и Леша поужинали в кафе под названием «Шарм», являвшем собой изящную, выполненную из дерева терраску, нависающую над пляжем. Названия в меню поражали изобретательностью, но еда была ужасающе невкусной.

– Что сказал бы драгоценнейший Яков Наумович, если бы увидел, как мы за такие деньги давимся чем-то совершенно несъедобным, – задумчиво произнес Чистяков. – Наверное, умер бы от ужаса. Он ведь говорил, что питаться мы должны только в своей гостинице, потому что у нашего хозяина самые лучшие повара.

– Но не возвращаться же ради еды на другой конец города, – рассудительно ответила Настя. – У нас с тобой запланирован осмотр улицы, на которой жил Евтеев, а это как раз в «политической» части. Давай уже скорее додавимся, расплатимся и пойдем искать дом.

На следующий день, 9 мая, Настя снова с утра предприняла попытку дозвониться хоть до кого-нибудь, но тщетно: телефоны или не отвечали, или выяснялось, что нужный человек будет доступен только после праздников.

– Все, решено, – твердо сказала она, закрывая блокнот, – сегодня будем предаваться сладкому безделью.

– Слава богу, наконец-то! – обрадовался Алексей. – Дай голове хоть немного полноценного отдыха.

Они разделись и устроились под «грибком» возле бассейна в своем отеле, заказали кофе и по два куска торта и нежились на горячем солнышке, то и дело ныряя в прохладную голубую воду, по очереди играли в игрушки на айподе Чистякова, потом Леша читал ей вслух какой-то детектив. Настя периодически проваливалась в дрему и удивлялась тому, насколько нединамично, затянуто и скучно написан роман: она просыпалась, включалась на полуслове и обнаруживала, что все понимает, словно и не пропустила ничего.

Вечером взяли такси и поехали в предгорье, в ресторан «Синее море», который активно рекламировал Николай Степанович Бессонов, уверяя, что таких хачапури, как там, они не найдут нигде в мире. Места в ресторане, как и во многих других ресторанах Южноморска, были устроены в отдельно стоящих беседках среди густой зелени, рядом протекала горная речушка, через которую был перекинут горбатый мостик, и воздух здесь был прозрачным и влажным. Цены в ресторане были запредельными, но зато хачапури действительно оказались потрясающими, нежными и сочными, Настя и Чистяков съели по три штуки и потом долго приводили себя в чувство при помощи зеленого чая.

Они сидели за столиком в беседке, и Настя вдруг увидела кота необычного окраса. Кот был симпатичный и толстый, коричневый с зеленым, а концы шерстинок – белые. Она тут же потянулась за фотоаппаратом – просто грех не запечатлеть такую красоту. Хорошо бы, чтобы удалось передать фактуру шерсти, и Настя оглянулась в поисках подходящего фона. Фон нашелся, это была оштукатуренная светло-бежевая стена здания ресторана, и солнечный свет падал прямо на нее, но встала задача поместить на этот фон привыкшее к свободе животное, да еще заставить его не жмуриться от яркого света. Однако кот оказался покладистым и охотно дошел до стены, привлекаемый запахом рыбы, кусочек которой Настя попросила у официанта, уносившего грязные тарелки с одного из столов. Чистяков стоял рядом с ней и держал вожделенный кусочек рыбы в пальцах вытянутой руки, кот сидел неподвижно, широко раскрыв глаза и не сводя застывшего взгляда с лакомства, а Настя быстро делала снимки. К ним подошел хозяин заведения, который оказался другом Бессонова.

– Можно посмотреть, что получилось? А то у нас многие Филимона снимают, а получается как-то не очень. Может, вам повезет больше.

Настя показала ему на дисплее снимки, и хозяин остался очень доволен.

– Замечательно, просто замечательно, – восторгался он. – Вы не дадите мне флэшку на пять минут? Я перекину фотографии на свой компьютер, потом напечатаю, мы их внутри в рамочках повесим. Знаете, Филимон у нас всеобщий любимец, уже шесть лет здесь живет, у него чудный характер, добрый и не вредный.

– Для кота странновато, – заметил Алексей. – Они обычно довольно своенравные.

– Нет-нет, Филимон не такой, – заверил их ресторатор, – у него очень развито чувство собственного достоинства, и людей он не боится, но и наглости себе не позволяет, в тарелки не лезет и еду не выклянчивает.

Настя отдала ему флэшку, искренне радуясь, что ее работа в качестве фотографа нашла хоть какое-то признание. В феврале в Томилине ей уже говорили, что у нее как-то особенно хорошо получается снимать животных, но тогда она сочла это банальным, ни к чему не обязывающим комплиментом. И вот теперь снова… Может быть, у нее и впрямь есть какие-то способности?

Когда вернулись в гостиницу, Бессонов предложил посидеть у бассейна, попить чайку, ему интересно было, какое впечатление произвел на гостей его любимый ресторан. После отчета о посещении «Синего моря» разговор естественным путем свернул на доктора Евтеева, который тоже любил там бывать. Настя поддерживала беседу, смеялась шуткам хозяина, а сама искоса поглядывала на Бессонова: а если это он? Если у него был повод отомстить Евтееву? Теперь она уже не сомневалась, что мотив убийства не корыстный, а личный, но какой именно? Как его обнаружить? Может быть, Лешка прав, и идти надо не от мотива, а от личности предполагаемого убийцы? Мог Бессонов убить тяжелобольного, умирающего друга? А Фридман мог? А его жена? А Галина Симонян? Все могли. И в то же время вроде бы никто из них не мог.

В третий выходной они отправились в дельфинарий, и Настя ела мороженое и так аплодировала, что отбила ладони.

– Знаешь, – сказала она мужу, когда представление закончилось и они выходили на улицу, – я даже в детстве так не хлопала, когда меня в цирк водили.

– Тебе в цирке понравилось меньше, чем здесь? – уточнил Чистяков.

Она покачала головой:

– Не в этом дело. В детстве все это воспринимается просто как фокус, тебе интересно, ты веселишься и хлопаешь. А сейчас-то я понимаю, сколько титанического труда стоит за каждым трюком, сколько сил, терпения и выдержки нужно, чтобы добиться таких результатов. И это меня восхищает. Я аплодирую не дельфинам, а тренеру.

– Выходит, тебе полезно было сходить в дельфинарий, чтобы это понять, – философски изрек Алексей. – Делаем вывод, что даже выходной день не прошел даром для твоего внутреннего роста.

– Да ну тебя! – рассмеялась Настя.

Но в глубине души она понимала, что насчет внутреннего роста муж прав. Этот рост начался внезапно и неожиданно, всего лишь с согласия сделать новую стрижку, тогда, в феврале, в провинциальном Томилине, но с того момента у Насти будто глаза стали раскрываться, и она начала осознавать, как многого в этой жизни она не знала, не видела, не слышала и не понимала, увлеченная работой и погруженная в повседневные дела. Может быть, выход на пенсию для того и придуман, чтобы люди начали наконец прозревать?

* * *

Концерт разочаровал, а ведь они специально заранее смотрели программу и радовались, что услышат свои любимые произведения – Третий концерт Бетховена и Второй концерт Сен-Санса. Оркестр явно не успевал за молодым солистом, который изо всех сил стремился продемонстрировать резвость пальцев и постоянно убегал вперед. Да и струнная группа подкачала… Только к дирижеру у супругов Сорокиных никаких претензий не было, его прочтение их полностью устроило.

После концерта они решили пройтись пешочком, вечер был тихим и приятно прохладным. Вилен Викторович, правда, ворчал, поминая недобрым словом и слишком ретивого солиста, и неудалую струнную группу, но Ангелина Михайловна делала вид, что не обращает внимания на дурное настроение мужа, и старалась завести с ним разговоры на отвлеченные темы. Но сбить Сорокина с толку оказалось не так-то просто. Если начал он с того, что ему не понравился концерт, то очень скоро ему уже не нравилась и Москва в целом, и их жизнь в столице в частности.

– Зря мы все это затеяли, – в сердцах бросил он.

– Ты о чем, Виленька? – встревожилась Ангелина Михайловна. – Что мы затеяли?

– Да все вот это! – Он сделал неопределенный жест рукой. – Конца этому не видно. А в результате я не могу распоряжаться своей жизнью