Так и получилось, что в декабре, за три недели до нового, 1997 года, следователь Татьяна Образцова приняла к производству несколько дел – одно другого гаже. В основном это были дела, давно «запоротые», по которым своевременно не было сделано самое необходимое, и теперь предстояла нудная, рутинная, но требующая недюжинной изобретательности работа по восстановлению того, что еще можно было восстановить, и по равноценной замене того, что восстановить уже нельзя. И только одно из девяти принятых ею дел было еще относительно свежим, всего месячной давности. Но тоже, судя по всему, радости не сулило. Татьяна решила начать с него.

* * *

Он сидел в переполненной сырой вонючей камере уже месяц. И ничего не понимал. Кроме одного: он должен выдержать. Он должен постараться не сесть на полную катушку, но это – задача номер два. Второстепенная задача. Существенная, конечно, но не самая главная. А самая главная задача, задача номер один, – это не предать человека, который ему доверился. Иначе он не сможет чувствовать себя мужчиной.

Его давно уже не вызывали на допрос. Вообще события развивались как-то неравномерно. Сначала арестовали прямо на улице, заломили руки, избили, кинули в камеру и начали допрашивать по шесть-семь часов подряд. При этом даже не спрашивали, как убил и почему убил, им и без его ответов было все понятно. Спрашивали о другом, о том, чего он не понимал, как ни старался, как ни напрягал мозги. Потом оставили в покое, несколько дней не трогали. Он уж было воодушевился, расценил это как добрый знак, думал, поверили ему и сейчас собирают документы, чтобы его оправдать и отпустить. Не тут-то было! Оправдать, отпустить… Как же, размечтался. Снова стали вызывать, но теперь уже к другим. Те, новые менты оказались понятливыми и, видно, прониклись к нему сочувствием. Кое-что они сделали для него, если не врут, конечно, но потом опять все заглохло. И еще несколько дней – тишина. Непонятно, что происходит. Он ничего не понимает.

В камере ему плохо, само собой, но терпеть можно. Он ведь не из интеллигентов, не хлюпик, и послать может, и обрезать, и на место поставить, даром, что ли, всю жизнь на улице провел, нравы и обычаи хорошо знает. Всю жизнь, кроме последних двух лет…

« – …Да что вы нашли в этой музыке? Бестолковая она какая-то, ни смысла, ни ритма. Выключите.

– А ты не там ищешь смысл и ритм. Ты глаза закрой да представь мысленно рисунок, как будто он из звуков состоит. Ты вот пишешь слева направо, и звуки на клавиатуре так же расположены: слева – низкие, справа – высокие. Идет музыка от высоких звуков к низким, а ты представляй линию, которую рисуют справа налево. Понял? Так и следи за музыкой. Не мелодию слушай, а рисунок представляй. Тогда и поймешь…

И он действительно понял. Не сразу, это верно, неделю, помнится, тогда мучился, пока мозги настроил как надо, чтобы выполнять то, что велено. А потом вдруг у него получилось. Зазвучала музыка, а перед глазами рисунок стал появляться, да затейливый такой, изящный, с завитками, даже симметричный. В какой-то момент ему женский профиль почудился, а потом и фигура целиком в длинном одеянии. А дальше случилось и вовсе невероятное. К нему глюки пришли. Прямо вот так, наяву, без таблеток, без ничего. Он к тому времени уже год как не употреблял совсем. Пришли глюки, да чудные такие, совсем непохожие на те, которые раньше бывали, когда он ширялся да покуривал. Вроде как бы фигура эта в длинном одеянии – это Пресвятая Богородица, а перед ней на земле лежит Иисус, снятый с креста. Земля голая, каменистая, сухая. Неприветливая какая-то. Он помнил, что, когда был маленьким еще и ездил с родителями в деревню, его постоянно тянуло лечь на землю. Трава была сочная, зеленая, мягкая, и сама земля была мягкой и пахла как-то особенно, будто призывала его к себе. Он до сих пор этот запах помнит. А там, в глюке этом, земля была такая, что и лечь на нее не хотелось. Вроде враждебная. И казалось, что распятому Иисусу на ней лежать больно и неудобно. И неожиданно пришло осознание того, что не он, Сергей Суриков, так думает, а это сама Дева Мария так чувствует. Смотрит на сына своего мертвого и переживает, что ему неудобно лежать.

Когда он очнулся, музыки уже не было. Заснул, что ли? Вот чудеса-то.

– Что это было? – спросил он тогда.

– Ты научился слушать и понимать.

– И это может случиться еще раз? – Ему очень хотелось, чтобы это повторилось. Было немного страшно, но его в тот момент переполнял восторг.

– Теперь так будет всегда. Ты научился, и твое умение всегда будет с тобой. Оно уже не исчезнет.

– Как называется музыка?

– Это Бах. Чакона…»

* * *

К первой встрече с подследственным Суриковым Татьяна Образцова готовилась долго, потому что никак не могла разобраться в материалах дела. Такое впечатление, что Суриков неоднократно менял показания, пытаясь выгородить себя, но позиция следствия была какой-то вялой. Хочешь оправдываться – ради бога, мы тебе мешать не станем. Не хочешь оправдываться – твое дело, мы тебя топить не будем. В официальных документах и отчетах это называлось «отсутствие активной наступательной позиции следствия». При допросах Сергея Сурикова, как следовало из имеющихся в деле протоколов, много внимания уделялось вопросу о сообщниках. И ни одного толкового ответа от арестованного получить не удалось. Причем, что любопытно, от него вообще не удалось добиться ни одного толкового ответа, он ведь не признался даже в том убийстве, по обвинению в котором, собственно, и был арестован.

На рассвете 7 ноября 1996 года гражданка Бахметьева Софья Илларионовна, 1910 года рождения, была обнаружена соседями убитой в собственной квартире. Череп восьмидесятишестилетней старухи был проломлен валяющимся здесь же топором. Топор, как водится, не был принесен откуда-то преступником, а принадлежал самой Бахметьевой. По свидетельству соседей, топор этот постоянно находился в кладовке еще с тех времен, когда не было центрального отопления и печки топили дровами. В том, что топор – тот самый, бахметьевский, никто не сомневался, вон и инициалы на рукоятке, Б.Б., что означает «Борис Бахметьев», покойный брат Софьи Илларионовны.

Те же соседи, не дожидаясь вопросов со стороны приехавших работников милиции, сообщили, что у старухи Бахметьевой живет квартирант, молодой и весьма подозрительный. Суриков Сергей. Вроде как старуха Софья Илларионовна пустила его к себе жить с условием, что он будет за ней ухаживать, а она ему за это квартиру отпишет.

Ситуация была распространенной, великое множество одиноких стариков попадалось на удочку таких «ухаживальщиков», подписывали им генеральную доверенность на право распоряжаться всем имуществом, в том числе, естественно, и квартирой, а потом оказывались выброшенными на улицу. И хорошо еще, если на улицу. А то ведь многие оказывались сразу в морге. А многие – и вовсе неизвестно где. Пропадали без вести. Обладатель же генеральной доверенности спокойно продавал квартиру или обменивал. Посему наличие у убитой старой женщины квартиранта автоматически вело к его задержанию. Версия об убийстве на почве приватизации квартиры проверялась в первую очередь, поэтому квартиранта нашли бы и арестовали, даже если бы оказалось, что он в момент убийства находился в командировке в Новой Зеландии. Не сам убил – значит, подельники есть, но то, что имел место групповой сговор, несомненно.

Сергея Сурикова тут же объявили в розыск и через два часа задержали. Похоже, он и не собирался никуда прятаться, задержания не ожидал, потому сопротивления не оказывал. Более того, у него на момент убийства квартирной хозяйки даже алиби не было, не позаботился придумать. И вообще он производил впечатление умственно неполноценного. Дурачок какой-то. Защитить себя толком не может. И наличие группового сговора отрицает.

Татьяна понимала, в чем тут фокус. Махинации с приватизацией квартир, принадлежащих одиноким престарелым людям, расцветали в Питере пышным цветом. Было ясно, что занимаются этим хорошо организованные группы, и группы эти понемногу выявлялись работниками правоохранительных органов. И вот совсем недавно откуда-то просочилась информация, что есть в городе и совсем особая группа. То есть такая особая, что вам, ментам придурочным, в жизни на нее не выйти, потому как вы ни за что не догадаетесь, как она действует. Больше никаких деталей узнать не удалось, но сам факт заставил милиционеров, что называется, встать на дыбы. Как это так – «ни за что не догадаетесь»? Что же мы, глупее преступников, что ли? Теперь по каждому подходящему и даже не очень подходящему случаю следователи и оперативники пытались нащупать следы этой таинственной группы, которая непонятно каким способом выманивает у одиноких стариков квартиры. Поэтому и в дурачка Сурикова они вцепились, хотя должны были, по идее, понимать, что явно криминальный труп с рубленой раной головы не может быть связан с хитрой и замаскированной группой преступников. На то они и есть хитрые и замаскированные, чтобы не вязаться с явным криминалом. Но Сурикова все равно трясли на предмет наличия сообщников. А он ничего путного сказать не мог.

Татьяна снова и снова перечитывала материалы уголовного дела, возбужденного по факту убийства гражданки Бахметьевой С. И. Протоколы допросов соседей Бахметьевой: с кем общался Суриков, с кем вы его видели, кто к нему приходил? Ответы совершенно однотипные: ни с кем и никто. За два года ни один человек, живущий в доме, не видел, чтобы к Сергею Сурикову хоть кто-нибудь приходил. Каждое утро он уходил на работу, около семи-восьми вечера возвращался. Иногда водил бабку Софью в поликлинику. Ходил в магазин за продуктами и иными какими покупками. Но всегда один. Попытка подобраться к группе с этой стороны не удалась. Еще протоколы, на этот раз допросы людей, работавших вместе с Суриковым в универсаме «Балтийский». Спокойный, дисциплинированный, дружелюбный, контактный. Никто о нем ничего плохого сказать не может. На работу не опаздывает, раньше времени не уходит. Да, только вот болел часто. Слабый он, сердце больное. Бывает, привалится к стене, белый весь, и стонет. Пару раз ему «Скорую» вызывали, а так обычно-то он таблеточку пососет и оклемается. Конечно, не надо бы ему с такой хворью грузчиком работать, но на другую работу устроиться сложнее, у него образования нет, даже среднюю школу не окончил. Нет, никто к нему на работу не приходил и не звонил. И он никому не звонил, кроме хозяйки своей. Имя у нее чудное такое, вот-вот, именно, Софья Илларионовна, он ей по нескольку раз в день звонил, спрашивал, как она себя чувствует, чем занимается, не скучает ли, надо ли что-нибудь покупать по дороге с работы. Он о ней очень заботился. Однажды у нее рука начала отниматься, так он тут у нас всех на уши поставил, мол, нет ли у кого знакомого невропатолога, только самого лучшего. Нашли ему хорошего врача, он машину у нас попросил, привез его к своей бабке, потом оформил неделю за свой счет и сидел с ней, ни на шаг не отходил. А когда вышел снова на работу, сказал, что у бабки мог случиться инсульт, но он вовремя спохватился, и врач опытный оказался, в общем, отвели они беду. Радовался как ребенок. С того времени он начал звонить домой буквально каждый час. Говорил, дескать, врач тот его предупредил, что самое главное – ничего не запускать. Как чуть что – моментально принимать меры. Вот он и звонил каждый час Софье-то своей, спрашивал, не немеют ли руки, не кружится ли голова. Бдил, одним словом.

Протокола допроса врача-невропатолога в деле не было, вероятно, с точки зрения поиска таинственной группы он никакого интереса для следователя, занимавшегося этим делом, не представлял.

Вообще все дело было рыхлым и шатким. Прямых улик против Сурикова не было. Но и в его пользу мало что говорило. Сам Сергей не мог внятно объяснить, где он был в момент убийства своей хозяйки Бахметьевой, но и соседи его в это время в доме не видели. И с корыстным мотивом не все понятно, генеральной доверенности на право распоряжаться имуществом Софьи Илларионовны у Сурикова не было. Более того, такая доверенность была оформлена на совершенно другого человека, который, по-видимому, к убийству старушки отношения не имел и не мог иметь. Тогда зачем Сурикову было убивать ее? Но, с другой стороны, кто же еще, кроме него самого, мог убить ее так, чтобы соседи не слышали ни криков, ни шума борьбы, ни прихода посторонних? Только Суриков. Поэтому надо на него давить, пока он не признается и тем самым не подскажет, где и какие доказательства его виновности следует искать. Вот, к примеру, окровавленная одежда. Должна она быть, если ты убиваешь человека ударом топора по затылку? Должна. Ну пусть не море крови, а мелкие частицы-то должны обязательно в разные стороны полететь и попасть на одежду преступника. На той одежде, в которой Суриков был задержан, следов не оказалось. Но если убийца – он, то где-то эта одежда лежит, своего светлого часа дожидается. Вот пусть и покажет, где она.

Татьяна задумчиво листала протоколы, справки, запросы и думала о том, что дело действительно какое-то… не сказать чтобы дурацкое, скорее нелепое. Генеральная доверенность оформлена полгода назад на имя Зои Николаевны Гольдич, два месяца назад получены обменные ордера, поскольку Бахметьева, как выяснилось, хотела переехать из этой квартиры в другую, но у нее не было ни сил, ни знания юридических реалий, чтобы заниматься обменом самой. Таким образом, на протяжении целого месяца, предшествовавшего смерти, Софья Илларионовна уже не была владелицей двухкомнатной квартиры на улице Салтыкова-Щедрина, прямо рядом со станцией метро «Чернышевская». Владели этой квартирой совсем другие люди, а Софье Бахметьевой принадлежала крошечная квартирка в «хрущобе», расположенной у черта на рогах, рядом с Волковым кладбищем, в Купчино, куда метро не ходит и ходить в ближайшие двадцать лет вряд ли будет и выбраться откуда можно только на трамвае, который ходит один раз в сорок минут и влезть в который практически невозможно по причине его ужасающей переполненности. Как утверждают и Гольдич, и Суриков, и новые владельцы квартиры, все было оформлено, но с переездом по обоюдному согласию решили подождать до весны. Смысла в убийстве Бахметьевой не было никакого. Суриков между тем находился под арестом, и никаких других подозреваемых рядом не высвечивалось.

Татьяна глянула на часы. Сейчас приведут подследственного. Она быстро встала из-за стола, подошла к шкафу и открыла дверцу, чтобы посмотреть на себя в укрепленное с внутренней стороны зеркало. Нормально. Не слишком злая, но и не слишком добрая женщина-следователь, не старая, но и не девчонка. Не женщина-вамп, но и не синий чулок. Так, нечто среднее. Для первого допроса как раз то, что нужно.