Цитаты из книги «Опасные советские вещи. Городские легенды и страхи в СССР»

ученые и театральные критики еврейского происхождения, а в газетах рядом с их псевдонимами в скобках указывались настоящие фамилии. Уже в этой антисемитской кампании просматривался важный момент, который позже, в «деле врачей», займет центральное место: евреи не просто вредят, но прежде всего они вредят исподтишка, тайно, маскируясь, прикрываясь русскими фамилиями или престижными должностями. Само использование евреями русской фамилии или русского (а также русифицированного) имени означало желание «замаскироваться», «втереться в доверие», «скрыть свою вражескую сущность».

Это прямой путь к нашим страхам: «инфекционные легенды» возникают, когда окружающий мир представляется враждебным, когда ощущается внешняя угроза и когда есть четкое представление о ее источнике — о фигуре могущественного врага

ассказать, как в действительности обстоит дело с санитарными нормами на заводе, в ресторане или у частного производителя, а в том, чтобы подтвердить (не)доверие к производителям и продавцам. С помощью рассказов про крысиный хвост в колбасе и ноготь в хлебе советские потребители артикулировали недоверие к «большим» производителям в лице государства, а страшные истории о покупках у незнакомцев и этнических чужаков красноречиво свидетельствовали о низком уровне межличностного доверия. Закономерно следующее: люди, считающие, что «в СССР все друг другу доверяли, жили дружно и ничего не боялись», категорически отрицают существование в советское время каких-либо историй об отравленной еде, а тем более — слухов о каннибализме, а некоторые даже считают их изобретением «врагов», желающих очернить советское прошлое.

олностью опровергнуты, они продолжали жить еще очень долго. История о коммодификации своих собственных мертвых кратко и убедительно демонстрировала, как враг преступает самые базовые человеческие законы не только по отношению к противнику, но и по отношению к своим павшим. Тем самым она демонизировала фигуру немца в Первой мировой.

На самом деле, не столь важно, как эта история появилась, важнее понять, почему она так широко распространилась. Согласно расследованию историка Иохима Неандера, причиной успешности фейка — или трагической лингвистической ошибки — был целый набор пропагандистских стереотипов, которые постепенно формировались в течение войны и которые можно было бы передать фразой «эти гунны способны на любое варварство».

Как наглядно показать, что враг — не такой, как мы, что он в буквальном смысле лишен всего человеческого? Мэри Дуглас491, а вслед за ней и целая плеяда когнитивных антропологов сказали бы: надо показать, будто враг нарушает категориальное деление вещей, объектов и понятий, существующих в нашем сознании. Для человека европейской цивилизации таким «рубиконом» оказывается даже намек на осквернение тел покойников.

Но таким образом легенда категорически отрицает, что каннибал может быть кем-то близким и хорошо знакомым (как это часто было в реальности). Поэтому легенды военной и послевоенной эпох изображали людоедов как дегенератов, привыкших есть человеческое мясо, а также как социальных или этнических чужаков, которые зарабатывают на изготовлении еды из человеческого мяса. В обществе сытом, для которого массовый голод и война остались в далеком прошлом, страшные истории о каннибалах рассказывают в основном дети. В позднесоветских детских страшилках людоед становится «знакомым незнакомцем» — торговцем с рынка (см. с. 227), соседкой, мамой или бабушкой. Каннибальские наклонности здесь — это лишь способ подчеркнуть чуждость близких нам вещей и людей.

В мире, где случаи людоедства еще недавно были реальны, обвинение группы чужаков (татар, китайцев, евреев) становится способом рационализировать страшное преступление. Да, люди пропадают, но это делают чужаки. Ведь чужакам, согласно архаичным, но дожившим до наших дней представлениям, вообще свойственно не соблюдать «наши» нормы морали (см. главу 5) — и каннибализм лишь подтверждает их modus operandi. И когда мы кого-нибудь не любим просто за принадлежность к другой группе, мы начинаем говорить

В трамвае [в Ленинграде в 1942 году] на площадке видел страшную женщину — все лицо в белых волосах. Другая женщина шепнула мне — что это у людоедов так бывает, что эта волосатая, конечно, человечину ела зимой463.

Все это привело к тому, что советская интеллигенция и политическая элита, унаследовавшие модные во второй половине XIX века теории психического вырождения (например, теория французского психиатра середины XIX века Бенедикта Мореля), утверждали, что каннибалы — это безумцы и дегенераты, которые не просто едят человеческое мясо из‐за голода, но приобрели к этому устойчивую привычку. Психиатры-просветители, врачи, учителя в 1922 году писали о «голодных психозах» и «нравственном одичании народа»