В этот день Рита оформила в суде развод с Вадимом Савеловым. За неделю до этого события ей пришлось объясниться с отцом – небожителем из всесильного Минатома. К ее удивлению, отец шибко не возражал против развода, более того, он, как ей показалось, обрадовался такому ее решению и даже обещал позвонить кому надо, чтобы предельно ускорить судебную нервотрепку. В то же время он был категорически против аннулирования отцовства Вадима Савелова над Платоном. Это насторожило Риту. «Папашка», по обыкновению, задумал какую-то пакость, подумала она. Но какую?..
Несколькими днями раньше у Николая Степановича Пылаева состоялась встреча с Павлом Ивановичем Толмачевым. Тот, глядя на него немигающими стальными глазами, высказал свое возмущение тем, что зять Николая Степановича, кооператор Вадим Савелов, обманом втянул его с братом Сергеем и отдельных уважаемых товарищей из правительства в грязную махинацию с поставками вооружения в одну из ближневосточных стран. Законностью этой авантюры, как и следовало ожидать, заинтересовалась Прокуратура Российской Федерации.
Сама эта авантюра и роли в ней братьев Толмачевых не были секретом для многих высокопоставленных функционеров в коридорах власти, в том числе и для Николая Степановича, но он даже в мыслях не держал, что главным исполнителем ее может быть его любимый зять, так неожиданно переквалифицировавшийся из подполковников КГБ в кооператоры.
«Да-а, сгорел Вадим! – екнуло тогда сердце у Николая Степановича. – Хитрожопые братцы Толмачевы, стало быть, моего зятька в стрелочники определили. Однако, похоже, из дерьма его уже не вытащить. Тут бы самому по уши не увязнуть…»
– Во-от так новость для меня! – кое-как справившись с волнением, воскликнул он. – Но поверьте, дорогой Павел Иванович, я сделаю все, что в моих силах… Чтобы…
Увидев глаза собеседника, Николай Степанович осекся.
– Чтобы – что? – не мигая, в упор смотрел на него Толмачев.
– Чтобы, так сказать, дезавуировать ваши… ну, ваши с братом, так сказать, контакты с мерзавцем.
Стальные глаза Павла Ивановича будто замела поземка.
– Интересно… – протянул он. – Какие контакты ты имеешь в виду?
Николай Степанович совсем растерялся, не зная, что сказать.
Сквозь поземку в глазах собеседника пробилась ледяная ирония, приведшая Николая Степановича в еще большее замешательство.
– Не за то я с тобой веду разговор, – процедил тот сквозь сжатые губы. – Мы с братом в твоей помощи не нуждаемся.
– А в чем тогда дело, не понимаю?..
Павел Иванович достал из сейфа кипу цветных фотографий и протянул ему.
– В обморок падать не советую – история самая заурядная…
На фотографиях были запечатлены пресловутый зять Вадим Савелов и рыжая молодая особа с каким-то мальчуганом: вот Вадим и рыжая особа целуются у памятника Моцарту в Вене, вот он подкидывает вверх смеющегося мальчугана, вот они у входа в какой-то немецкий ресторан, вот Вадим и рыжая опять целуются, но теперь уже у знаменитого собора в Кельне.
– Господи, что все это значит? – вытер на лбу холодный пот Николай Степанович.
– Это значит, любезнейший, – не отводил от него глаз собеседник, – что твой зять, спешно покинувший по фальшивым документам пределы страны, соединился за границей со своей давней любовницей – немкой из ФРГ, у которой от него трехлетний ребенок.
– Вот, сука, всех провел! – вырвалось у Николая Степановича, и лицо его приобрело свекольный оттенок. – Но… но позвольте, товарищ… Ваши люди снимали его, так сказать, с этой… Почему же они не воздали ему, так сказать, по заслугам? – задыхаясь, простонал он и в праведном гневе стукнул кулаком по столу. – Найти и ликвидировать! Найти и ликвидировать вместе с его немецкой шлюхой!
– Ну-ну-ну, не твоего ума дело!.. – осадил его Павел Иванович. – Тебе, товарищ Пылаев, пока жареный петух в задницу не клюнул, о своей участи и судьбе дочери побеспокоиться бы. Партия многое умеет нам прощать, но до определенных пределов… Надеюсь, помнишь, что незаменимых людей у нее нет?..
– Что я могу в сложившихся-то обстоятельствах? – вытер холодный пот Николай Степанович. – Что?.. Намекните хоть, Павел Иванович?
– А что делала руководящая комсомольская поросль, обрюхатив секретарш, чтобы персональные дела замазать? Неужто забыл, любезный?
– Кто что… – совсем смешался Николай Степанович. – Если другого выхода не было, в загс с ними шли.
– А потом, когда стихал шум комсомольской свадьбы?
Николай Степанович промолчал, ибо Павел Толмачев бесцеремонно напомнил ему «жареный» факт из его личной комсомольской биографии.
– Забыл, милейший, подскажу, – жестко продолжал тот. – Потом выбивали ей однокомнатную конуру и… И под зад коленом бедолагу, чтоб с сучонком под ногами не путалась и дальнейшую номенклатурную карьеру не портила, не забыв, однако, предупредить: если будет возникать с претензиями, то и конуры этой лишится.
– А кто без греха, Павел Иванович? – промямлил Николай Степанович. – Бывало по молодости всякое…
– Коль бывало, думай, как на ежа сесть и не уколоться, – отрезал Павел Иванович и отвел в сторону стальные глаза, давая понять, что и так уделил Пылаеву не по рангу много времени.
Когда, после такой «дружеской» беседы, Николай Степанович перемещал в черной «Волге» свое бренное тело на персональную госдачу в Барвихе, то буквально задыхался от ярости. Но объектом его гнева был не зять – мерзавец и махинатор, а сам Павел Толмачев, так бесцеремонно напомнивший ему о грехах его комсомольской молодости. «Будто сам чистенький, как первый снег! – клокотало внутри Николая Степановича. – Знаю я вас, чистеньких, пушистых!.. Покопаться в партийных архивах – такое на каждого соберешь, о-го-го!.. Все наверх шли по трупам… И в швейцарских банках на черный день у каждого припасено… Правда, еще попадаются и такие, которые за коммунистическую идею горло перегрызут, но их, слава богу, осталось совсем немного. Идея идеей, а каждый о своей заднице в первую очередь печется. Вон возьми зятька Вадьку – он эту идиотскую идею даже в Афганистан поперся внедрять, а как в стране родной говнецом потянуло, так мигом слинял в сытую Германию, под теплый бок какой-то немецкой шлюхи. Да-а, прав, прав был старый еврей Фрейд, человек не столько слаб, сколько подл, и только таким надо его принимать… Хоть Толмачевы такого же, как и я, грешный, деревенского колхозного корня, а поди ж ты, научились по-бульдожьи любого брать за горло. Научились, сволочи!..»
Вспомнив немигающие стальные глаза Павла Ивановича, за которые того на Старой площади прозвали Удавом, Николай Степанович снова покрылся холодным потом.
«Да уж, про всех Удав все знает и все про всех помнит: кто с кем в бане парился, кто с кем под каким кустом лежал, – стучало в его мозгу. – Сусловский выкормыш, мать его!.. Не только у нас – фуксов из ЦК комсомола, говорят, даже у секретарей ЦК партии от одного его взгляда мошонка в грецкий орех сжималась».
Сам Николай Степанович Пылаев происходил из олонецких старообрядцев, осевших еще во времена петровских гонений на двуперстников в укромных пермских колках, стекающих с уральских отрогов к Каме-реке темно-зелеными хвойными потоками. За годы государственного безбожия и колхозного крепостничества, казалось, веками незыблемый уклад жизни старообрядческих общин – и тот пошел прахом. Как и по всей Руси-матушке, от жуткого колхозного бесправия в их угасающие деревни пришли повальное пьянство и невиданное у староверов воровство. Атеистическое школьное воспитание, помноженное на изощренность государственного агитпропа, в конце концов отвратило подавляющую часть молодежи от обычаев и веры предков. От темных ликов древних образов сельская молодежь безвозвратно уходила в дымные города или вербовалась артелями и поодиночке на многочисленные «стройки коммунизма». По окончании службы в стройбате Северного флота не думал возвращаться в свой «лежачий» колхоз и ротный комсорг старший сержант Пылаев. Без долгих раздумий он завербовался на строительство подмосковных объектов атомной энергетики.
Но трудиться штукатуром бывшему сержанту не пришлось. Среди разношерстной массы вербованных партийное начальство сразу выделило смазливого и бойкого пермяка, умеющего выступать на производственных собраниях без подготовки на любую тему, и определило его по комсомольской линии. Довольно скоро пермяк стал членом бюро горкома комсомола в одном из закрытых научных городов Московской области, потом и первым секретарем горкома. Тогда же произошел у него «жареный факт» с секретаршей, про который ему сегодня напомнил Павел Толмачев. От секретарши с ребенком с помощью «старших товарищей» ему тогда удалось благополучно избавиться. О ней и о сыне с тех пор он ничего не слышал и слышать не хотел, лишь изредка переводил им незначительные суммы, которые, надо полагать, их вполне устраивали. А через полгода, когда шум утих, бойкий пермяк, покорив своей речистостью и синими глазами одну из дочерей первого секретаря горкома партии, обзавелся семьей. Заботами тестя сразу после женитьбы путь ему пролег в только что созданную Высшую комсомольскую школу. Окончив ВКШ, наш пермяк быстро пошел вверх: секретарь обкома комсомола, а через три года и первый секретарь обкома комсомола в одной из зауральских областей.
Область та гремела на всю страну несметными запасами нефти, газа и великими «стройками коммунизма». Руководящие товарищи из ЦК КПСС и союзных министерств, маститые журналисты, писатели и артисты валом валили в процветающую область. Расторопный пермяк успевал не только мотаться по таежным буровым и устраивать шумные фестивали молодежной песни, но и рассылать по нужным столичным адресам баулы с коврами, дубленками и американскими джинсами, предназначенными его комсомольцам. Многие московские барыги сколотили тогда целые состояния на спекуляциях этим дефицитом. Разумеется, не оставались внакладе и наш пермяк и его «старшие руководящие товарищи»… Кроме того, пермяк никогда не забывал организовать «руководящим товарищам» отдых в потаенных от простых смертных таежных заимках с роскошными финскими саунами, со столами, ломящимися от редкостных по тем временам коньяков и прочих яств, с обслугой из ядреных комсомолочек, готовых ублажать начальство сколько угодно и как угодно.
Передовицы газет и журналов тех лет пестрели заголовками о романтике трудных дорог, о трудовых подвигах комсомольцев на стройках коммунизма. И действительно, была тогда у молодежи в чести романтика первопроходцев таежных дебрей, были и подвиги, но щедро воздавалось за них больше партийным и комсомольским руководителям. А в руководимых ими органах процветали карьеризм и пьянство, а порой и откровенный разврат. В такой вот атмосфере, «под чутким руководством старших партийных товарищей», формировался характер нашего бойкого пермяка. Он быстро почувствовал вкус к «буржуазному загниванию», к большим деньгам и, главное, обрел связи в высших партийных сферах, благодаря которым в скором времени оказался в Москве, на должности одного из секретарей ЦК комсомола, и даже был «избран» депутатом Верховного Совета СССР.
Жизнь в Москве постепенно налаживалась. С рождением дочери семья перебралась в роскошную четырехкомнатную квартиру в элитном цековском доме. Казалось, все идет нормально у нашего пермяка, назначенного вскоре заведующим одним из отделов ЦК КПСС, но тут неожиданно взбунтовалась жена. Филолог по образованию, доктор наук, она имела твердый характер и моральные воззрения, мало совместимые с комсомольской нравственностью супруга. Она долго терпела измены, его интрижки с секретаршами и певичками и весь его образ жизни, в котором ложь, предательство, интриганство и казнокрадство считались нормой. Однажды, после очередной измены, она твердо заявила ему:
– Все, товарищ Пылаев, – хватит! Развод и девичья фамилия…
Развод, во время которого стараниями завистливых соратников могли бы всплыть грязные комсомольские делишки пермяка, грозил ему полным карьерным крахом. Напрасно он каялся в грехах и бил себя в грудь, жена оставалась непреклонна. Вдобавок ко всему она, не таясь, окрестила дочь в православной церкви, за что Пылаев мог запросто лишиться партийного билета, а с ним и теплого руководящего кресла. Дело принимало самый скверный оборот. С большим трудом, с помощью тестя, ему тогда удалось избежать развода и отделаться лишь строгим партийным выговором за все свои грехи. В качестве наказания, по обычаям того времени, он был пересажен из кресла завотделом ЦК КПСС в солидное руководящее кресло в Минатоме.
О проекте
О подписке