– В данном случае меня осиротили все те же Терны, – начал Джулиан. – Три года назад они использовали проход в Нью-Йорк 1940-го года, чтобы поджечь Всемирную выставку, ударив по дедушкиному бизнесу в том времени. И в то же самое время я имел глупость свалиться с горы в Бутане. Поскольку я родился в 1941, меня выбросило сквозь проход в 1939 год, который на тот момент…

– Был последним общим годом для старой и новой шкал, – нетерпеливо закончила Этта. Ей казалось, ее мозг сейчас взорвется ото всех этих шкал времени, меняющихся по прихоти путешественников и жизненных путей каждого, которые шли строго прямо, даже когда сам человек прыгал из столетия в столетие. – Я тоже родилась после 1940 года, однако не осиротела.

– Значит, изменение коснулось того года, но не пошло дальше 1941. Уверен, вы слышали об этом уже тысячу раз: как временная шкала поступает с возмущениями.

Этта знала. Время само исправляет себя, подобно потоку воды, налетевшему на камень, а не дороге, необратимо сворачивающей в сторону. Интересно.

– В тот раз меня хотя бы на Мальдивы выбросило – неплохие получились каникулы. Пока я нашел необходимые проходы и вынырнул из безвестности, до меня дошли слухи о моей предполагаемой гибели, и я решил выжать из этого как можно больше.

– А вам не приходило в голову – хоть разочек за все эти годы, – что, может быть, – я не знаю, – стоило бы сообщить кому-нибудь, что вы живы?

Николасу? Софии? Кому-нибудь другому из своей семьи?

Джулиан соскочил со стола и пошел вдоль книжных полок, водя кончиками пальцев по скругленным корешкам книг. Он напоминал кота, беспокойно и внимательно вышагивавшего перед окном.

Если бы она не слышала этого лично от Николаса, Этта ни за что бы не поверила, что они вообще родственники. В них не было ничего общего. Если Николас передвигался уверенными широкими шагами, даже когда сомневался в том, что делает, то у Джулиана каждое движение сквозило беспокойным возбуждением. Он не был и таким высоким, как Николас, а его тело не шлифовалось годами тяжелой работы на корабле. Слова в устах Джулиана налезали друг на друга, словно боролись за право выскочить первыми, а Николас внимательно отмерял каждое свое слово, зная, что все они могут быть использованы против него. Джулиан, казалось, трещал по швам, в то время как Николас непоколебимо держал чувства в узде.

Потому что ему приходилось…

Потому что он – нежеланный ребенок в семье, презираемый обществом, – никогда не обладал правами, полученными Джулианом по факту рождения.

В ней вскипел гнев, живой, яркий, как теснящиеся на стене портреты. Если перед нею действительно Джулиан Айронвуд, то это тот же самый человек, что беззастенчиво пользовался любовью Николаса, тот, кто отворачивался от брата и считал едва ли кем-то большим, чем слугой, вместо того, чтобы по-настоящему научить его всему, что требовалось знать путешественникам.

«Я – глупец, – признался ей как-то Николас, – потому что, несмотря ни на что, он был мне братом. Я никогда не считал его никем иным. А вот для него все явно было не так».

Джулиана не хватило даже на то, чтобы сообщить своему единокровному брату о себе. Он с легким сердцем оставил Николаса годами мучиться чувством вины, ставить под сомнение честь и порядочность, обрек его на ссылку и ярость Айронвуда.

Все это время Николас страдал – и за что?!

Ни за что.

– Понимаешь, детка, я проболтался в свободном полете, живя как все: почти без денег, постоянно влипая в разные истории. Мне стало скучно. А тут Терны. Я подумал, что могу продать им кое-какие сведения о дедушке, попытаться выменять их на постоянный харч и крышу над головой.

Он взглянул на нее, словно ожидая от Этты сочувственного сюсюканья. Она не отрывала глаз от бронзовой люстры над головой, до боли в пальцах вцепившись в край стола. Не надо. Он того не стоит.

– Кстати говоря, – продолжил Джулиан, поворачиваясь к ней, – я бы хотел вернуться к вам… Мать честная!

Этта с наслаждением почувствовала пульсирующую боль в костяшках, когда ее кулак врезался ему в щеку, и Джулиан, не устояв на ногах, мешком шлепнулся на пол. Он глядел, вытаращив глаза и зажимая красную отметину на лице, как она трясет ушибленной рукой.

– За что, черт побери? – изумился он.

– Вы хоть представляете, – начала Этта, повышая голос с каждым словом, – что ваша «смерть» сделала с вашим братом? Вы не задумывались, через что ему пришлось пройти – через что его заставил пройти ваш болван-дедушка?

– С братом? – тупо повторил Джулиан. Желание врезать ему еще раз, на этот раз ниже пояса, должно быть, нарисовалось у нее на лице – бедняга замолотил руками и ногами, отползая по ковру спиной вперед.

Но тут, к ее удивлению, он выдавил:

– Но… Откуда вы знаете Ника?

Этта внимательно изучала его. Он выглядел неподдельно потрясенным то ли ее оплеухой, то ли упоминанием Николаса, то ли и тем, и другим. Не зная, насколько ему можно довериться, она ответила уклончиво:

– Немного с ним путешествовала.

Джулиан наморщил лоб:

– В интересах дедушки?

Она покачала головой, но не успела подобрать нужное слово, как в замке звякнул ключ. Ей следовало бы присесть за стол, спрятаться, но она так и осталась стоять, нависая над Джулианом. Дверь со стоном отворилась, и в комнату ворвались два человека с пистолетами, оба в брюках и простых белых рубашках; оба окаменели при виде ее. Первый, с лицом наполовину скрытым темными пышными усами, даже отступил на шаг назад, перекрестившись.

– Иисусе! – воскликнул второй, глянув на первого. Он был чуть ниже, светлые волосы – те, что еще не выпали, – коротко острижены. – Так парни правду говорили. Это чертов призрак Роуз Линден!

Другой просто снова перекрестился.

– Вы разве не должны меня охранять? – пожаловался Джулиан. – Эта девушка явно не в себе…

– Не то слово! – согласился темноволосый. Теперь Этта узнала голос, препиравшийся с Джулианом насчет воды. – Как, во имя господа, вы сюда попали, мисс?

– Думаю, интереснее спросить, почему вам потребовалось почти полчаса на то, чтобы обнаружить мое исчезновение? – усмехнулась Этта, нащупывая за собой стакан, оставленный на столе. Прежде, чем кто-либо успел ответить, она хлопнула им о край столешницы, отбив верх и оставшись с зазубренной «розочкой» в руках. На одно безумное мгновение в памяти вспыли уроки Софии: куда наносить удар, как перерезать мужчине горло.

Возьми себя в руки, Этта. Ей нужно задержаться здесь, найти астролябию, но ничего не получится, если ее запрут под замок. Однако какая-то ее часть не могла смириться с тем, что эти люди видели ее слабой, беспомощной, и игнорировать эту часть она тоже не могла. Они должны понять: пленница будет защищаться, если ее к чему-либо принуждать.

– Полегче на поворотах! – закричал Джулиан и поинтересовался у стражей: – Вы ничего не собираетесь делать?

Светловолосый поднял маленький черный пистолет, потом выругался и засунул обратно за пояс.

– Пойдемте, милочка, время вернуться к себе в комнатку.

Этта взмахнула перед ним своим самодельным оружием, не обращая внимания на горячую липкую кровь, растекающуюся по порезанной ладони.

– Я так не думаю.

Глухие шаги за стеной переросли в громовой топот, музыка оборвалась с громким скрежещущим стоном. Послышались обрывки голосов: «Пропала!», «Найти ее!» и цветистая палитра ругательств, способных вогнать в краску даже команду Николаса.

– Она здесь! – закричал темноволосый. – В кабинете!

Паническая суета стихла, перекрываемая одним голосом:

– Благодарю! Дай бог, с суматохой на сегодня покончено.

Оба стража выпрямились – низенький даже предпринял попытку превратить обвисшую на шее тряпицу обратно в подобие галстука-бабочки. В темном углу комнаты появился человек, державший руки в карманах брюк.

– У нас все под контролем, сэр, – быстро отрапортовал темноволосый. – Я как раз собирался вернуть девушку в ее расположение.

– Хорошо, – весело ответил вошедший. – Но мне кажется, под контролем тут все держит именно она.

Он ступил в область бледного света, давая Этте возможность наконец-то себя рассмотреть. Это был тот, кто караулил ее в комнате. Темные глаза обежали зал, внимательно изучив каждого, но задержались на ней столь решительно, что остальных словно бы вымело из комнаты, оставив их наедине.

От его присутствия стыла кровь, но капля стеснения, которую она чувствовала при нем, не шла ни в какое сравнение с наводнением, затопившим ее, когда Этта вспомнила, где его видела. Она даже не заметила, что осколок стакана выпал у нее из рук, пока тот не царапнул ее по ноге и с грохотом не покатился по полу.

Черные как смоль волосы, прорезанные серебристыми нитями… грубые черты лица… она видела его сейчас не в поношенных штанах и растянутой белой рубахе, но в классическом смокинге с белой манишкой, очках в серебряной оправе, выходящим из Большого зала музея Метрополитен. В двадцать первом веке.

– Узнала меня, – отметил он с легкой ноткой одобрения.

Неужели и вправду думал, что не узнает?

Этта не только врезалась в него, чуть позже он сам бежал к ним с Софией, когда они нашли Элис умирающей в луже собственной крови. Как будто знал, что это могло случиться.

Или был тем, кто нажал спусковой крючок.

Два стража немедленно пододвинулись ближе к нему, словно притянутые невидимым полем.

При взгляде на Джулиана в его голосе прорезалась острая грань:

– Почему мне пришло в голову первым делом проверить именно эту комнату?

– Это она набросилась на меня! – запротестовал Джулиан, показывая на окно. – Я не лез не в свое дело. В кои-то веки.

Человек перевел взгляд темных глаз на Этту, и на этот раз она заставила себя ответить тем же. Уголки его рта снова поползли вверх.

– Не стану спрашивать, как ты сюда попала, – полагаю, гора рухнувших лесов перед домом, – достаточно красноречивый ответ. Скажи мне, тебе ни на секунду не приходило в голову, что так и шею свернуть недолго?

Он был столь спокоен и говорил столь уравновешенным голосом, что остальные на его фоне казались маньяками. Сама его величавая и в то же время расслабленная поза будила в ней желание вывести его из равновесия, просто чтобы проверить, сколько ему нужно, чтобы взорваться, где начинается граница его гнева. «Это могло бы пригодиться позднее, – подумала она, – при попытке заставить его проговориться насчет астролябии и места, где Терны ее держат».

– Знаете, – заявила Этта, – вы заставляете меня жалеть, что этого не случилось.

Она вытерла липкие ладони об ужасную ночную рубашку, с подозрением встречая теплый смех мужчины и искорки веселья в его голосе. Тот повернулся к лысеющему охраннику, хлопая его по груди тыльной стороной ладони:

– Говорил я тебе: она – боец? Скажешь, нет?

– Говорили, – подтвердил охранник. – Сэр, я готов понести полную ответственность за…

«Сэр», махнув рукой, похлопал стража по плечу:

– Это я был там и проспал ее побег. Скажи Уинифред – пусть оденет ее и приведет ко мне в спокойном и приличном виде, хорошо?

– Да, конечно, сэр, – ответил охранник, чуть ли не обмякая от облегчения.

– Я никуда с вами не пойду, – заявила Этта, делая шаг вперед. – Я даже не знаю, кто вы! По какому праву вы тут мною распоряжаетесь?

Плечи незнакомца, уже развернувшегося было к двери, окаменели. Он обернулся через плечо, но блики свечей на стеклах очков скрывали выражение его лица. Джулиан кашлянул, пряча то ли смешок, то ли смущение.

– Мое имя – Генри Хемлок, и ты здесь в моем распоряжении, – проговорил мужчина. – Ты будешь делать то, что я скажу, потому что я твой отец и нам нужно многое обсудить.