– Точно, – охнул Коротков. – Теперь вспомнил. Ну все, полегчало. Значит, наш труп по фамилии Фризе – просто однофамилец. А я уж начал мозгами ворочать, думал, убили его по каким-то старым делам. Иногда приятно бывает обнаружить, что ошибаешься, верно?

– Верно. А ты еще удивлялся, не понимал, что во всем этом приятного. Вот тебе и приятное, босс.

– Типун тебе на язык, – буркнул Коротков. – И не смей называть меня боссом.

* * *

Если спросить у среднестатистической молодой девушки, какое слово в наибольшей степени будоражит ее воображение, то в девяноста восьми случаях из ста она ответит: любовь, жених, свадьба, прекрасный принц или что-то еще из этого же ряда. Однако Женя относилась как раз к тем особенным двум случаям, которые не укладывались в статистический ряд, ибо уже лет с двенадцати самым волшебным и загадочным, самым манящим и одновременно пугающим словом для нее было ТЮРЬМА. Будучи маленькой девочкой, она с дрожью и восторгом читала «Один день Ивана Денисовича», «Записки Серого Волка» и «Одлян, или Воздух свободы». Став постарше, Женя начала читать и документальную литературу, и публицистику, покупала видеокассеты с американскими фильмами о тюремных нравах. Отец этого увлечения не одобрял, но каждый раз отступал, услышав от дочери, что она собирается стать адвокатом и защищать права человека, лишенного свободы. Это звучало чем-то вроде идеологии будущей карьеры, и возразить тут было нечего. Если бы Женя сказала ему правду… Но правды она отцу уже давно не говорила.

Людям свойственно любить себя, и это нормально. Еще Карнеги в книгах тридцатилетней давности учил нас, что самым сладостным звуком для человека является его собственное имя. И что бы там ни говорили высокопарные литературоведы, самыми любимыми книгами становятся те, в которых человек читает о своей жизни и о героях, похожих на него самого. Именно поэтому Женю так привлекали книги о тюрьмах и вообще о местах лишения свободы.

Окна ее комнаты выходили на солнечную сторону, и от яркого света она проснулась, когда не было еще и половины седьмого. И тут же привычно потянулась за книгой. Пока отец не встал, можно перечитать в тысячный раз особо любимые страницы из романа Стивена Кинга «Побег из Шоушенка». Сколько же душевных сил нужно иметь, чтобы терпеливо отбывать срок за то, чего не совершал! И кропотливо, изо дня в день, годами, не торопясь и не впадая в отчаяние, готовить побег. Никогда, никогда не стать ей такой же сильной духом, умной и изворотливой, но можно хотя бы восхищаться теми, кто сумел стать таким.

В семь пятнадцать Женя встала и направилась в ванную. На утренний туалет ей полагалось четверть часа, после чего, ровно в половине восьмого, она освобождала ванную для отца и готовила завтрак, пока тот умывался и брился. С семи сорока пяти до восьми тридцати – завтрак и одевание, с восьми тридцати до восьми пятидесяти – дорога на работу. Еще десять минут отводилось на то, чтобы привести в порядок себя и рабочее место и приготовиться к трудовой вахте. И так изо дня в день.

– Значит, так, Евгения, – начал отец, усевшись за стол и налив себе кофе. – В этом году ты будешь отдыхать с первого июля.

Женя настороженно подняла голову, пытаясь не выдать радостного ожидания. Все-таки она уже не школьница, она работает, и, может быть, отец наконец перестанет считать ее ребенком и устроит нормальный отпуск, не детские каникулы, а именно отпуск. Возьмет ее с собой к морю или куда-нибудь в Европу, куда обычно ездит сам.

– Сначала мы с тобой поедем на машине в Петербург по радищевским местам, возьмешь тетрадочку и будешь все записывать. Предварительно перечитаешь «Путешествие из Петербурга в Москву», и мы с тобой объедем все деревни, о которых писал Радищев. Потом поедем к дяде Севе на Жигулевское море, там отличная рыбалка.

– Папа, но я не люблю рыбалку, – робко возразила Женя, поняв, что надежды и на этот раз не сбылись. Впрочем, отпуск ведь большой, на поездку в Питер – максимум три дня, у дяди Севы – еще недельку, а оставшееся время? Может быть, отец предложит ей то, о чем она мечтает.

– А ты и не будешь сидеть с удочкой, никто тебя не заставляет. Рыбалка – это для меня. А ты возьмешь «Войну и мир», все четыре тома, и будешь читать.

– Но я уже читала, папа! Мы «Войну и мир» в школе проходили.

– Ничего, перечитаешь, освежишь в памяти, закрепишь. Это великое произведение, его не грех перечитывать, тем более ты повзрослела с тех пор и сможешь увидеть роман совсем другими глазами. Изречения будешь записывать в тетрадку, я проверю. С дядей Севой будешь заниматься английским, понемногу, часа по два-три в день, этого достаточно. Отпуск все-таки, – он ободрительно улыбнулся дочери.

– А потом? – осторожно спросила Женя.

– А что потом? – удивился отец. – Потом ты вернешься в Москву и выйдешь на работу, мои обязанности будет исполнять Артур Андреевич, и ты должна работать у него секретарем, как и у меня. Ты еще слишком мало работаешь, тебе не положен большой отпуск. Ты вернешься, а я поеду на Майами на две недели. Пока меня не будет, с тобой поживут Григорий и его жена, они за тобой присмотрят. Подай масло, пожалуйста.

Отец деловито намазал на кусок белого хлеба масло и джем, откусил и принялся с аппетитом жевать, поглядывая на экран телевизора, где как раз начался очередной утренний блок новостей.

– Папа, ну давай поедем на море, – жалобно попросила Женя. – Все ездят на Средиземное море, в Турцию, в Испанию. А это Жигулевское море – оно же не настоящее, и комары там…

– Мала ты еще по заграницам разъезжать, – отрезал отец. – Ты пока еще на билет в один конец себе не заработала, а туда же, отдыхать собралась. От чего отдыхать? Ты что, переработала? Переутомилась? В общем, так, Евгения, расписание на отпуск я тебе составил, так что готовься, читай Радищева, выписывай в тетрадочку географические названия – я проверю.

Женя опустила голову, поняв, что сопротивление бесполезно, и изо всех сил боролась с подступающими слезами. Сделав несколько судорожных глотков, допила чай и ушла в свою комнату. Там она бросилась на диван и горько заплакала, обняв подушку. «Раечка, миленькая, дорогая моя, золотая, единственная, – думала Женя, – зачем ты меня оставила один на один с этим чудовищем? Зачем ты умерла? Мне было так хорошо с тобой, ты защищала меня, баловала, ты мне все разрешала и старалась, чтобы папа не узнал. А теперь тебя нет, и никто меня не спасет и не защитит. Я живу как в тюрьме, а мой родной отец – самый жестокий и непреклонный надсмотрщик, какого только можно представить. У меня никого нет на всем свете, никто не поможет мне, никто не поддержит. Только он, мой неизвестный и таинственный друг, но где он? Кто он?»

Женя вытащила из-под матраса прозрачный пластиковый конверт и достала оттуда письма. Вот они, письма от неизвестного друга. Или подруги? Самое первое она получила давно, еще весной.

«Если тебе станет одиноко или трудно, помни: я с тобой. Ты всегда можешь на меня положиться. Друг».

* * *

Обстоятельства убийств были похожи как две капли воды, более того, обе жертвы – Курбанов и Фризе – сильно смахивали на братьев-близнецов. Только паспортные данные различались. У обоих были одинаковые короткие стрижки «ежик», серьга в ухе, и смерть свою оба встретили в бесформенных, размера на два больше, майках и в широких, ниже колен, шортах. На ногах, несмотря на жару, устрашающего вида ботинки на толстой подошве. Фризе задушен шнуром от плейера, другой, по фамилии Курбанов, – гитарной струной.

– Может, они друзья? – спросила Настя, задумчиво разглядывая фотографии, сделанные на местах преступлений. – Очень часто друзья стараются одеваться одинаково, особенно в таком нежном возрасте.

Миша Доценко насмешливо посмотрел на нее и бросил в свою чашку еще один кусочек сахару.

– Нет, Анастасия Павловна, не правы вы были, когда заставили меня переходить с вами на «ты». Возвращаюсь обратно к вежливому «вы».

– Почему? – удивилась Настя.

– Потому что вы безнадежно стары, мадам, и двадцатилетняя молодежь вам явно не по зубам. Так, как эти двое, одеваются семьдесят процентов данной возрастной категории. И почти все таскают с собой плейеры и слушают музыку на ходу и в транспорте.

– Серьезно? Надо же, не замечала… – растерянно пробормотала она.

– Тебя послушать, так можно подумать, что ты на работу на самолете летаешь, – покачал головой Доценко. – Ты же ездишь в городском транспорте, по улицам ходишь. Глазами пользоваться не пробовала?

– Да ну тебя, Мишенька! – рассмеялась Настя. – Я глазами под ноги смотрю, чтобы не споткнуться, или в книжку, если удается сесть. В общем, ты прав, конечно. Я действительно по сторонам не смотрю, мыслями куда-то далеко отъезжаю и окружающий мир не воспринимаю. Дурацкая особенность. И все-таки ты уверен, что Курбанов и Фризе – не приятели?

Михаил открыл блокнот, полистал странички, исписанные ровным мелким почерком.

– По убийству Валерия Фризе, девятнадцати лет от роду, отработан круг его знакомых, среди коих юноша по фамилии Курбанов не фигурировал. По вчерашнему трупу Курбанова круг знакомых пока не отработан полностью, но и там Фризе не мелькает. Курбанову двадцать лет, не учится и не работает, стоит на учете у нарколога как потребитель героина, в связи с чем освобожден от службы в наших доблестных Вооруженных Силах. Фризе же, напротив, занят общественно полезной деятельностью с утра до вечера, учится в университете, по вечерам подрабатывает в одной очень приличной фирме – он хорошо владеет компьютером. Практически не пьет и даже не курит, бережет здоровье, и при всей своей занятости ухитрялся дважды в неделю посещать спортзал, – Доценко закрыл блокнот и сделал несколько глотков кофе. – За подробностями я поеду через полчаса, договорился с опером из Западного округа, где обнаружили труп Фризе. Туда же обещал подъехать и человек из Южного округа, на территории которого убили Курбанова. Вы, мадам, со мной, конечно, не поедете?

– Поеду, – Настя улыбнулась, – тебе назло. Чтобы ты не забывал, что меня Колобок назначил старшей.

* * *

Первым, что бросалось в глаза при взгляде на Андрея Чеботаева, были его длиннющие ресницы. Ну просто на зависть девушкам!

– Ты что, их специально отращиваешь? – поинтересовался Доценко через три минуты после знакомства с оперативником из Западного округа. – Или они наклеенные?

Чеботаев басовито хохотнул и демонстративно подергал ресницы.

– Всю жизнь мучаюсь, – признался он, – ребята в школе дразнили, так я их даже обрезать пробовал. Еще длиннее выросли. Потом научился пользу извлекать.

– Девушек заманиваешь? – догадался Доценко.

– Не только. Вообще народ обманываю. Глазки круглые сделаю, ресницами хлоп-хлоп, полный наив изображаю.

– И чего? Помогает? – спросил Миша.

– Всегда, – коротко и уверенно ответил Чеботаев. – Особенно с мужиками. Ловятся «на раз». Так как, здесь поговорим или к месту прогуляемся? Здесь недалеко, минут десять ножками.

Насте отчаянно не хотелось никуда идти, она уже удобно устроилась на единственном не шатающемся стуле, но царившая в кабинете духота грозила сосудистыми неприятностями, причем в самом недалеком будущем. На улице, конечно, не намного прохладнее, но там хоть воздух слегка шевелится, изображая слабое подобие ветерка.

– Пошли в поле, – скомандовала она. – Посмотрим на месте. Когда из Южного округа человек приедет?

Чеботаев взглянул на часы.

– Минут через сорок-пятьдесят, может – через час.

– Ну и славно. Потом вместе с ним проедем к месту вчерашнего убийства.

Валерий Фризе был найден в ста пятидесяти метрах от собственного дома, смерть наступила между часом и половиной второго ночи. Судя по всему, он шел от метро домой, слушал музыку. Наушники от плейера надежно ограждали слух юноши от всех посторонних звуков, особенно если это звуки тихие и осторожные. Убийца практически беспрепятственно приблизился сзади и использовал шнур от плейера в качестве инструмента для удушения. Легко и просто.

С момента убийства и до сегодняшнего дня усилия милиции были направлены на то, чтобы выявить хоть какие-нибудь сомнительные контакты Фризе среди всех его знакомых по университету, по работе в фирме, где он обслуживал компьютерные программы, и даже среди бывших одноклассников и соседей по дому и двору. Версии появлялись каждый день, ибо сомнительные, с точки зрения оперативников, личности возникали в окружении Валерия на каждом шагу. Кто-то был связан с наркотиками, кто-то «шестерил» на криминалитет, кто-то просто был ранее судим. И о каждом из подобных персонажей нужно было наводить дополнительные справки и выяснять, где они проводили время в момент убийства Фризе. Однако со вчерашнего дня ситуация в корне изменилась, стало очевидным, что истоки преступления надо искать вовсе не там, а среди тех, кто посещает ночные клубы, когда в них выступает группа «Би-Би-Си». Ибо единственное, что объединяло двух юношей, задушенных поздно ночью на пути домой, это именно выступления группы в ночных клубах, на которые оба погибших ходили накануне смерти. Валерий Фризе провел вечер в клубе «Геракл», Николай Курбанов – в «Ночной бабочке».

– Андрюша, а что это за группа такая – «Би-Би– Си»? – спросила Настя, когда они возвращались в отделение. – Я никогда о ней не слышала.

– Тоже мне, показатель! – фыркнул Доценко. – Ты, кроме своего Верди, вообще ничего не знаешь.

– А ты и Верди не знаешь, – сердито отпарировала Настя. – Не груби старшим.

– Мальчики, девочки, не ругаться, – Чеботаев скорчил жалобную мину и захлопал ресницами. – Рассказываю, что знаю. Группа «кислотная». Состоит из трех человек: Борис Худяков, Биримбек Бейсенов и Светлана Медведева. Отсюда и название – по первым буквам имен. Малолетки от них тащатся.

– Малолетки – это которые? – уточнила Настя. – Тинейджеры? Или постарше?

– От тринадцати до двадцати двух. Не все, конечно. Только «кислотные», такие же, как сама группа. Выступают по ночным клубам, иногда дают концерты в Домах культуры. Их в прошлом году активно раскручивали, даже клип по телику крутили, я несколько раз видел. Не скажу, что они гребут бешеные бабки, вход в ночной клуб стоит в среднем около ста – ста пятидесяти рублей, и народу туда помещается не бог весть сколько, от ста человек до трехсот, если клуб побольше. С таких выступлений миллионы не заработаешь.

– Понятно, – протянула Настя. – А фанаты у них есть? Настоящие, постоянные?

– Ну а как же, – Андрей усмехнулся и снова захлопал ресницами. – Это все как у больших. У них даже администратор есть. О, кажется, нас уже ждут.

Перед входом в отделение милиции стоял, ссутулившись и глядя куда-то в сторону, мужчина лет сорока пяти.

– Курбанов, – представился он странно-глуховатым голосом.

Настя в недоумении обернулась к Чеботаеву, потом перевела взгляд на мужчину. Тот коротко кивнул, при этом лицо его исказилось в болезненной гримасе.

– Ну да, это моего сына… Майор Курбанов, Василий Петрович, отдел милиции Орехово-Борисово Южное. К вам должен был приехать другой сотрудник, но я попросил…

– Да-да, понятно, – поспешно кивнул Чеботаев. – Знакомьтесь, наши коллеги с Петровки, подполковник Каменская, капитан Доценко.

– Настя, – она протянула руку Курбанову и невольно вздрогнула. Ей показалось, что боль, которую испытывал отец погибшего юноши, передалась ей через пальцы и пронзила насквозь.

– Михаил, – представился Доценко. – Мы хотели проехать к месту происшествия.

– Я покажу, – вздохнул Курбанов. – Пойдемте, я на машине.

В гробовом молчании они сели в машину. К встрече с отцом потерпевшего никто из троих готов не был, всем было неловко и отчего-то стыдно.

– Вы не молчите, – неожиданно произнес Курбанов, – спрашивайте. Все равно вам придется опрашивать меня как отца. И не стесняйтесь. В нашей семье беда, вы, наверное, уже знаете, Коля состоял на учете как наркоман. Мы ничего не могли сделать. И уговаривали, и лечили, и в реабилитацию направляли – все без толку. Деньги у нас с женой воровал. Мы каждый день ждали, что он умрет от передозировки. Знаете, он уходит утром, а мы мысленно прощаемся с ним навсегда, потому что не знаем, вернется он вечером живой или нет. Вот вчера не вернулся… Вы спрашивайте, не старайтесь меня щадить, я его уже давно похоронил.

Курбанов пытался говорить ровно, но голос его все равно дрожал и срывался. Боль, казалось, заполнила все пространство небольшого автомобильного салона, проникала через поры в кровь сидящих в нем людей, разбегалась по жилам и железным обручем стискивала мозг. Настя понимала, что молчать нельзя, нужно что-то говорить, о чем-то спрашивать, но никак не могла сообразить, что сказать, чтобы не сделать этому человеку еще больнее.

– Василий Петрович, вы не думали о том, что вашего сына… – она замялась, – убили в виде акции устрашения? Может быть, вы работаете по какому-то делу и на вас пытаются воздействовать?

Курбанов помолчал несколько секунд.

– Я думал об этом. Знаете, это первое, о чем думает разыскник. Может, это прозвучит ужасно, кощунственно, но я был бы рад, если бы Коля погиб из-за меня. Лучше так, чем знать, что мальчик сам, своими руками себя убивает, по собственной воле каждый день приближается к смерти. Он же не может не понимать, что с ним происходит и что происходит с нами, его родителями, но ему на это наплевать. Он перестал быть человеком, личностью, он превратился в неразумное животное. Лучше я буду думать, что мой сын был чудесным мальчиком, умным и добрым, и всю оставшуюся жизнь винить себя в том, что Коля умер по моей вине, из-за моей работы, чем знать, что он сам привел себя к смерти, потому что сначала стал дураком, потом подонком, а потом – безмозглым чудовищем.

– Но ведь он умер не от передозировки, – осторожно возразила Настя. – Он не сам привел себя к этому.

– Какое это имеет значение! – с горечью ответил Курбанов. – Он был наркоманом, он вел свою, особенную жизнь, которую ведут все наркоманы, а это означает, что он постоянно крутился возле криминала. Тех денег, которые он воровал у нас с женой, не хватило бы ему на ежедневные дозы, значит, он брал их еще где-то. Скорее всего сам торговал наркотиками или еще во что впутался. За это и убили. Вы не понимаете! – Он сделал судорожный вдох, и Настя поняла, что Курбанов с трудом сдерживает рыдания. – Если уж мне суждено потерять единственного сына, то пусть у меня хотя бы будет моральное право его оплакивать. А то, во что он превратился, оплакивать невозможно. Я лишен даже этого.

– Василий Петрович, я не знаю, станет ли вам легче от моих слов, но месяц назад при точно таких же обстоятельствах был убит еще один молодой человек, который вовсе не был наркоманом, он даже не курил и не пил ничего, кроме пива. Думаю, у нас есть основания полагать, что убийство вашего сына все-таки не связано с наркотиками.

– Как зовут того, второго?

– Валерий Фризе. Вам это имя что-нибудь говорит?

– Ничего. Я никогда не слышал этого имени.

– А знакомые из университета, с философского факультета у Николая были?

– Понятия не имею, но он никогда об этом не упоминал.

– А о фирме «Тектон»?

– Тоже нет. Что это за фирма?

– Торговля мебелью. Там работал Фризе. А на философском факультете он учился. Как вы думаете, что могло быть общего у этого Фризе с вашим сыном?

Курбанов снова замолчал, но было видно, что на этот раз он не борется с собой, а действительно размышляет.

– Трудно сказать, – наконец ответил он. – Так сразу ничего в голову не приходит. Погодите, но если, как вы говорите, был убит еще один человек, то почему вы спрашивали, не пытаются ли на меня воздействовать? Если убиты двое, то дело не во мне, это же ясно.

– Не совсем, – мягко возразила Настя. – Может быть, этот Фризе проходил по какому-то делу, по которому вы работали. Его убийство – это попытка спрятать концы или убрать свидетеля, а убийство вашего сына – попытка надавить на вас. Пожалуйста, Василий Петрович, вспомните, не мелькала ли где-то в вашей работе эта фамилия. Фризе, Валерий Фризе, студент философского факультета.

– Нет, – твердо повторил Курбанов, – имя редкое, я бы запомнил.

Он припарковал машину возле киоска «Пресса для всех».

– Приехали. Это здесь, в проходе между гаражами.