– И где же фотографии этих трупов и мест их захоронения? Они должны быть, а их нет. Почему?

– Но в протоколе же, наверное, все подробно описано, просто эти страницы пропущены, – растерялся Петр. – Я не знаю, что делают на таких мероприятиях, это вы мне должны рассказать. Вы должны меня учить, а вы только экзаменуете!

В его голосе зазвучала плохо скрытая злость. «Опять я зарвалась, – с досадой сказала себе Настя. – Почему я не могу взять себя в руки и быть белой и пушистой?»

– Я не экзаменую вас, – проговорила она как можно мягче. – Если вам так показалось, то примите мои извинения. Я пытаюсь помочь вам настроить мышление на создание реалистичного сюжета. Вы придумаете свою книгу, и в ней будет все так, как вы захотите, но при этом вы будете более или менее отчетливо представлять, как все происходит в реальной жизни.

– Но для того, чтобы придумать и написать свою книгу, мне необходимо выяснить, что произошло на самом деле с этим Сокольниковым! Как же вы не понимаете!

Она усмехнулась. Журналист. Не писатель.

– Понимаю. Прекрасно вас понимаю. Но я действую строго в рамках поставленной передо мной задачи. Я не являюсь действующим офицером полиции и не работаю в прокуратуре, у меня нет ни полномочий, ни внутренней потребности разбираться в деле двадцатилетней давности. Меня попросили помочь с экспресс-курсом уголовного процесса по старому кодексу – я помогаю. И не нужно пытаться мной манипулировать, взывая к чувству справедливости. В каждом сомнительном месте я буду предлагать вам варианты объяснений: что и как могло происходить, исходя из реалий того времени. Если к концу наших с вами консультаций вы научитесь самостоятельно придумывать такие варианты, то я буду считать, что свою задачу выполнила.

Злость в глазах Петра Кравченко сменилась веселым азартом.

– Я могла бы, как и вы, начать с изучения приговора, – продолжала Настя. – Но в этом случае вы не сможете поставить себя мысленно ни на место следователя, ни на место оперативника. Мы будем читать дело последовательно, и не так, как оно сшито, а строго хронологически, чтобы вы смогли представить себе, какая информация и откуда поступает, как ее обдумывают и анализируют, как принимают решения. В конце концов, вам нужно получить хотя бы приблизительную картину того, из чего состоит работа сотрудников правоохранительных органов и какие бумаги им приходится составлять. Уверяю вас, веселого в этой работе мало, особенно если учесть, что речь идет о девяностых годах, когда компьютеры в органах внутренних дел и в прокуратуре были огромной редкостью. Это сейчас все поголовно ходят с флешками и перекидывают один и тот же текст с компьютера на компьютер, из документа в документ. А раньше все было иначе. Дольше, кропотливее, труднее. Так как, Петр? Вы еще не оставили свой замысел о поисках истины в деле конца девяностых? Я имею в виду, разумеется, замысел детектива, а не журналистского расследования.

Он посмотрел на часы.

– Давайте на сегодня закончим, я к завтрашнему дню постараюсь составить перечень файлов в хронологическом порядке. Вы правы, Анастасия Павловна, я надеялся прояснить все вопросы наскоком, но теперь вижу, что так не получится. И у меня появилось встречное предложение. Можно?

– Валяйте, – разрешила она с улыбкой.

– Давайте завтра встретимся в центре, на той улице, где находилась эта коммуналка. Погуляем, посмотрим, что там и как, близко ли метро, а вы мне расскажете, как все было в девяносто восьмом году.

Настя нахмурилась. Для журналистского расследования такое желание вполне объяснимо, но для художественного произведения выглядит надуманным. Понятно, что молодой человек собирается в своей книге описывать Москву конца девяностых и хочет понять, каким был город, но для этого подойдет любое место, и вовсе не обязательно тащиться в центр столицы и шататься по переулку, поименованному в уголовном деле по обвинению Сокольникова.

– Вы так и не оставили надежду объехать меня на кривой козе? – усмехнулась она. – Гонят в дверь – пытаетесь влезть в окно?

– Да нет же, Анастасия Павловна! Ничего такого делать я не пытаюсь, просто у меня фантазия слабовата, и мне будет легче, если я посмотрю на тот дом, погуляю по двору, по улице, и когда буду читать дело, смогу все это себе представлять. Ну пожалуйста!

Глаза у журналиста были в этот момент вполне честными. Или по крайней мере казались такими. Никуда ехать Насте не хотелось, но она понимала, что любое общение, даже учителя с учеником, требует компромиссов и взаимных уступок.

Тяжело вздохнула и согласилась.

Собрала распечатанные листы, чтобы вернуть Петру, сверху положила лист с описью, машинально скользнула по нему глазами. Да, все так, протокол осмотра местности на четырех листах и к нему фототаблица на двух листах. Идиотизм! По делу о трех трупах и, соответственно, трех захоронениях так не бывает! А вот и второй протокол осмотра местности, на пяти листах, и фототаблица к нему занимает восемь листов. Это уже ближе к истине. До распечатывания второго протокола дело сегодня не дошло, Петр собрался уходить, ноутбук выключил. Ладно, в следующий раз посмотрим, что там и как. Но странно, что журналист так легко согласился прервать обсуждение на столь непонятном месте. Хотя… Возможно, он просто не понимает, насколько оно странно выглядит, это непонятное место. Ну, протокол – и протокол, чего такого-то?

– Я задержу вас еще на пару минут, – сказала она, уже стоя в прихожей. – К завтрашнему дню попробуйте придумать историю, которая объясняла бы, почему осмотр местности продолжался шесть часов, а в фототаблице наличествуют только фотографии, где подозреваемый «указывает направление движения».

Петр посмотрел на нее удивленно.

– А что еще он должен указывать?

– Например, место захоронения трупов. Должны быть фотографии этого места, фотографии раскопов, самих трупов. Где они? Почему их нет?

– Они есть во втором протоколе, я видел, когда пытался дело прочитать.

– А в первом почему нет? – настойчиво спросила Настя. – На дату второго осмотра вы, конечно, внимания не обратили?

– Не обратил, – признался он. – Я же тогда не знал, что это важно. Хотите, я включу ноут и мы прямо сейчас посмотрим?

– Не нужно. Дома посмотрите и завтра мне скажете. В любом случае картина получается такая: выезжают на место, проводят там шесть часов, но трупы не находят. Почему? Придумайте историю, которая объясняла бы ситуацию. Кому-то из участников осмотра могло стать плохо, например. Все засуетились, вызвали «скорую» и так далее. Второй вариант – погода. Могла начаться гроза с ураганным ветром, все спрятались по машинам и ждали, когда непогода утихнет, но не дождались. Еще вариант: кто-то из участников осмотра ехал на другой машине или другим маршрутом, попал в аварию, его ждали, но он так и не приехал, а без него начинать нельзя было. Подумайте, какие еще причины могли быть для того, чтобы в итоге получилось так, как получилось: шесть часов провели на местности, результата нет. В протоколе это обязательно должно быть отражено, но вам повезло: этих листов нет, и у вас теперь полная свобода творчества.

– А если в архиве дело посмотреть? Анастасия Павловна, вы же наверняка можете…

Ну вот, снова-здорово! Он глухой, что ли, этот Петр Кравченко? Или тупой?

– Нет, – быстро и резко ответила она.

Возможно, слишком быстро и слишком резко. Почему ее так бесит этот парень с его неуемным стремлением выяснить, как все было на самом деле? Потому что похож на нее саму, какой она была в его годы? Или она, Настя Каменская, становится с возрастом нетерпимой и раздражительной? Плохой из нее учитель, не хватает терпения и спокойствия на бесконечные повторения одного и того же.

Она разозлилась на себя. Пришлось сделать глубокий вдох, чтобы успокоиться.

– Мы с вами не ищем истину, Петр. Мы пробегаем галопом по верхушкам Уголовно-процессуального кодекса, используя ваши материалы в качестве модели, учебного дела. Если вы хотите выйти за обозначенные рамки – ваше право, ищите ходы в архив, но не через меня.

Молодой человек выглядел удрученным и разочарованным. Похоже, он все-таки надеялся вывести их совместные занятия в колею журналистского расследования и использовать связи своего консультанта. Что, в Тюмени не нашлось ни одного следователя, который мог бы справиться с поставленной задачей не хуже, а то и лучше? Зачем нужно было обращаться к Татьяне, тратить отпуск на то, чтобы приехать, расходовать деньги на съемную квартиру, когда все то же самое можно было сделать на месте? Пете нужна Москва, нужны связи московских следователей, архив Мосгорсуда, нужна местная информация.

– Не сердитесь, – миролюбиво добавила Настя. – Ваша задача – не «узнать, как было на самом деле», а придумать объяснение, как и почему могло так получиться. Так сказала Татьяна Григорьевна, а ее слово в данном случае имеет силу закона. Поэтому узнавать мы с вами ничего не будем.

– Ладно, я понял, – недовольно пробормотал Петр.

* * *

– Кать! Катя! Он опять мою форму для физры перепрятал! Ну скажи ему!

– Не «он», а Женя, – строго поправила Катя, с трудом пряча улыбку. – Сколько раз я тебе повторяла: нельзя употреблять личные местоимения и говорить «он» или «она» о человеке, который находится рядом с тобой. Это неприлично. Нужно называть по имени.

– Ну ладно, пусть Женя, но он же перепрятал! – с возмущением отозвалась девятилетняя Света.

Жене уже почти двенадцать, скоро день рождения будут отмечать. Взрослый парень, а подшутить над младшей сестренкой случая не упускает. Катя никогда не сердилась за это на детей, ведь шутка – это улыбка, а улыбка – это радость. Разве плохо, что в жизни ребенка есть радость? Да и вообще, она никогда не сердилась на детей, ни на этих – брата и сестру своего мужа, ни на других, с которыми постоянно имела дело. Она просто не знала, как это – сердиться на детей. Не умела. И искренне не понимала, почему другие люди сердятся, да еще так часто и сильно. Зачем сердиться? Нужно просто понимать, как ребенок думает, как он чувствует, и тогда все его поступки будут выглядеть логичными и оправданными и сердиться будет уже не на что. Беда в том, наверное, что люди в большинстве своем давно забыли, как работали их малышовые мозги, и ждут от детей разумного взрослого поведения. Они не помнят, какими сами были в пять лет, в восемь, в тринадцать… А Катя помнит. Помнит очень хорошо. Поэтому умеет не только любить детей, но и понимать их, и находить с ними общий язык.

Конечно же, высокий не по годам Женя ухитрился засунуть сестренкину форму для физкультуры на самую верхнюю полку, куда Катя с ее росточком дотянуться не могла. Пришлось звать на подмогу рослого мужа, который, как и его младший брат, породой пошел в деда по материнской линии. Майка и шортики чистые, выстиранные и выглаженные, но такие заношенные… Надо бы прикупить Свете новую маечку, а лучше – две-три, потому что после каждого урока приходится стирать, и ткань быстро теряет цвет и вид. Но с деньгами пока очень трудно, хотя муж старается изо всех сил, подрабатывает всюду, где только может. У самой Кати зарплата крохотная, ее хватает только на оплату коммунальных услуг, спортивной секции для Жени и танцевальной студии для Светочки, при этом и секция, и студия – из самых непритязательных и дешевых.

– До выхода – две минуты, – громко объявила Катя, взглянув на часы. – Все собрались, оделись, не забыли сменку, построились у двери.

– Я давно готов, – лениво протянул Женя. – Это Светка копается как всегда.

Утро у Кати расписано по минутам, нужно вовремя отправить детей в школу, мужа Славу – на учебу или на работу, в зависимости от дня недели, и самой не опоздать. На десять утра назначена встреча с представителем фирмы, выразившей готовность бесплатно поставить в хоспис медицинское оборудование, в половине первого – репетиция нового спектакля в их самодеятельном театре, и с шитьем костюмов нужно разобраться и помочь, девочки не справляются. После репетиции надо мчаться на работу, сегодня придет группа волонтеров-новичков, и никто, кроме Кати, не сможет провести инструктаж и правильно организовать их работу. Домой она вернется поздно, не раньше десяти вечера, поэтому до выхода из дома на встречу с организацией-благотворителем необходимо приготовить еду для Славика, Жени и Светы, и еще хорошо бы успеть погладить выстиранное накануне постельное белье.

Она успела сделать все, что запланировала на это утро, мысленно похвалила себя и ровно в двадцать минут десятого вышла из квартиры, сияя удовлетворенной улыбкой. По всем расчетам выходило, что дорога до места назначенной встречи займет не больше тридцати пяти минут, и целых пять минут остается на всякие непредвиденные задержки. Она молодец!

На полу лестничной площадки, возле самой двери их квартиры, лежала роза. Белая, свежая, полураспустившаяся, с сочными упругими лепестками и насыщенно-зелеными листьями. «Опять, – подумала Катя, ощущая, как растет в груди ласковое тепло. – Это уже пятая… Или шестая?»

У нее не было поклонников, ни тайных, ни явных, у нее был только муж, единственный и горячо любимый. И эти розы, которые с недавнего времени стали появляться перед ее порогом, Катя воспринимала исключительно как знак одобрения и поддержки. Кто-то оценил ее работу. Кто-то испытывает благодарность и восхищение. Желает ей добра, сил и удачи. Может быть, это кто-то из спонсоров, благотворителей, а возможно, кто-то из родственников детишек, лежащих в хосписе. Какая разница, кто приносит эти розы? Важно, что нашелся человек, который счел нужным это сделать. Человек, который понял и оценил. И пусть он пока один-единственный на всем свете, кроме, разумеется, самой Кати и ее мужа Славика. Любая гроза начинается с первой капли дождя, любая самая длинная дорога – с первого маленького шага…

Она несколько секунд постояла, размышляя, как лучше поступить: вернуться и поставить розу в воду или унести с собой. Открыла дверь, которую еще не успела запереть, прошла в комнату, взяла узкую простенькую вазочку из прессованного стекла, в кухне налила воду, оставила вазочку с розой на кухонном столе. Что и говорить, приятно было бы прийти на деловую встречу с белой розой в руке и вообще весь день смотреть на нее и радоваться, но самой розе это вряд ли понравится. Пусть стоит в воде.

Катю всегда считали странной. В этом мнении сходились и учителя, и одноклассники, и – что самое неприятное – ее родители. Впрочем, мнение родителей можно было с полным основанием подвергать сомнению, ибо в глазах Катиного отца, Виталия Владимировича, нормальным ребенком мог бы казаться только сын, интересующийся экономикой, финансами и менеджментом. Катя не была сыном и ничем таким никогда не интересовалась. Матери же вообще было наплевать, какой растет ее дочь. Таблетки, порошки, шприцы и иглы, кайф и дозы, приходы и ломки – вот что наполняло ее мир. К счастью, все это началось уже после рождения Кати и на здоровье девочки не сказалось. Виталий Владимирович терпел недолго, у него и вообще по части терпения было не очень, быстро оформил расторжение брака и лишение супруги родительских прав, оплатил лечение в европейской клинике и закрыл для себя вопрос, сказав: «Я сделал что мог. Оградил ребенка от дурного влияния матери-наркоманки, саму мать отправил на лечение и реабилитацию, дальше пусть сама разбирается со своей жизнью».

Был Виталий Владимирович Горевой человеком резким, решения принимал быстрые и радикальные и никогда, как правило, от них не отступался. Первые большие деньги сделал на рубеже девяностых на импорте компьютеров, ошалел от открывшихся возможностей красивой жизни, немедленно бросил жену – тихую милую женщину, бывшую одноклассницу, в которую был влюблен чуть ли не с седьмого класса, вбил себе в голову, что жена должна быть как на картинке из заграничного журнала и чтоб непременно родила ему сына, а лучше – двух или даже трех. Деньги-то в руках уже сейчас огромные, невиданные, а через пару лет он, Виталик, и вовсе миллионером станет, нужно заранее озаботиться достойными наследниками.

В первом браке у Виталия Владимировича родилась дочь, женился он очень рано, и к моменту развода девочке было уже три года. Второй брак не заставил себя ждать, подходящая невеста отыскалась быстро, беременность наступила тоже довольно скоро, но Горевого ждало разочарование: снова родилась девочка. «Ничего, – говорил он, – вторым будет мальчик. И третьим – тоже». Однако красивая, как на картинке из журнала, вторая супруга этих его намерений не разделяла. Начитавшись глянцевых глупостей, она твердо полагала, что одного ребенка более чем достаточно, чтобы накрепко привязать к себе денежного мужа, а рисковать идеальной фигурой и рожать еще раз ей не с руки. Горевой настаивал, жена втихаря принимала противозачаточные таблетки, а когда обман случайно раскрылся, Виталий Владимирович, по обыкновению, принял решение скорое и радикальное. Красивая супруга вместе с полуторагодовалой дочерью и немалыми средствами была отправлена «в развод». На всю историю со второй женитьбой у Горевого ушло чуть больше двух лет.