Цитаты из книги «Опасные советские вещи. Городские легенды и страхи в СССР»

Действием того же механизма, который мы называем фольклорной артикуляцией, социолог Джеффри Виктор объясняет популярность слухов о деятельности сатанинских сект, которые вызвали масштабную панику в сельской Америке в конце 1980‐х годов. Он перечисляет факторы социальной и экономической депривации, которую испытывали жители сельской местности (закрытие предприятий, увеличение числа безработных и бедных, рост разводов, упадок доверия к традиционным институтам). Легенда о сатанинских сектах, говорит Виктор, стала выражением растерянности и страха, связанных с социально-экономической депривацией.

Слово ксенофобия переводится с древнегреческого как «боязнь чужого».

Так и мир советских легенд — это не буквальное отражение реальности, а сообщение о том, какой мы хотим или боимся видеть советскую действительность.

В ранних легендах сталинской эпохи советские люди оказываются практически невинными жертвами вражеской злой воли. Если пострадавший и виноват в чем-то, то это нехватка бдительности: он не делает ничего, чтобы быть отравленным аптекарем-евреем. А в поздних советских легендах беда (отравление, увечье) становится расплатой за недостаточную лояльность: советский человек сам желает взять из рук американца джинсы, жвачку или авторучку.

уже в качестве курьезных и никого не пугают. В 1950‐е годы появляются легенды переходного типа, где объектом угрозы становится уже не символ, а конкретный гражданин, который получил зараженное лекарство или прививку с раком от «врачей-убийц». «Переходность» заключается как раз в том, что, будучи пойманными, враги, согласно легенде, делают патетические заявления о том, что они, дескать, планируют убить всех советских детей. А еще более поздние легенды обеспокоены только судьбой обычного мальчика из соседней школы, который взял жвачку из рук иностранца.

Но постепенно размах вредительства, о котором говорят легенды, меняется. Жизнь становится менее опасной, менее голодной и менее подверженной идеологии. У людей появляется больше возможностей для частной жизни. Их перестают всерьез волновать опасности, грозящие советским символам, а легенды о домах, построенных в виде тех или иных знаков, рассказываются

Во время Большого террора городские легенды и слухи, возникшие из пересказов партийных инструкций, несли в себе сложное послание, возникшее из страха перед проникновением врага в советскую крепость.

легенда была не только тем языком, на котором люди передавали друг другу неофициальную информацию, но зачастую и тем языком, с помощью которого представители властных институтов пытались (часто — весьма успешно) повлиять на поведение людей. И городские легенды, и их идеологические двойники, агитлегенды, имели широкий социальный «радиус действия»: в них мог одинаково поверить и высокопоставленный партийный функционер, и рабочий завода.

Советская легенда, в отличие от своих западных собратьев, жила и развивалась в сложных отношениях с властью: это было не только противостояние, но и взаимовлияние.

Всегда и в любой культуре легенду делают легендой эти два свойства: в определенных условиях «заражать», как вирус, собой окружающих и передавать им важные скрытые сообщения. Поэтому если читатель этой книги задастся вопросом — а что, собственно, советского было в советских легендах — ответ тут следующий. Дело не столько в наборе сюжетов (на страницах этой книги мы не раз замечали, как похожи некоторые легенды Москвы и Нью-Йорка), а в том, как они функционировали между людьми и социальными группами и какие скрытые сообщения передавали.