Ко мне же, как и в первые дни нашего пребывания в Карраге, сон почему-то не шел. Опять некстати проснулась тоска. В груди знакомо заныло. В памяти ворохнулись непрошеные воспоминания, но зачем они возвращались, я не понимал. Ведь я все сделал в столице. По долгам расплатился. Дела закончил. Да, я уехал, не попрощавшись, но так было лучше. Так чего же душа тревожится? И отчего память продолжает напоминать о прошлом?

Может, потому, что я не оставил после себя преемника – тень? Ну так Тизар сказал, что мастера, который когда-то вырастил Зена, уже ищут.

Тогда, может, император заболел? Но чем я ему помогу? Я ведь не маг, да и «дядюшке» уже давно показал, каким образом можно восстановить ауру темному магу.

На то, что Кар остался без дарру и в нужный момент будет некому забрать у него излишки, я уже повлиять не мог. Как не смог бы этого сделать в том случае, если бы меня похоронили по-настоящему. Хотя, если люди герцога докопались до истины, и за беглой тенью императора все же началась охота…

Я посмотрел в ночное небо.

Иногда мне не хватало перстня, чтобы понять, о чем думает в тот или иной момент император. А еще отчего-то хотелось знать: а он помнит? И хотя бы изредка смотрит, как я, на звезды, пытаясь понять, что же с нами было не так? Глупо, конечно. Бессмысленно. И слишком по-женски, что ли? Однако порой все равно что-то щелкало в душе, и тогда некстати оживала тоска. Тоска по тому, чего никогда не было. По тому, о чем хотелось забыть. Невесть откуда взявшееся желание все вернуть, мгновенно задавленное мыслью, что к этому нельзя возвращаться. Слишком противоречиво. Слишком сложно. Больше полугода прошло с тех пор, как я уехал из Орна, а временами рука все еще непроизвольно пыталась нащупать на груди знакомую тяжесть. Особенно в такие вот тихие ночи, когда ничто не отвлекает от воспоминаний. И когда особенно остро чувствуется, что на самом деле предали именно меня.

«Да заткнись ты уже, ради бога», – молча попросил я, ладонью придавив отчаянно ноющую грудь.

Печать все-таки сжалилась и затихла, а я наконец-то уснул, положив голову на мохнатую волчью лапу и радуясь, что хотя бы один друг в этом мире у меня еще остался.

Утро мы начали с того, что обшарили окрестности в поисках случившихся за зиму изменений. Однако сети оказались на том же месте, где мы их видели перед уходом. Разрывов или подозрительных следов поблизости от границы не появилось. Зато на земле виднелись свежие отметины копыт, да и расставленные вдоль восточного берега артефакты снова светились. Что ж, неплохо. Народ в Ойте, похоже, не дремлет. Ну а на западный берег мы наведаемся чуть позже, когда спадет вода в реке и через нее можно будет перебраться вплавь, не боясь, что унесет течением.

Естественно, к крепости мы тоже сходили и обнаружили, что весной туда прибыло пополнение. По осени дозорные много народу потеряли, а теперь гарнизон снова был полон. Видимо, с первым весенним караваном сюда и новобранцев пригнали. И теперь, пока не вернулись драхты, какой-то сержант в хвост и гриву гонял по большому двору – тому, что возле западных ворот, рядом с казармами – стайку бедолаг, которым вскоре предстояло своими глазами увидеть, что это за зверь такой «драхт» и почему в этих краях его всуе не поминают.

Наблюдать за ними было забавно, особенно после того, как какой-то умник соорудил некое подобие полосы препятствий в виде длиннющей деревянной балки на подпорках, к которой на веревках были подвешены и с разной скоростью качались начиненные песком груши. Грузы старательно раскачивали. Пока они ходили туда-сюда, новичкам приходилось пробираться между тяжелыми снарядами. Естественно, их регулярно при этом вышибало из строя. Ну а то, что опоры стояли над заполненной грязью ямой, никого не смущало. Подумаешь, испачкался… Когда за спиной надрывает глотку сержант, а следом то и дело прилетает меткий удар дубинкой, хочешь не хочешь, а сплюнешь с губ то, что на них налипло, поднимешься и побежишь дальше, пока тебя в этой яме не утопил следующий везунчик.

Еще одним новшеством в Ойте стало изменение системы караулов. Во-первых, поменялось количество смен – в новом году их стало больше. А во-вторых, на каждой стене теперь постоянно дежурил маг. И с восточной и с западной стороны. Более того, однажды выехавший из ворот дозор двинулся по совершенно другому маршруту – не вдоль реки, а мимо пригорка, откуда мы с Ворчуном частенько наблюдали за замком.

Не желая нарываться на неприятности, я ушел. А на следующее утро обнаружил на том же пригорке пришпиленную к дереву записку.

– «Спускайся. Поговорим», – прочитал я вкривь и вкось накорябанные буквы на клочке пожелтевшей бумаги. – Очень интересно. Ворчун, они тебя все-таки засекли.

Брат фыркнул, недвусмысленно спрашивая: почему это засекли именно его?

– Потому что меня магией засечь невозможно, – усмехнулся я, а потом посерьезнел. – Сворачиваемся. Раз уж маги начали отслеживать все живое в округе, дело пахнет керосином.

Больше мы к крепости не приближались. Еще через неделю вода в Истрице спала достаточно, чтобы мы рискнули сунуться на западный берег. Ну а там, как я и полагал, нас уже ждали. И в той луже, где я когда-то убил свою первую медузу, по весне – видимо, приплыла из болот – поселилась новая, которую я благополучно прибил, пока она не успела нарожать себе армию помощников.

Следом за ней нам пришлось наведаться к другим двум лужам, а заодно с неприятным удивлением обнаружить, что и там появились новые постояльцы. Пока еще мелкие, неопытные, с очень небольшим количеством сонных и почти неопасных драхтов. Обе лужи я, естественно, зачистил и только после этого полез дальше, оставив Ворчуна караулить честно отвоеванную территорию. Но когда добрался до недобитой с прошлого раза медузы, то с огорчением увидел, что эта сволочь восстановила поголовье обычных драхтов и обзавелась целой стаей драхтов-солдат, которой прошлой осенью еще и в помине не было.

С таким количеством солдат мне раньше встречаться не доводилось, и было ясно, что всех сразу нам одолеть не удастся. Пришлось подключать к работе брата, тщательно изучать длину поводков, после чего выманивать тварей из логова и избавляться от них по одной, вдали от медузы и там, где у нас с Ворчуном было преимущество. Проще говоря, мы ловили их на живца. И, установив предел, до которого медуза могла ими управлять, попросту лишали их связи с мамкой, причем делали это самым примитивным способом – попросту обрубали хвосты, после чего твари ненадолго теряли ориентацию и становились легкой добычей для ашши.

Тогда же мы совершили еще одно неприятное открытие: оказывается, при необходимости медузы могли обрывать поводки, отпуская своих подопечных на вольную охоту. Более того, если хозяин делал это добровольно, то твари не теряли ориентацию, не путались, и у них не случалось проблем с координацией. Они просто утрачивали всякие ограничения, и вот тогда от них и впрямь не было никакого спасения.

Тот факт, что медуза проделывала такой фокус в основном с драхтами-солдатами, ситуацию никак не облегчал. Лишь одно нас выручало: медузы отпускали тварей по одной, максимум по две зараз. И в таком количестве с ними еще можно было управиться.

Когда солдаты у медузы закончились, я вздохнул с огромным облегчением, потому что добить остальных драхтов было уже делом техники. Но приходилось спешить, потому что плодовитая тварь время от времени воспроизводила новых – вероятно, из имеющихся запасов. А может, драхты по весне уже успели добыть для нее новые тела, ведь, как оказалось, в качестве строительного материала медузе подходила любая плоть. Хоть человеческая, хоть конская, хоть кабанья. Поэтому она клепала тварей одну за другой, торопясь до такой степени, что иногда те получались без одной лапы или же без зубов, а порой и хитина на груди не имели.

Как бы там ни было, недели за две все накопленные ресурсы у здоровущей медузы подошли к концу, и я ее все-таки завалил. Упарился, конечно. Объелся по самое не могу. А когда вытащил уже дохлую тварь из воды, то с наслаждением ее спалил, посетовав, что раньше не догадался использовать по назначению трут и огниво. Когда же оказалось, что маслянистая пленка на лужах тоже прекрасно горит, я и вовсе от души оторвался. И не спалил все три логова зараз лишь потому, что опасался привлечь внимание.

Дальше дело пошло веселее, потому что продвигаться в лесах стало намного проще. С помощью Ворчуна выманивать драхтов было гораздо удобнее. Рубить им хвосты тоже оказалось легче, чем выпивать невкусную тварь до дна. Так что мы, можно сказать, совмещали приятное с полезным, постепенно превращая эту часть Истрицких лесов во вполне приятное местечко.

Проблемы начались ближе к лету, когда осатаневшие от нашего беспредела драхты резко активизировались и начали нападать на все, что движется, или то, что только похоже, что движется. Даже если в действительности это был не я, а всего лишь невинный кустик, ветви которого шевелил теплый ветерок. Не раз и не два я видел, как твари ни с того ни с сего набрасывались на поваленные бревна, деревья, кусты просто потому, что им что-то показалось. Более того, я начал замечать, что драхты из разных гнезд стали охотиться вместе. Они перестали бродить поодиночке. Почти в каждой такой группе появился драхт-солдафон. Что, в свою очередь, заставило меня расчехлить пластинчатый лук, приобретенный по случаю в одной оружейной лавке, а заодно усложнило жизнь дозорам из крепости, на которые стали нападать чуть ли не сразу, как только те приближались к деревьям.

Обнаружив эту нехорошую тенденцию, я свернул свою подрывную деятельность на северо-западе и сместился южнее, поближе к Ойту, возле которого за зиму появилось сразу несколько новых гнезд. Зачищать их приходилось осторожно. Дело шло гораздо медленнее, чем раньше. Медузы отчаянно сопротивлялись нашему продвижению вглубь леса. Драхты все время держались настороже, самым натуральным образом патрулировали территорию и теперь даже за Ворчуном срывались в погоню огромными стаями.

Пока нас выручала его скорость, тяжелые зазубренные наконечники стрел, способные пробить чешую на горле тварей, и ограниченные в длине поводки. Зато резко возросла угроза встречи с дозорами, которые, несмотря ни на что, каждое утро продолжали выходить на западный берег и исправно наполнять силой заградительные артефакты.

Признаться, меня такая настойчивость удивляла, но не зауважать этих безбашенных камикадзе, день за днем отправляющихся на верную смерть, я тоже не мог. Преступники они или нет, ходили они в дозор самостоятельно или же из-под палки, то бишь магической клятвы, это не имело значения. Ведь они продолжали выполнять приказ императора. Каждый день. Несмотря на ежедневные атаки и чудовищные потери. Они сражались. Из последних сил держали оборону по обе стороны реки. И были единственной преградой на пути окопавшихся в этих лесах чудовищ, которых с каждым годом становилось все больше.

А ведь они всего лишь люди, не дарру и не тени, как я. Самые обычные люди. Воины. Мужчины, у которых наверняка где-то остались семьи, жены, быть может, даже дети.

Поначалу я об этом не задумывался: долг есть долг, и для каждого из нас это слово что-то да значило. Но чем чаще я видел, как они умирают, чем чаще наблюдал, как их телами лакомится очередная медуза, тем упорнее в мою голову закрадывалась мысль: а стоило ли оно того? И не проще ли было пригнать сюда парочку дирижаблей, чтобы спалить это гадючье место к чертовой бабушке?

Эх, жаль, что императору нельзя было просто взять и написать письмо. Так, мол, и так, пришлите нам свои новейшие воздушные суда и помогите вычистить эти авгиевы конюшни. Хотя, возможно, если под письмом будет стоять моя подпись, Кар расщедрится на маленький флот?

Угу. И сровняет эти леса с землей на пару с крепостью, как только узнает, что я жив.

– «Чужие. Веду сюда. Много, – неожиданно подал голос Ворчун, и я встрепенулся, приготовившись к привычной работе. Но потом он озадаченно добавил: – Двуногие. Близко. Опасность».

И я понял: на этот раз что-то пошло не так.