Андрей сидел на поставленных друг на друга кирпичах и читал книгу. В котелке остывала порция густой солдатской каши с воткнутой в неё алюминиевой ложкой, на коленях лежал ломоть чёрного хлеба из муки грубого помола. Желудок истошно требовал пищи, но Андрей не отрывался от книги – ждал, пока каша остынет. Он с детства не любил горячей еды.

– Эй, Лагин! – окликнул его кто-то, и Андрей вскинул глаза. Перед ним стоял однополчанин, Серёга Мыльников, и ковырялся в кривых зубах заточенной дубовой веточкой с зелёными листиками на другом конце.

– Чего?

– Ты что, жрать не будешь? Если не будешь, давай мне. Я съем.

Он по-хозяйски протянул руку к котелку. Андрей с досадой зыркнул на него и схватил котелок. О чёрный закопчённый бок брякнула тоненькая металлическая ручка.

– Кто тебе сказал, что не буду? Буду!

– А чего не жрёшь тогда? – усмехнулся Мыльников и плюхнулся рядом, прямо на сырую после вчерашнего дождя землю.

Андрей хмыкнул и вернулся к чтению книги. Ветер теребил странички, норовя перевернуть, мягко шелестел в молодой листве вековых дубов, что выстроились ровными шеренгами по краям подъездной аллеи, и стучал оконными рамами с выбитыми стёклами.

Когда-то в этом здании было немецкое кабаре, а теперь располагался их полк. Ещё неделю назад тут стояли остатки гитлеровской армии, но позавчера они выбили их отсюда и отбросили ещё на пять километров назад, к Берлину.

В боях здание знатно подбомбили: ни окон, ни дверей не осталось, часть пола на втором этаже отсутствовала, но зато сохранилась кое-какая мебель – несколько круглых столов и табуреток, да у испещрённой пулями стены сиротливо стояло разбитое фортепьяно. На его белых клавишах темнели кровавые отпечатки, будто кто-то раненый перебирал их в самый разгар боя. У входа в зал висело на одном гвозде треснутое зеркало в богатой резной раме.

А в леднике обнаружились запасы провианта. Правда, их все заграбастало себе начальство, а им, простым солдатам, выдали лишь по банке немецкой тушёнки и по сосиске. По жирной, сочной, вкусной сосиске, каких Андрей никогда в своей жизни не пробовал. Да и тушёнка была хороша, совсем не чета родной советской.

Андрею было невдомёк, что еду разделили поровну на всех: и на командирский состав полка, и на простых бойцов

Мыльников нагло заглянул в книгу и загоготал:

– Тебе делать нечего, Лагин?

Андрей заложил страницы пальцем, убрал книгу в сторону от однополчанина и сердито сверкнул глазами.

– Это тебе делать нечего. Иди, занимайся своими делами, оставь меня в покое.

Мыльников вытащил изо рта самодельную зубочистку, его губы растянулись в улыбке.

– Вот честно, никогда тебя не понимал. Ребята там самогон пьют, играют, пляшут, а ты тут упёрся носом в книгу. Что читаешь хоть?

– Дюма. – Андрей показал ему потрёпанную обложку. – «Графиня де Монсоро».

– И про что там пишут?

– Про графиню де Монсоро, – вздохнул Андрей и повторил: – Иди и займись своими делами. Попляши там… Самогонки тяпни.

Мыльников не нравился ему из-за своей прилипчивости. Если он надумал к кому-то пристать, то отделаться от него было невозможно. И сейчас, по всей видимости, пристать он решил к нему. Про себя Андрей называл его «дуболомом» за высокий рост, плечистость, недюжинную силу и полное отсутствие ума. В полку же он получил прозвище «медведь», которым почему-то чрезвычайно гордился.

Андрей отложил книгу в сторону, предварительно загнув уголок листа, и зачерпнул ложкой вязкую кашу. Чуть поодаль мирно потрескивал костёр, выдыхал вверх густые клубы белого дыма, швырял пригоршнями красные искры. А в глубоком ночном небе рассыпались алмазами мириады далёких, но ясных весенних звёзд.

Откуда-то издали доносились весёлые выкрики солдат, топот танцующих ног, хлопки в ладоши, играл неумолчно аккордеон.

– Слушай, – снова завёл Мыльников. – Там и Любушка пришла, медсестричка новая, и Алёнка давно уже там. Идём к ним!

В глубине его карих глаз отражались всполохи пламени, плясали задорные искорки. Андрей сунул в рот очередную ложку каши и принялся старательно пережёвывать семена пшеницы.

– Не хочу. Иди сам.

– Ну ладно. – Мыльников легко вскочил на ноги, оправил гимнастёрку, вытянул из-под погона пилотку и нахлобучил на голову. – Пойду сам. А ты сиди тут, тухни над своей графиней де Мосро.

– Де Монсоро, – поправил его Андрей.

– Ну, де Монсоро, – поморщился Мыльников, – невелика разница. Вот только смотри. – Он склонился над Андреем, уперев руки в колени, и ухмыльнулся: – Придём мы такие в Берлин, а там немочки разгуливают. Мы-то с ребятами с ними плясать будем, песни петь да в койках барахтаться, а ты чего? Книжки им свои читать будешь?

– Ничего не буду, – буркнул Андрей. – У меня, между прочим, невеста есть. Ульяна.

– Невеста! – передразнил его Мыльников и заржал: – Невеста твоя где? Эва где! В России! А мы тут! А тут что? Правильно, Лагин, Германия! Германия, мать её так!

– Иди уже! Будешь мне ещё тут рассказывать, что с немками делать надо!

Когда Мыльников, наконец, ушёл, Андрей снова взял книгу. Мелкие буквы плясали перед глазами, сливаясь в одно пятно, и ему приходилось подносить страницы почти что к лицу. И вдруг откуда-то донёсся слабый, едва различимый писк.

Андрей тут же навострил уши, но вокруг стояла тишина, и он вернулся к чтению. Графиня как раз должна была впервые встретиться с графом де Бюсси, которого спасла от смерти в ночном переулке, открыв перед ним дверь, и ему было до чесотки интересно, что же они скажут друг другу. Писк раздался снова, уже ближе, и Андрей обернулся, зашарил взглядом вокруг себя. Из-за кучи битых, почерневших от пламени кирпичей на него смотрела мордочка маленького рыжего котёнка.

Андрей нагнулся и поманил его к себе:

– Кис-кис-кис!

Котёнок недоверчиво дёрнул ушками и мяукнул, показывая острые, как рыбьи кости, зубки, но потом всё же, хоть и с некоторой опаской, пошёл в руки. Андрей посадил его к себе на колени, выскреб со дна котелка остатки каши и положил на ладонь. Котёнок жадно умял всю порцию и поднял голову.

– Мяу!

– Что, ещё хочешь? – Андрей раскрошил ломоть хлеба и принялся по кусочку кормить его, почёсывая за ушком. – И давно ты тут сидишь, малец? Изголодался весь, поди.

Несмотря на свои миниатюрные размеры, котёнок съел три четверти куска хлеба, потом потёрся мордочкой об Андрея, зацепил когтями солдатский ремень и принялся месить лапами его ногу. Тот прижал к себе его тщедушное тельце и ласково погладил по клочкастой, но мягкой шёрстке.

– Бедолага, – протянул он. – И на тебя, мелкотню, войны хватило!

Спали они вместе. Котёнок свернулся уютным клубочком у Андрея в ладони и обнял пушистыми тонкими лапками за мизинец.

Утром, когда яркое весеннее солнце щедро разбросало свои тёплые лучи по изувеченному боями посёлку, в полку скомандовали наступление. Состояться оно должно было через час, ровно в восемь по московскому времени. Вернувшись с построения, Андрей вытащил из вещмешка котёнка, которого уже окрестил Филимоном – в честь своего погибшего друга Гришки Филимонова – и заглянул в его ясные жёлтые глазки.

– Ну, как ты тут? А мы в бой идём, так что тебя придётся спрятать. Вернусь – заберу тебя. Домой вместе поедем, будешь у нас с Улей жить.

Филимон мякнул, будто соглашаясь, и заёрзал в его руках. Андрей быстро построил из кирпичей подобие домика, накрыл сверху обгоревшей по краям доской, что раньше, по всей видимости, была частью пола, и посадил туда своего нового питомца. Филимон задрал голову и запрядал ушками, потом встал на задние лапы и попытался вылезти.

Андрей мягко опустил его обратно.

– Слушай боевую задачу, боец! – строго приказал он и поскрёб его между ушек. – Сидеть тихо, не высовываться, не подавать никаких признаков жизни! С противником в бой не вступать! Ждать моего возвращения!

Филимон послушно уселся и принялся деловито умываться. Андрей ссыпал в угол домика заранее раскрошенный хлеб, поставил миску с водой, которую в нахалку спёр на полевой кухне прямо из-под носа у повара, и вскочил на ноги. Котёнок стал важен для него, нашёл своё место в его суровой солдатской душе, и он хотел во что бы то ни стало сберечь животинку.

Немцы, увидев их, тут же принялись яростно огрызаться огнём из пулемётов. Рвались снаряды, свистели пули. Пот нещадно заливал глаза, и Андрей до боли тёр веки перемазанной в грязи рукой, пока очередной взрыв не откинул его назад. Он скатился в воронку, загребая ладонями рыхлую землю, со стоном перевернулся на спину и несколько секунд лежал без движения. Над головой плыл чёрный дым, а сквозь него пробивались тонкие солнечные лучи и падали на лицо.

Андрей попытался приподняться, но острая жгучая боль впилась в плечо безжалостным зубастым зверем, и он закричал. Словно сквозь пелену тумана ворвались звуки: снова засвистели пули, забабахали взрывы, затрещали автоматы. Кто-то истошно вопил совсем рядом, а потом крик резко оборвался.

Андрей выкарабкался из воронки. Холмистое, кое-где поросшее редкой травой поле было усеяно телами, среди которых ползали на брюхах две молодые девчонки: новенькая медсестра Любка и Алёнка. Любка была босой. Она с трудом волокла за собой раненого солдата, обхватив его руками за грудь, и что-то безостановочно приговаривала сквозь крепко стиснутые зубы.

Алёнка перевернула на спину очередного бойца. Вместо лица у него было кровавое месиво. Она перекрестилась, накрыла его посечённой пулями каской и поползла назад.

– Алёна! – что было сил заорал Андрей, зажимая ладонью кровоточащее плечо, и захлебнулся собственной слюной. – Алёна, я тут!

Медсестра обернулась, но тут же ткнулась лицом в прелую сырую землю: рядом снова бабахнул оглушительный взрыв. Андрей, зажимая ладонью кровоточащую рану, пополз к ней. Она распахнула свою матерчатую сумку с красным крестом, вытащила бутыль со спиртом, клок желтоватой ваты и моток бинта.

– Зацепило, миленький? – участливо поинтересовалась она, поливая рану спиртом из горлышка. – Ну ничего, у тебя тут не страшно. Сам ползти сможешь?

Андрей закивал. Глаза застилала красная пелена, плечо нещадно жгло. «Как это не страшно?» – подумал он. Всю руку до самых пальцев залило кровью, зубы непроизвольно отстукивали чечётку, и чувствовал он себя так, будто вот-вот испустит дух.

В блиндаже Алёна как следует обработала ему рану, умеючи вытащила осколок пинцетом и крепко перемотала бинтами.

– Ну вот. Теперь в госпиталь.

Наступление завершилось победой: немцы были полностью выбиты со своих позиций и теперь позорно бежали, прикрывая задницы касками. Уже вовсю разошёлся ясный апрельский день, нежные белые облака лёгкими перьями повисли над недавним полем боя, солнце ярко улыбалось с голубого неба. Кое-где ещё дымились разорвавшиеся снаряды, и лёгкий ветерок подхватывал клочкастый чёрный дым, закручивал спиральками и стелил над лугом, то прижимая к земле, то взметая вверх.

Андрей лежал на носилках в блиндаже. Рядом сосредоточенно стучал ключом радист, что-то попутно записывая карандашиком в маленький блокнотик, а командир радостно орал в телефонную трубку:

– Конечно, товарищ генерал! Что, тикают немцы! Бегут, товарищ генерал, бегут так, что только пятки сверкают! Да, товарищ генерал! Будет исполнено, товарищ генерал! Благодарю, товарищ генерал!

Он грохнул трубку на аппарат. Алёнка встала из-за стола и протянула ему какую-то бумажку.

– Вот, товарищ майор, всё выписала. Всего четырнадцать человек.

Командир сверкнул радостной улыбкой и вдруг схватил её за плечи и крепко расцеловал в обе щёки. Алёнка только и успела, что охнуть от неожиданности.

– Дорогая ты моя! – громким командирским голосом гаркнул он. – Алёнушка! К награде тебя представлю, душенька!

– Да за что ж, товарищ майор? – выпучила глаза Алёна. – За справки?

– За справки, голубушка, за справки!

Он легко подхватил её на руки и закружил.

– Ой! Ай! –  сквозь хохот визжала Алёна. – Ой, поставьте, товарищ майор! Поставьте! Лучше вон Любку крутите, она-то незамужняя, а у меня муж имеется!

– Что муж имеется, это хорошо! – воскликнул командир, опустил Алёну на пол и повернулся к Андрею. – И тебя, боец, тоже к награде! За смелость!

Андрей слабо улыбнулся. У него сильно кружилась голова, в глазах периодически темнело. Алёна сказала, что это от кровопотери. Рану жгло раскалённым металлом, отдаваясь резкой болью по всему телу.

А когда он уже ковылял к грузовику, что должен был доставить раненых в госпиталь, вдруг вспомнил о котёнке и чуть было не хлопнул себя по лбу от досады: и как только мог запамятовать?! Он кинулся было в сторону разрушенного кабаре, но был остановлен твёрдой Любкиной рукой:

– Куда собрался, боец? А ну полезай в кузов, я за вас, оболтусов, головой отвечаю!

Андрей отодвинул её в сторону и пошёл дальше. Любка догнала его и железной хваткой вцепилась в локоть.

– А ну обратно, я сказала! – сердито насупилась она. – Ишь, разбегались они тут, нихай как тараканы!

Он посмотрел в её суровые серые глаза. Держала Любка его крепко, с силой, какую не положено иметь девушке её комплекции.

– Люба, – вкрадчиво сказал он. – Люба – это любовь значит?

– Ну любовь, – буркнула она. – И что с того?

– А то, – Андрей широко улыбнулся, – что должна ты понимать, что там живая душа осталась. Забрать надо.

– Какая ещё живая душа? – Её брови поползли вверх, испещрённый веснушками лоб собрался в мелкие складки. – Раненый, что ль?

– Нет, – честно ответил Андрей. – Котёнок мой там. Филимон.

– Что-о?.. – Люба удивлённо раскрыла рот. – Дурак что ль? Быстро в кузов, я сказала!

Она решительно потянула его назад, но Андрей ловко вывернулся и широкими скачками побежал к бывшему кабаре, напрочь позабыв и о ране, и о головокружении, и о кровопотере.

– Ух, котяра вшивый! – сердито крикнула вслед медсестра.

Писк Филимона он услыхал ещё метров за десять. Котёнок жалобно мяукал, пытаясь выкарабкаться из-под доски, просовывал мордочку в щель. Андрей выхватил его и прижал к себе.

– Ну что, малой? Испугался уже, думал, не приду?

Филимон сердито фыркнул и заизвивался в его руках, а Андрей развернулся и со всех ног припустил обратно. Как бы не наказали его за эту мини-самоволку! Но командир сегодня пребывал в отличном расположении духа и на Любушкины возмущённые жалобы только махнул рукой. Андрей сунул котёнка за пазуху и, уцепившись за борт полуторки, ловко вскочил в кузов. Люба забралась следом и сунула кулак ему под нос.

– Унюхал, чем пахнет, животновод? – грозно спросила она, стащила с головы белую косынку и стегнула Андрея по лицу. – Вот тебе! Вот!

Косынка мелькала в воздухе маленьким белым парусом. Андрей поднял руку, защищаясь от Любушкиного гнева.

– Люб… Люба! – сквозь смех говорил он. – Ну хватит! Люба! Я и так раненый! Ну Люба!

Люба окинула его хмурым взглядом и принялась повязывать платок обратно на голову. Её тёмно-русые волнистые волосы блестели глянцем в солнечном свете, в прядках вспыхивали яркие искорки, а в больших, опушенных длинными ресницами серых глазах плескалось недовольство.

– Да ладно тебе, сестричка, – вступился за Андрея кто-то из солдат. – Не просто так же бегал, вишь, животное спас. Да и не опоздали мы.

Люба хмыкнула и деланно безразлично отвернулась. Полуторка зафырчала мотором, затряслась по ухабистой просёлочной дороге и свернула к шоссе. Филимон высунул мордочку из расстёгнутой гимнастёрки и замяукал, забарахтался что было сил. Андрей погладил его пальцем и миролюбиво сказал:

– Смотри, какой красавец! Ты ему нравишься. Ну посмотри!

Госпиталь был забит до отказа. Сновали по широким коридорам врачи, хлопали двери, где-то надрывался телефон. В фойе у росшей в большой кадке раскидистой пальмы толпились несколько человек в коричневых больничных палатах. Врач осмотрел рану Андрея, промыл каким-то желтым раствором и определил его в восемнадцатую палату – для лёгких.

– И скоро меня выпишут? – поинтересовался Андрей, натягивая гимнастёрку.

Врач что-то записал в карточке и сунул её в папку.

– Недельки две, думаю. Может, три. Посмотрим, как рана будет себя вести.