– Да не переполнятся печалью ваши сердца по павшим товарищам, и тем, кому еще предстоит пасть. Ибо они пригреты на груди бога спящего, но живого и благостного; да будут радостны помыслы ваши, ибо ненужная скорбь и недостойные стенания вырывают из созерцательного эфира, привлекают дух обратно, а это не желательно и пагубно, ибо видите нелицеприятный вид вместилищ его и зарождающийся запах? Нет же, говорю я вам и слова мои истинные – они послужили великой цели борьбы и похода за Веру, и таким образом погашены все долги их и уже начертанная судьба очищена, ничего их не держит, так пусть же летят их души прочь!

А смиренно потупившие взор послушники усердно крутили обмотанные кожей ручки, по средствам ременных передач приводившие в движение бесчисленные бронзовые барабаны шестиколесной молитвенной машины.

И было решено по традиции воздвигнуть пять пирамид из отрубленных вражеских голов, по числу павших героев, а отважные сердца их, печень, легкие и селезенки разделены и съедены.

С приближением сумерек зажглись костры, и началось подлинное ликование. Подтащившие обоз смерды, жадно лакающие щедро пролитую лужами кровь, мародеры, алчущие наживы средь скудных пожитков побежденных, счастливые насильники, любители теплого мяса и податливых трупов, воевода Рей, в исступлении лижущий обагренный клинок, не замечающий, как кровь из разрезанного языка смешивается с неприятельской, и посреди всего этого помешательства – Констант, быстро водящий поскрипывающим пером по бумаге, стоя на штабеле трупов как на кафедре.

– Это будет жизнеописание величайшего из полководцев современности, – поясняет он в ответ на вопросительный взгляд Сандра. Он обмакивает перо в прикрепленную к поясу латунную чернильницу, и, перевернув страницу книги в железном переплете, начал очередной абзац. – Покуда события не поросли былью важно, чтоб даже самая мельчайшая деталь иль произнесенное слово не были потерянны для будущих поколений.

– Хм, – в замешательстве хмыкнул Сандр. – Только не фиксируй вот этого, – и, развязав штаны, помочился на трупы. – Все недосуг было как-то, – смущенно пробормотал он.

– Как скажите, как скажите, князь, – Констант задумчиво поживал кончик пера, собираясь с вдохновением.

А расплывавшийся в небе закат являл лазурный океан, где облака, переливаясь всеми оттенками от густого бордового до пронзительно ярко-алого, были подобиями чудесных затерянных коралловых островов.

Вета – в покосившейся башне из красного кирпича. Окна ее выходят на три времени года: тут стучит певучая весенняя капель, сбегая ручейками с величественных развалин, бурая листва засыпает вспоротые мостовые, над которыми торчат скрученные чудовищной деформацией деревья, там – заросли серого бурьяна колышутся под теплым летним дуновением. Ворота же башни, сорванные, покоились под снегом.

У него длинные прямые черные волосы и фиолетовая кожа, на плече его застыл ястреб, и при ближайшем рассмотрении становиться видно, что лапы птицы давно и глубоко вросли в плоть и кости. Он носит легкий эластичный панцирь, по-видимому, из чешуи дракона, поверх свободных одежд, не имеющих определенного покроя, тюрбан и шлем, который украшен вставленными самоцветами, закручивающимися спиралью к верхушке, где переливается великолепный большой сапфир. Таков Вета, покровитель нерожденных. Руины и переплетенные кишки катакомб – таковы его владения.

В круглом пустом зале, где под закопченным дырявым куполом в ржавых держателях торчат древки съеденных молью знамен и танцуют пылинки в пробивающихся снаружи лучах, в зале, где из мебели стоит один лишь грубо сколоченный престол, а стены с обвалившейся штукатуркой сейчас задрапированы извлеченными из запечатанных сундуков шпалерами, с вышитыми изображениями августейшего покойника, сохранившиеся от прежних хозяев башни, возникает движение. Что-то гораздо менее осязаемое, чем тени собирается в комок. Вкрадчивый девичий голосок шепчет, плывет по помещению, дразня.

– Неверный возлюбленный!

Вета нарочно отворачивается, но двое нерожденных, что охраняют вход, сохраняют невозмутимость, происходящее остается за гранью их восприятия. Массивные бронированные головы, толстые загривки, склоненные спины, влажные семипалые лапы сжимают заряженные пищали, застывший взгляд бездонных черных глаз-бусинок – такова его личная охрана и Вета нехотя оборачивается на зов.

– Опять ты. Все то же, – в его голосе сквозит неприкрытая усталость и разочарование.

– Ты же должен понимать, что возмездие за неразделенную любовь не имеет границ.

– Ага! И чем беззаветнее была та любовь, тем сильнее, неистовее теперь ненависть. А мстишь ты – постоянно докучая мне.

– Дерзкий мальчишка! – бестелесный голос теряет девический тембр, в нем слышится затаенное шипение гадюки.

– Мальчишка? – Вета удивленно поднимает бровь, крупные ограненные алмазы, вставленные в его пустые глазницы, саркастически блеснули.

– Да негодный маленький избалованный гаденыш! Таким ты был – таким ты для меня и останешься! Наказать тебя за все мало. О, как бы я хотела свести тебя с ума, но, увы, это невозможно.

– Поэтому, не имея власти причинить мне вреда напрямую, ты решила достигнуть цели руками наемного героя, что направляется сюда? Очистить мир так сказать от скверны? Что ж – умно, но что будет, коли и он потерпит фиаско? Какой удар по самолюбию, способно ли твое давно подгнившее сердечко пережить еще один позор? Что же ты будешь делать? Уж не попытаешься посеять семена раздора в ряды моих подданных, тех, кого я называю единственной и верной своей семьей за всю историю существования. Но это же будет грубо и примитивно, согласись. А как же былая утонченность?

– Когда ты возвратишься ко мне, я заставлю тебя горько пожалеть о том поступке! Ты заплатишь за каждую минуту, проведенную на поверхности. В сто крат! В тысячу! О, да, ты знаешь, о чем я говорю, ты помнишь!

– Я познал такие изощренные страдания, такие тайны открылись мне, пока я поднимался к поверхности, что теперь меня трудно чем-либо напугать или поразить, – слова и тон говорящего никак не вяжутся с обликом десятилетнего мальчика, и когда он продолжает, слишком много усталых морщин пролегают в уголках губ. – Вот поэтому я ненавистен самой судьбе. Однако же тебе пора убраться надоедливая девчонка.

Просеменив через зал, он забирает пищаль из лап безропотно отдавшего смертельное оружие чудовища, и спускает курок, стреляя навскидку, не целясь, скорее для острастки, чем желая в действительности поразить бестелесную тень.

Раскаленный металл, не причинив вреда, проносится через таинственный сгусток и ударяет в стену. С тихим смешком тень исчезает. Обеспокоенный грохотом в зал ворвался худой горбун, обнаженный и, как кажется, напрочь лишенный каких бы то ни было признаков пола.

Окинув беглым взглядом недоуменно пялящихся стражников, он подскочил к Вете и приобнял за плечи.

– Что стряслось, хозяин?

Вета, морщась, отбросил дымящуюся пищаль. Руки и плечо нещадно саднило отдачей.

– Ничего особенного. Просто вспомнил, что когда-то и у меня тоже были эмоции.

Горбун озадаченно поглядел на прореху в шпалере, которая приходилась как раз на голый узловатый череп изображенного на ней Мертвого Божества. У того грубые надбровный дуги, свирепый взгляд одержимого, нижняя часть лица поросла жестким волосом. Вокруг змеятся вышитые пентаграммы и орудия пыток.

– Такая внушающая трепет картина, хозяин… – в его голосе – укоризна.

– А, заплесневелая рухлядь! – отмахнулся Вета. – Нужно начинать жить настоящим.

– Значит, можно порвать на портянки, да хозяин? – с готовностью осведомляется горбун.

– Нет, оставь.… У меня есть для тебя другая работенка.

И шли они редеющим железным потоком по местам великих запустений и не зарубцевавшимся до конца шрамам отгремевших битв, оставляя за собой курганы да обгоревшие кости стоянок.

На тайном совете:

– Горе нам, вторгшимся в окаянные земли! Язвы съедают наши тела, некоторые лысеют, другие, наоборот, обросли шерстью, третьи – ослепли! К чему все жертвы, я спрашиваю собравшихся, к чему сражения без конца не приносящие практически никакой выгоды? Где же обещанные сокровища, когда путь домой? Увы, нам! Нужно воротиться назад! Довольствоваться первыми попавшимися пленными. Но как вразумить князя?!

Рослый сотник тяжело вздохнул:

– Излишнее упрямство и обычное отроческое самомнение – то еще пол беды. Главная опасность в том, что этот лукавый чужак, шафрановый жрец, этот Дмитр, уж не знаю, как, но возымел исключительное влияние на нашего обожаемого господина. Он коварно раздувает дремлющий глубоко в душе юноши огонек врожденного безумия.

– Проклятый колесник! Это все он, духи наших сгнивших предков оставили нас, и удача отвернулась, мы все обречены! Обречены!

– А все его молитвы над раненными не стоят и пары добрых игл, – вкрадчиво заметил глава эскулапов.

– Нам нужно немедленно возвращаться, весь этот поход – надувательство, а цели – неясны, сплошная фикция. Уж не по поручению своего сюзерена действует он? – понизил голос поведавший жизнь казначей. – С целью ослабить нашу державу, чтобы пала оная легкой добычей завистливых соседей!

– Я давно подозревал сие! – воскликнул воевода Рей. – Все что нам нужно – это молниеносная победоносная компания, а не бесконечные стычки со странными племенами и непонятными существами.

– Точно! – охотно подхватил проворовавшийся стряпчий, не без выгоды для себя ведавший снабжением, а присутствовавшие заговорщики одобрительно зашумели. – Пусть не ради уступки невзгодам, но во имя свободного будущего наших детей и гордой независимости отчизны нужно немедленно предпринять крайние меры!

– Повернуть вспять!

– Удушить жреца!

– Умолять князя!

– Устранить больного мальчишку.

– Кто молвил такое? – пробасил воевода в воцарившейся тишине. Заговорщики, воодушевленные грандиозностью планов спасения, испуганно замолкли, устрашившись собственной дерзости.

– Ну, скажи ты, – толкнул локтем Константа обеспокоенный казначей. – Иначе все эти расхрабрившиеся мужи сейчас разбегутся, поджав хвост, точно стая поскуливающих щенят.

– Даже не будь пагубного влияния, из Сандра уже никогда видимо не получится пекущийся о благе своих подданных справедливый владыка, и тут не моя вина как воспитателя, – Констант сокрушенно развел сморщенными руками. – Я сделал все что мог, но колдовское видение завладело всеми помыслами моего любимого мальчика, ведьма, он далек от реальности, ее никчемными розысками, мечтами о встречи заняты все его помыслы. И хоть я материалист и не верю в запредельные эманации, но тут я явственно чувствую и вижу тревожащую тень неведомого зла. Он глух и слеп к страданиям и смертям, что творятся вокруг. Давеча он прогнал искуснейших куртизанок, заявив, что никто не может сравниться с его избранницей, коею он намеревается провозгласить госпоже будущей империи, всего сущего, к ногам прекрасным которой непременно должен припасть весь мир!

– Кланяться девке? Измена! Позор! Гнусное противоестественное кощунство! – загалдели заговорщики.

Воевода Рей задумчиво:

– Говорят, что в самом начале истории по земле бродили исполины, и горы им служили столами. Планета извергала ядовитые испарения и лавовые потоки, от которых негде было укрыться, ураганы и дожди хозяйничали над ней, и все это ранило, жгло нежную кожу первенцев – несовершенные творения несовершенных творцов, несчастные были вывернуты наизнанку. Затем, повзрослев, боги принялись все переделывать, в ходе неоднократных пертурбаций мир стал таким как сейчас. Но те наследственные воспоминания о невероятных мучениях, запертые в бездонных темницах подсознания, порой прорываются на поверхность реками сжигающей боли в потомках; такие страдальцы хоть и не виновны, тем не менее – порочны, непредсказуемы и опасны для окружающих, они деспотичны и сумасбродны в своих устремлениях. Я веду к тому, что необходимо избавиться от грозящей всем нам напасти, убрать этого сумасбродного выскочку, непризнанного новоявленного князька. Я сказал.

Посвященные зашумели.

– Кто же отважится соперничать с погубившим Падшего?! Выходит он и сам полубог, ведь доподлинно ничего неизвестно об истинных родителях Сандра. Существует даже предание, что когда он появился на свет, то вместо плача исторг только горестный вопль: «Опять?».

Констант потупился, впрочем этого никто не заметил.

Рей успокаивающе воздел облаченную в бронированную перчатку длань.

– Да, я знаю, знаю не меньше вашего, что у выскочки хватило изрядной доли безрассудства вступить в поединок с тем существом. Но не это ли явственное доказательство его безумия? Знаю так же, что, ненавидя, вы все еще трепещите перед ним, не смея вступить в пререкания, не то, что открыто бросить вызов. И последнее – знаю способ. Яд. Правда, после него невозможно будет приобщиться и вкусить божественной плоти, но ведь кому нужно прикасаться к родовому проклятью, не так ли?

– Так! Так! Но кто возьмет на себя самоубийственную миссию?

– Он пьет из сосуда, выточенного из самородного серебра, способного мгновенно нейтрализовать любой яд, скорее дань традиции, чем необходимая мера предосторожности, ведь князь, не замечая косых взглядов, не ждет никакой подлости, – Констант обвел долгим взглядом в напряжении притихшее собрание. – Я как не состоявшийся наставник приму на себя тяжкое бремя и преломлю с мальчиком в последний раз хлеб.

Шатер тут же взорвался благодарственными овациями.

– Ты герой, уважаемый Констант! Мы постараемся снабдить тебя сильнейшим противоядием, буде твоя воля. Никто никогда не забудет твоей искупительной жертвы на благо народа и отчизны!

Констант лишь грустно улыбнулся в поредевшую бороду.

– Общеизвестно, что в волчьей стае на первом месте всегда должен быть сильный вожак. Иное означает насилие на природой, ибо часть людей амбициозна, страстна, достойна, другая же в большей своей массе – ни на что не пригодна, кроме как, в лучшем случае, служить постаментом трона. Отними у стаи вожака – она передерется, отбери всех предприимчивых инициативных индивидуумов – и останется свора безмозглого скота, которая разбредется и сгинет. В минуту наивысшего кризиса, за отсутствием наследника, я приму всю ответственность и возложу на свои плечи тяжкий гнет власти, – торжественно провозгласил воевода Рей. Его маленькие ледяные глазки внимательно оглядели заговорщиков. – И готов доказать это мечом, копьем иль булавой с любым, посмеющим бросить вызов.

Сомневающихся не нашлось. На том и порешили. Если и были недовольные таким единоличным решением, то в прения они не вступили.

Возлежа за уставленным изысканным, в коей мере позволяли суровые условия кампании, столом, в окружении ближайших сподвижников – ибо он не нуждался в друзьях и советниках, уверенный в безусловную исключительность собственной роли, – Сандр презрительной прохладной ухмылкой на устах принимал лебезивших послов очередного задрипанного городишки выказавшего покорность.

Внезапно он испытал сильнейшее головокружение, недожеванная трапеза пошла горлом, а сам он ступал по раскачивающемуся мосту, свитому из жемчужин. Раздваивающимся сознанием он ощущал, как его волокут, тащат куда-то, толчки и дождевые капли на лице. Жемчужный мост с гулом раскачивался, набирая амплитуду, все сильнее и сильнее, балансировать стало невозможно и Сандр присел силясь вцепиться… но руки не нашли опоры. Удерживавшие нити порвались и он, кувыркаясь, полетел в серую бездну.

Вот смиренно стою у закрытых дверей, держа корзину с дарами. Вкусите же дары смерти, и да будет благословенна она, дары приносящая. Дар первый – отрешение от страха, врагов и забот, дар другой – прекращение страданий. Третий дар – бегство в уединенную обитель.

Он ощущал себя абсолютно голым и беззащитным, бледной микроскопической точкой на бесцветном полотне.

Которое начало изгибаться пока не стало гигантской фигурой Привратника. Когда-то тот был подневольным гребцом на галере, пока не бежал, оставив извергам свое прикованное перегрызенное запястье. Ему удалось перетянуть раны и заточить оголившуюся лучевую кость о прибрежные камни и сим отбиться от преследователей. В конечном счете он все же скончался от заражения крови, но счастливый и свободный, как птица морская. Теперь, беспредельно могуч, ужасен и грозен, он охраняет Дом Смерти от посягательств живых, защитник почивших и гроза некромантов. Сандру он не причинит вреда.

– Все, что когда-либо существовало, а затем умерло – находится здесь. Однажды безутешная юная вдова пришла искать дух пропавшего без вести мужа, и я милостиво позволила ей попытать счастье. Девушка долго бродила, по человеческим меркам, так долго, что теперь она только горсточка истертой пыли, которую последний выдох гонит по коридорам, но так и не прошла и малой части Дома, – был голос, но ничто не нарушило тишины.

– Кто ты?

– Я – бесформенная субстанция, булат и болезнь, я – клыки и когти, я же – яд и дряхлость. В образе прекрасной искусительницы я явилась однажды, голодом, ранами и лишениями выщипывала твоих спутников, ибо хотела быть всегда рядом с влюбленным суженным, безымянными дружинниками, потерю которых ты едва ли замечал, падала вокруг тебя в битвах; мое присутствие ощущаешь повсюду, ибо я возлюбила тебя с детства и оберегала, неосознанно ты уже и тогда тянулся ко мне. Я та, какой ты меня захочешь, ведь я – Некра.

Образ ее сложился из притянувшихся отовсюду светлячков, парящий и почти неуловимый, но такой же притягательный и прекрасный, точь-в-точь как тогда под ночным небом.

– Я искал тебя повсюду, мне говорили, что тебя давно нет, – только и смогло вымолвить то, что оставалось от Сандра.

– Я знаю.

– Теперь я нашел тебя.

– Да, это так.

– И мы будем вместе!

– В какой-то мере. Не совсем. Да, не думаю.

– Но… но почему?

Некра улыбнулась и стала совсем осязаемой, такой земной и теплой, казалось, только протяни руку… но именно этого почему-то никак не удавалось сделать. Сандр смотрел, как бьется жилка на ее изящной шейке, как насмешливо жгут изумительные карие глаза.

Она подплыла к круглой дыре.

– Я открою тебе сокровенное – ты находишься внутри Грезящего Бога, ведь то, что называется Домом Смерти – не более чем извилистые ходы, бесконечные переплетающиеся коридоры, пробуравленные могильными червями в священном монолите его мозга. Видишь?

Аморфное светящееся вещество лениво ползло посередине тоннеля. За ней в отдалении маячила еще одна. Янтарные, бирюзовые и коралловые огоньки, отделившись от стен, плыли по воздуху в ритме беззвучного танца. Если здесь был воздух.

– Это Его мысли, – в ее шепоте звучало благоговение.

В стене тоннеля открылось крохотное квадратное отверстие. Сандр почувствовал, что его против воли неумолимо затягивает туда.

– Что происходит? – как ему казалось, закричал Сандр.

– Те души, которые не распадаются, не уничтоженные и не преобразованные под воздействием различных причин, которые они накапливают при жизни, хранятся здесь, их же надо где-то складировать, глупенький, и тут я бессильна, любимый, вселенские принципы установлены не мною, они сильнее нас. Быть может Грезящий предается мечтами о них в ином, более совершенном мироздании.

– Но я не хочу! Я так жажду остаться с тобой, ты даже не представляешь! Все мои помыслы были о тебе одной! А сколького еще я не свершил!

– Увы! У меня было множество земных любовников, но ничего не вечно, ты знаешь, все приходит и должно уйти, освободить место новым брызгам искрящегося водопада жизни. Ничто не навсегда. Только я.

– Но ведь это несправедливо, не честно, так не может случиться, я так вожделел соединиться с тобой, как никто на белом свете, мы были бы столь счастливы на зависть богам!