Читать книгу «Лабиринт. Феникс» онлайн полностью📖 — Александр Забусов — MyBook.
image

– Жить хочешь? – посмотрел в глаза Апраксину, надеясь разглядеть в них хоть толику решимости. – Найдешь время. Я с третьим взводом тебя и Бойко с тыла подопру, чтоб хоть драпать не сразу стали, а немцев боем связали. Не боись, лейтенант! Может, командование сил и средств подбросит, повеселей воевать будет.

– Так точно, товарищ капитан.

Не успели толком оборудовать позиции, как ход события изменил немецкий летчик, скорей всего возвращавшийся после бомбежки города и давший крюк с целью разведки территории, на которую нацелен удар пехотных частей. Начало войны, народ не слишком пуган, все-таки по дороге в основном отступление происходит. Самолет стал кружить над колонной, его маневры выглядели угрожающе. Умная голова нашлась, опасаясь обстрела, дала отмашку.

– Укрыться!

Руководители в колонне остановили автомобили, лошадей и пеший люд, приказали прятаться в подлеске, за обочинами, в поле и под теми же автомобилями. Покружив над дорогой, самолет удалился. Очевидно, смертоносный груз и горючее были уже израсходованы. Некоторые индивиды предположили, что летчик – скрытый интернационалист, а потому пожалел беглецов.

Самолет улетел, и на короткое время по всей дороге стало как-то очень тихо. Апраксин услыхал, как Лепешкин сказал Серенко:

– …немцы нация культурная, ежели им не гадить, то и они тебе…

Окликнул:

– Лепешкин! Окоп готов?

– Уже обустраиваюсь, товарищ лейтенант.

– Проверю…

Где-то ближе к четырем часам вечера лейтенант заметил, что дорога стала более свободной, почти опустевшей. Прямо какое-то затишье.

Что, неужели все вышли?.. Да нет! Не может быть, чтоб уже… Ну вон же!

Наяривая лошадей, выжимая из них весь оставшийся запас сил и прочности, по дороге к позициям неслась вереница повозок, сверху укрытых брезентовыми пологами. Лейтенант еще издали по пестроте одежды на людях понял, что табор перекочевывает с места на место, может, уходит подальше от войны, стремясь остаться на советской стороне. Но почему такая спешка? Грохот от колес и поклажи, тревожный гомон и детский плач долетали до них на большом расстоянии. Где-то за спиной, со стороны основной магистрали, там, где прикрывал тылы роты основной состав полка, послышались артиллерийская канонада и ружейно-пулеметная перестрелка. Как все не вовремя!

Завидев красноармейцев, погонщик с первой же телеги стал кричать:

– Немцы! Немцы!

– Занять места в окопах! – отдал приказ личному составу. – Приготовиться к бою!

Что происходит в тылу, дело десятое, его позиции именно здесь, и защищать их придется согласно распоряжению старшего начальника. Апраксин, поднеся бинокль к глазам, всмотрелся в хвост тележного поезда, успевшего выскочить с перелеска на дистанцию засеянного пшеницей поля. Вот он, противник, с которым еще не встречался воочию в смертельной схватке. Из леса выкатились два мотоцикла, выкрашенных в серый цвет, с прикрепленными к ним боковыми люльками. В жаркую погоду солдаты вермахта в мышиного цвета гимнастерках, экипированы касками с очками. Встав на месте, оба пулеметчика в колясках приложились к прицелам ручных пулеметов и открыли огонь в направлении уходившего прочь цыганского табора.

– Товарищ лейтенант!..

Оглянулся на голос. Сержант Данилов взглядом задавал вопрос. Что делать? Стрелять или…

Стрелять в ответ пока нельзя, немцы вряд ли могли рассмотреть их позиции, а огонь по цыганам открыли, потому как не слишком спешили догнать «перекати-поле», играя с людьми, как кошка с мышкой. Азарт на лицах врагов. Отсюда в бинокль хорошо видно, что лыбятся в предчувствии охотничьего гона.

Спрыгнул в окоп, напрягая голос, чтоб услышали все, распорядился:

– Огонь открывать только по моей команде. Подпустим немцев на близкое расстояние.

Тем временем телеги цыган почти проскочили мимо отрытых и замаскированных окопов взвода, оставив после себя пыльный шлейф жаркого дня. Фашистские мотоциклисты, будто дождавшись выезда танков на обозримое взводным пространство, сорвались с места и, тарахтя моторами, покатили вперед.

Чуть привстав над бруствером, лейтенант, глядя в окуляры бинокля, рассматривал не их, а кромку леса за спиной немецкого передового дозора. Губы непроизвольно шевелились, произнося цифровой счет сил противника:

– Один… два… три… Нет, это бронеавтомобиль… Еще один…

Распорядился:

– Передать по ходу сообщения! Приготовиться к отражению атаки врага. По мотоциклам…

Мотоциклисты, считай, вплотную к позициям подрулили, сейчас их заметят.

– Огонь!

Бойцы, томимые ожиданием приказа, одновременно в восемнадцать стволов произвели винтовочный залп. Заработал «дегтярь», ручной пулемет, в руках Гаврикова.

– Прекратить стрельбу! Сержант, быстро одно отделение к мотоциклам, по возможности укатить их за позиции.

– Есть!

Звук выстрела и поднятый прилетевшим снарядом сноп земли тут же заставили изменить планы. Немцы не дураки.

Превозмогая страх, Апраксин отлепился от земляной стены, способной защитить от непрямого попадания.

– Отставить! Всем укрыться на дне окопа! Наблюдателям не зевать.

Утюжили снарядами их добрых минут десять, потом…

– Т-товарищ лейтенант! Т-танки на нас двинулись, – проорал Сечкин, один из выставленных наблюдателей.

Апраксин выглянул из окопа.

– Приготовить гранаты. Действовать, как учил. Гавриков!

– Здесь!

– Пехоту отсечешь.

– Знаю.

Да-а! Бойко в лучшем положении. Его взвод на той стороне дороги, только подальше метров на триста будет. Расположился уступом ближе к лесу. Его пока не трогали, а он «молчал». Тоже верно сделал. Ну!.. Ого! Вот и кавалерия! Не бросил майор своих, прислал-таки подкрепление.

Из лесного массива, свернув с дороги, прямо на поле разворачивались для ведения стрельбы три быстроходных бэтэшки. Бойцы их заметили тоже. Кто-то радостно воскликнул:

– Живем, братцы! Наши!

Перед взорами обеих сторон развернулась дуэль «железных кулаков», тяжелая и быстротечная. Апраксин первый раз в жизни видел, как горит железо. Все три танка пылали факелами за дорогой, неподалеку от их окопов, успев подбить лишь одного «немца», заставив его также полыхать огнем. Второй фашистский танк был лишен хода, по причине поврежденного катка и гусеницы на нем, но стрелять был в состоянии.

В процессе боя бронетранспортеры, выгрузив подразделения наружу, развернулись строем, пулеметами поддерживая собственную пехоту, неводом охватывающую пшеничное поле, стреляющую во все, что движется. А ведь заметно, что сейчас немчура допрет до выживших каким-то чудом танкистов, со стороны неприятеля прикрытых дымной завесой трех «костров». Им бы помочь! Только… мозолит глаз постоянно стреляющий последний оставшийся целым немецкий танк. И ведь вот он… рядом совсем, только голову не поднять. Немецкий танкист-пулеметчик беспрерывно долбит очередями по позициям конвойщиков.

– Ур-ра-а! – стройно, но жидковато пронеслось несколько сзади, с противоположной стороны дороги.

Бойко?!

Лейтенант, пригибаясь, виляя ящеркой, пошел по ходу сообщения. Голова гудела, как после сильного перепоя. Во всяком случае, и другие симптомы также не слишком отличались. После того, как пару раз приложило близким разрывом снаряда, соображалка работала туго, жутко и пыльно сушил слипшийся рот. Только обстановка не та, чтоб на себе внимание заострять, он не сам по себе, с ним его люди. Люди… Вот они… Лепешкин, Серенко… Оба, прикрытые тонким слоем грунта и пыли, лежат под ногами, невидящими взглядами уставившись в пустоту. Сколько же он бойцов потерял?.. Нет, бой не закончен, отвлекаться нельзя.

Скорее почувствовал, чем услышал близость железного монстра рядом с его позицией. Высунулся.

Банг! Шух!.. Банг!

Танковая пушка лупила в сторону поля, туда, где захлебнулось русское «ура». Когда только «немец» успел через окоп перебраться?

Танк, подставив половину кормы в распоряжение лейтенанта, перемолов траками насыпь окопа, казалось, огромной махиной перебравшись через ров, встал. Вот и можно наконец-то воспользоваться гранатой, которую, считай, весь бой проносил в руке, не выпустив ее, даже когда присыпало землей. Ага! РПГ-40, фугасная, противотанковая. Примерился. Отвел правую руку в сторону, так, чтоб свободно выбросить килограмм с гаком «живого» тротила на десяток метров. Бросок.

Граната сама после броска автоматически встанет в боевое положение, а при соприкосновении с машиной сдетонирует и взорвется. Апраксин, присев на дно окопа, прижался к его стенке.

Взрыв. Тряхнуло, сдвинув на лейтенанта земляное крошево и пылевую пелену. Обрадоваться не успел, как еще раз тряхнуло не по-детски, громким взрывом заставив вжаться в дно, превратиться в подобие эмбриона. Спасительная темнота наконец-то дала возможность расслабиться, уйти от проблем.

…Маршируя по плацу, подразделение напоролось на зама начальника училища, пристально наблюдавшего за передвижениями курсантов. Старшина остановил строй и после команды «смирно», как положено, старательно доложил старшему начальнику:

– Товарищ полковник, третья учебная рота следует на занятия!

– Не следует, а яйца по земле перекатывает, – был ответ…

Импульс от выговора недовольного начальника заставил вздрогнуть и… с трудом, но открыть глаза.

Что с ним? Все тело будто через жернова пропустили. Голова трещит неимоверно, а еще ноги. Постоянно ноющая боль. Где он?

Глаза ловили сплошной потолок из низко надвинувшихся ветвей деревьев, покрытых листвой, а до слуха доходило частое постукивание и скрип, вроде бы как тележных колес. Апраксин, схватившись за деревянные боковины той конструкции, на которую его положили и куда-то везли, попытался приподняться. Получилось только дернуться вверх и снова отвалиться на спину.

– Ай! – вырвался из горла крик боли.

Тут же, через новый поток этой самой боли, услышал:

– Тпр-ру-у! Сто-ой!

Лицо сержанта Данилова наклонилось над ним. Подчиненный, с любопытством визуально обследовав состояние взводного, уставился в глаза. Рот, растягиваясь в вымученной, ненатуральной улыбке, выдал вопрос:

– Товарищ лейтенант, оклемались?

– Что со мной случилось, сержант? – спросил, морщась, даже говорить было сложно, скорее прохрипел.

– Так это, на восток пробираемся.

– А взвод где?

После ненадолго повисшей тишины услышал тихий ответ:

– Нет взвода… Из всех только нас трое и осталось. Вы, я да Гавриков…

– Ум-м-м! – застонал, только уже не от боли, а от безысходности.

Данилов, будто совсем добить захотел, докончил невеселое повествование, окончательно лишив взводного иллюзии на хоть какое-то положительное восприятие действительности.

– Взвод Бойко тоже полег. Может, и вырвался кто, только разве теперь узнаешь? Взводный их в атаку повел. Так знатно поднялись! В штыки, на «ура»! Думал, сомнут немца. Только их из пулеметов, что на консервных банках стояли, как есть покосили.

Апраксин услышал, как кто-то у него в ногах всхлипнул, но рассмотреть – кто – толком не мог. Спросил:

– Плачет?

Данилов кивнул.

– То Тшилаба плачет. Весь их табор сгинул. Они до позиций ротного стремились пробиться, а там уже галичане хозяйничали. Подобрались лесом, гранатами третий взвод забросали, а опосля – кто жив остался, кого постреляли, кого зарезали. Только нам в спину ударить хотели, а тут цыгане… Тшилабу с дитем Михаил привел.

– Кто-о?

– Беженец к нам прибился. Кстати, вы ему тоже жизнью обязаны. Когда боеприпас у танка сдетонировал, товарищ лейтенант, вас и засыпало. Гражданский за карабином в окоп спрыгнул, стон и расслышал. Откопал. Вам оторвавшимся катком по ногам удар пришелся.

– И где этот гражданский?

– Они с Гавриковым тропу разведать пошли. Националистов по лесам много бродит, не хотелось бы нарваться на их засаду. О! Кажись, возвращаются.

Действительно, по тропе с поросшего лесом косогора спускался красноармеец Гавриков, ничуть не согнувшись под тяжестью «дегтяря» на плече. Молодой, но весьма крепкий парнище, широколицый, толстогубый, щекастый, курносый сибиряк, в рваном обмундировании. Сержант, не повышая голоса, задал вопрос:

– Второй где?

– Ща подойдет. О! В чувствие пришли, товарищ лейтенант? А то уж мы думали…

Сержант оборвал словоизлияния:

– Дорога как?

– Свободна. Федорыч, ты б видел, как Михайло по лесу крадется. Эт-то что-то! У нас так не каждый охотник сможет!

– Меня обсуждаешь, Витек?

Словно из-под земли из-за кустов появился молодой парень в испачканной рубахе, в штанах, пошитых из грубой синей ткани и по бокам прошитых желтой нитью, в туфлях на тонкой подошве.

Когда неизвестный ему человек встал рядом с повозкой и своим взором окинул его, раненого и увечного, Апраксин даже удивился показавшейся вдруг доброте и свету в его глазах. Удивительно! Обычно так смотрят на людей служители культа. Может, он из этих? Ну, там… обычный поп, что ли? Молод только очень. В руках парень держал короткий карабин польского производства, штык-нож от которого он заткнул со стороны спины за ремень на поясе. Если б это был боец их взвода, Данилов даже в такой ситуации запросто взгрел бы за внешний вид. Пижон городской, понимаешь ли! Но… как говорится. А еще, сержанта просто на подсознании поражала внутренняя сила встреченного на войне паренька. Вроде ничего особенного в словах и голосе, но только взглядом поведет и мнение выскажет, а хотелось принять сказанное к исполнению.

– Петр Федорович, метров через триста с тропы в сторону свернем. Чуть проедем, и привал объявляй. До ночи отсидимся.

– Чего так?

– Местные жители балуют. Немцы вперед ушли, а эти сволочи отловом красноармейцев и беженцев занялись, на тропах «рогатки» выставили. Сам видел, потому и Витьку назад отослал. Уж очень шумно ходит, как топтыгин в малиннике.

– Напраслину возводишь, Миша! – обиделся тот.

– Цыть! – Данилова другое беспокоило. – Ночью-то как пойдем?

Парень подмигнул.

– Ночью спать нужно. Перед самым рассветом двинемся.

Действительно, гражданский нашел место, забились, что называется, в самый медвежий угол. Пока Данилов сам раскладывал нехитрые пожитки и остатки еды, найденные в цыганской повозке еще первого дня, на тонкие ломтики резал сало и лук, пока Гавриков обустраивался в «секрете» по ходу колесных приметин в траве, а цыганка, оставив сверток с ребенком, скрылась по своим надобностям в кустиках почти непролазной поросли, парень встал у телеги с раненым. Наконец-то представилась возможность спокойно поговорить. Хотя сам Апраксин не торопился начинать разговор, отчасти и потому, что молодая цыганка перед тем, как уйти, что-то невообразимое с ним сотворила. Почти утихла боль, а ей на смену пришла апатия. Скорей всего, это состояние с ним подметил прибившийся к отряду парень, поэтому, постояв у телеги, отошел прочь, думая о чем-то своем.

За локоть тронули. Слегка прикоснувшись, парень даже не сразу заметил, что рядом стоит цыганка, на автомате спросил:

– Со ту камэс, Тшилаба?[2]

– Ты по-нашему говоришь, гаджо?[3]

– Слегка.

– Брешешь ведь?

– Слегка.

– Ту кацыр сан?[4]

– Издалека.

– Дай мне свою руку.

– Зачем? Свою судьбу я и так знаю.

– Дай!

Протянул ладонь цыганке. В глазах ни грамма сомнения и недоверия к молодой гадалке, не тот случай. Пусть смотрит, если желание есть. Сама Тшилаба, изучив линии на его руке, лишь рот хотела открыть, когда осадил:

– Не надо. Ничего не говори.

– Не веришь?

– Почему же? В жизни происходит много невероятных чудес. Ты даже не представляешь, сколько.

– Представляю, чужак. Ты даже не представляешь, насколько. Попросить хочу.

– О чем?

– Ребенка моего не бросай. – Мотнула головой в сторону повозки, на которой помимо лейтенанта находился сверток с мелкой, почти всю дорогу спавшей девочкой. Повела подбородком в сторону сержанта, закончившего с приготовлением пайки и в свою очередь прислушивавшегося к их разговору. – Данилову ее отдай, он пристроит в хорошие руки. Пусть хоть одна душа из табора живой будет.

– А ты?

– Я?.. Я скоро уйду… к остальным. Мами[5] Зара сей ночью приходила, сказала – пора мне.

– Так не слушай ее. Ко мне ближе держись, выберемся.

– Ты выберешься. – Снова мотнула головой в сторону Данилова. – Они выберутся, если тебя держаться будут. Я – нет.

– Глупо.

– Да… Мами Зара сильная шувани[6] была.

– Ладно. Твое дело. С лейтенантом что?

– Боль я ему сняла, но она никуда не исчезла. У него колени и кости ног раздроблены. Чужак, после того… ты документы его прибери… с Даниловым я поговорю.

– Выходит, и ты шувани?

– Я – Тшилаба, ищущая знания.

После того как поели, бабенка не успокоилась. Каретников не стал смотреть, как она окучивает Данилова. Взяв карабин, ушел сменить в «секрете» Гаврикова. Не просто улегся в освоенном красноармейцем месте, пробежался к тропе, а там и по ней прогулялся как раз в сторону, куда решил уводить неожиданно повиснувших на его плечах бедолаг.

Вот уж действительно наказали его патриархи… Когда приговор объявили, да и после, перед самой «отправкой», только одна мысль в голове и витала. Типа, что бы ни случилось, пора прекращать существование во второй ипостаси. Свою миссию он худо-бедно исполнил, смысла дальше небо коптить точно нет, без него с остальным сама реальность справится. А поди ж ты, как на войнушку угодил, сразу будто в башке выключатель перещелкнули. Сила привычки сработала. Не просто выжить, а еще и врага победить. Ну и кто он после этого? Вот то-то и оно…

Лес затих. Не слыхать ни шорохов, ни иных посторонних звуков. Птицы без боязни ведут привычный «разговор», а значит, поблизости чужаков нет. Он не в счет, Сириец вышколил, с лесом сроднил, для пернатых он все едино что добрый сосед.

Вернулся на место, устроился наблюдать, но больше «язык» леса слушал. Были бы гранаты, мог растяжки на подступах поставить, только их нет. Патронов и то мало, даже на пулемет полдиска боезаряда осталось, а приспичит, так хоть прикладом отбивайся. Чуть сумерки тронули чащу под сенью ветвей, Данилов пришел на смену.

– Как тут?

– Все спокойно. Петр Федорович, тебя твой боец сменит, после снова я сменю его, а там, если все удачно сложится, поутру в сторону фронта двинем.

– Ясно.

– Тогда бди. Если заметишь чего, тревоги не поднимай, а сразу в лагерь уходи, там разберемся.

– Понял.

Лейтенант мучился, скрипел зубами от боли. Скорее всего, Гавриков «перевел» его из лежачего положения в наполовину сидячее. Вот еще маета предстоит. По-хорошему его бы к хирургам… самодельные лубки не спасают.

Увидев Каретникова, Апраксин поманил рукой. Михаил, шагая, между тем вопросительно повел подбородком в сторону цыганки, расположившейся под телегой и баюкавшей ребенка. Тшилаба, поняв жест, ответила:

– Не могу я его постоянно в состоянии овоща держать, у самой силы не те.

Кивнул, соглашаясь. Встал у распряженной телеги.

– Терпи, лейтенант. Когда в путь тронемся, цыганка боль снимет.

Апраксин не принял объяснений, несмотря на боль и немощь, взыграло ретивое.

– Ты сам вообще кто будешь?

– Лейтенант Каретников, Михаил. Военная разведка.

– Разведка?.. Что ж вы так наразведывали, что драпать приходится?