– Вы все еще мне не верите, – сказал Оскар. В его голосе не было обвинения, только констатация факта. – Я познакомился с ней, чтобы предотвратить худший исход. Болезненный – и для нее и для меня. Она отказалась. Белла не допустила даже малейшей возможности, даже гипотетической, что может при каких-то обстоятельствах последовать моему предложению. Все бесполезно. Каждый раз мои увещевания ни к чему хорошему не приводят. И, боюсь, не могут привести.

– Каждый раз? О чем вы?

– Это уже было, – сказал печально собеседник. – Только за последние пару веков: частный детектив Кельвин – не знаю, как он пережил мое вмешательство. Боюсь, что я сломал ему жизнь. Возможно, и его другу тоже…

– У нас есть частные сыщики?

– Это было в викторианской Англии… Затем Алеандро Алем – начинающий политик в Аргентине. Он поверил во все и сразу, и даже пытался со мной торговаться… Затем милая девушка Лора Лейн Копач. – Уже знакомым жестом Оскар положил руку на лоб. – Это было недавно, вы уже учились в своем педагогическом институте. Какая была удивительная девушка.

– Что случилось с ней?

– Она погибла.

Дима не знал, что сказать. Игра пошла куда-то не туда.

– И еще, и еще… и снова это повторяется. Я знал. Мне не следовало даже пытаться. Не нужно стараться быть хорошим человеком. Нужно быть плохим, если необходимо. Действовать нужно решительно, как и положено функции. Пришел, исполнил, и к следующему объекту. Создатель хочет получить результат, а не мои рефлексии.

– Какую же вы несете в себе функцию? – Дима напомнил себе, что в его голосе не должно быть иронии. Спокойный тон, рассудительные интонации. Игру нужно вести правильно. – Чего хочет от вас ваш создатель?

– Теперь, когда вы можете понять мою природу, можно двигаться дальше. Ваш мир, уважаемый Дмитрий Николаевич, устроен вовсе не так, как вы привыкли думать. Он, скажем так, исполнен несколько сложнее. И как сложной системе ему угрожают изменения. Мой создатель хочет, чтобы я сохранил ваш мир в нынешнем виде, чтобы он оставался в текущей логической системе. Так что я являюсь вашим хранителем и защитником.

– От кого? Вы назвали этих людей: это они угрожали нашему миру? И поэтесса Белла Агарипова тоже в этом списке? Что же в них опасного?

– У них есть непозволительный дар. Он действует в соответствии с логикой другого мира, решительно отделенного от нашего, а значит всякий раз, когда эти милые и добрые люди, проявляют свой талант, они подвергают испытанию базовые основы этого мира. Моей целью вовсе не является лишение их жизни. Я только должен освободить их от ментального вывиха. Вот здесь под рукой у меня и лежит Разделитель, – собеседник похлопал по наволочке ладошкой. – С его помощью я отделяю рациональную природу человека от несвойственных ему возможностей.

Дима автоматически бросил взгляд на руку собеседника и вновь поднял глаза к потолку. По нему пробегали быстрые всполохи.

– И все же в этом есть что-то неправильное: избавление людей от вложенных в них талантов. Это похоже на выхолащивание, извините за такое сравнение, – на кастрацию.

– Мне больше нравится другой сравнительный ряд: опасной опухоли и врача. Хирурга, который отрезает инструментом злокачественную плоть, чтобы весь организм жил.

– Вы врач?

– Я инструмент.

Помолчали.

– Да, вам не позавидуешь. Выходит, моральная дилемма.

– Я функция, – повторил инженер. – Было бы проще не утруждать себя подобными размышлениями. Но если не выходить за рамки своих обязанностей, мои возможности будут сильно ограничены. Это может навредить делу. Понимаете? Моральные терзания, как плата за расширения функционала… Я не жду от вас отпущения грехов. Я вполне способен сам справиться с этим. И вы только подумайте, – Оскар повернулся и привстал на локте, – у меня действительно есть оправдание: если система позволяет мне так грубо в нее вторгаться, если она не сопротивляется вмешательству, значит все верно. Иначе был бы ответ другой стороны! Защитная реакция. Обязательно! Значит, я в праве, и я не плохой… человек.

Сказать Диме было нечего. Его собеседник, по-видимому, эти мысли давно обкатывает. Инженер снова положил голову на подушку.

– Вы тоже специалист, Дмитрий. А значит, функция. Как вы считаете?

Дмитрий Верховников задумался о том, что его профессия тоже никак не сводится к простой функции, она требует тонкого мастерства. Ведь в учениках, для которых он будет не только преподавателем начал науки, но и наставником, будет много всего: и таланты и зарождающиеся пороки. Он будет обязан лелеять ростки доброго и выпалывать душевные сорняки. Всегда ли можно твердо быть уверенным, что борясь со странными движениями души маленького человека, ты не уничтожаешь что-то необыкновенное, новое?

– Это ведь не один раз изобретено – разделение, – сказал Оскар. – Вот ваш Иван Грозный, реформируя аппарат управления, ввел опричнину. Чтобы отделить верное устройство государства от неверного… Оприч, то бишь разделение.

– Плохой пример, – поморщился Дима. – Про Грозного…

– Да?

***

Проснулся Верховников от того, что поезд стоял.

Через неплотно задернутые шторы в купе проникал яркий оранжевый свет фонарей. На часах было начало второго. Дима прильнул к окну. Они были на станции. Довольно большой – здание вокзала (оно осталось чуть позади) было выполнено в стиле послевоенного ампира, вывеска отсюда не читалась. Он хотел снова положить голову на подушку, но увидел на перроне фигурку девушки: характерную прическу с шиньоном на затылке, тонкий свитерок с поднятыми до острых локтей рукавами, и узнал собеседницу Оскара, поэтессу Белу Агарипову. В руке у нее был небольшой чемоданчик.

Верховников тут же неосознанно посмотрел на спальное место напротив. Соседа не было. Диму захлестнуло тревожное чувство. Ему показалось, что он смотрел на это опустевшую постель очень долго – чуть ли не минуты, но когда он перевел взгляд за окно, женская фигурка все еще была видна; девушка уходила по перрону к зданию вокзала.

Дима торопливо натянул штаны и вставил ноги в туфли, завязывать их было некогда; рубашку он застегивал уже на бегу, выскочив на перрон. Пиджак болтался на одном плече.

Верховников увидел именно то, чего боялся и во что не верил: вслед за девушкой, еще довольно далеко, но быстро сокращая расстояние, шел его ночной собеседник – Оскар Робертович Поуляйчюс. Ошибиться было невозможно: удивительно аккуратная прическа – волосок к волоску – вспыхивала вороненым глянцем под очередным фонарем.

– Гражданин! – Верховников оглянулся.

К нему обращался милиционер. Рука приставлена к фуражке, серо-голубой форменный плащ застегнут на все пуговицы. Лицо волевое и в то же время очень интеллигентное – лейтенант до удивительного был похож на актера Вячеслава Тихонова, только сильно моложе. – Гражданин, поезд «Москва-Свердловск» стоит на станции только пятнадцать минут. Будьте внимательны – не отстаньте от поезда.

Решение пришло тут же:

– Товарищ лейтенант, вы должны мне помочь! – выпалил Дима.

– Что случилось?

– Возможно, готовится преступление…

– Так… – милиционер нахмурился. – Старший лейтенант Шпаликов. Гражданин, попрошу предъявить ваши документы.

– На это сейчас нет времени, лейтенант. Я могу ошибаться. Даже наверняка ошибаюсь – пусть так. Но возможно девушке – она только что зашла на вокзал – угрожает опасность. Она – поэтесса. Вот видите, тот парень – он что-то затеял нехорошее. Он сам мне сказал, только я думал, что он шутит. Прошу вас, Шпаликов, – нет времени. Помогите мне остановить его…

Дима уже успел пожалеть, что обратился к милиционеру. Лейтенант смотрел на него с подозрением. Нужно было кивнуть на дежурное предупреждение служителя порядка и спешить дальше. А теперь от него не отвяжешься. За одним вопросом последует следующий. Эх!

Но милиционер вдруг среагировал. Видимо, что-то в словах Димы или в интонации было настоящее – заставляющее действовать.

– За мной! Быстро! – воскликнул лейтенант. И, схватившись пальцами за фуражку, первым побежал к вокзалу. Дима – за ним. На бегу он увидел кобуру на поясе у милиционера. Ему вдруг, представилось, что это совсем, как в кино: не может в реальной жизни такое случаться по-настоящему. Не с ним. Конечно, это недоразумение. Ошибка. И как же будет неловко. Дима глянул на милиционера.

Лейтенант истолковал его взгляд иначе:

– Ничего, не волнуйся. Там – зал ожиданий и буфет. Везде люди.

Ужас! Дима прямо видел эту картину: они вбегают, лейтенант – с пистолетом в руке, а инженер Оскар Робертович заворачивает в бумагу вареную курицу, купленную в буфете …

Задержались на секунду у дверей – тяжелые створки были прикрыты. В полутемном вестибюле (это был не главный вход) горел плафон со значком уборной, дальше слева висела табличка «Зал ожиданий поездов дальнего следования», справа – вывеска «Буфет». Наверх за спину шла широкая неосвещенная лестница.

– Там ресторан, он закрыт, – бросил лейтенант. – Я – в зал, ты – в буфет!

Милиционер, не оглядываясь, поспешил налево. Под вывеской он с бега перешел на быстрый шаг. Дима пересек пространство вестибюля и вошел в буфет.

Почему-то первое, что увидел Дима, был высокий столик, за которым стояла Белла Агарипова. Хотя он находился в неприметном месте, возле дальней стены. У девушки было ужасно растерянное лицо, бледное, даже на фоне светлых штор.

Возле нее стоял инженер Оскар. В ладони у него лежала продолговатая коробочка, а рука была приподнята таким образом, словно он преподносил поэтессе подарок.

– Слава Богу, это всего лишь недоразумение, – подумал Дима. Для него все выглядело, как отчаянный поступок отвергнутого поклонника. Последний шанс завоевать внимание капризной девушки.

Он в секунду успел оглядеть глазами буфет. Обычное заведение – скорее даже, кафетерий. Две освещенных лампами дневного света холодильные витрины: с беляшами, с уложенной горкой пожаренной любительской колбасой, вареными яйцами, сырками, бутылками кефира и лимонада. У настольных весов – полнотелая буфетчица в условно белом переднике и кокошнике. Деревянные счеты, тарелка для сдачи.

С десяток высоких столиков, по позднему времени только за двумя, стоя, ужинают-перекусывают мятые посетители…

– Оскар, остановись!

Дима повернулся на резкий выкрик.

В дверях буфета стоял давешний офицер – моряк с янтарным взглядом. Он и теперь был в чёрной морской форме.

Верховников перевел взгляд на столик поэтессы. Белла теперь стояла у стены, она прижималась к ней всей спиной, словно хотела вжаться в нее, спрятаться. Она отворачивала лицо от инженера, от его руки и того, что было в ней, как отворачиваются от электрической сварки, оберегая глаза.

– Голем, стой!

Оскар Поуляйчюс неохотно оборачивался на возглас. Футляр в его руке был приоткрыт. Вторая рука инженера бережно придерживала узкую крышечку футляра в открытом положении. А в футляре что-то блестело. Живое и яркое, как ртуть.

От этого изменчивого цвета у Димы в груди появилось странное ощущение. Его нельзя было назвать никаким словом. Определение просто не находилось. Но когда Верховников был маленький, еще даже не умел читать, его укладывали спать с книжкой, у которой были черные страницы. На этих пугающих страницах с ровными столбиками слов были нарисованы искалеченные, перекошенные звери, и родной мамин голос читал страшные стихи о скрюченных дорожках, по которым вечно гуляют скрюченные волки… Сердце замирало в груди, и было именно такое же необъяснимое чувство. Словно всю радость мира убрали с твоей дороги впереди… навсегда.

– Остановись! – офицер шел на инженера. В руке у него горел серебром обнаженный клинок. Морской кортик. Пустые черные ножны с блестящими золотыми кольцами покачивались на бедре у чёрного мундира.

– Что вам надо!? – лицо инженера удивленно вытянулось.

– Закрой разделитель!

– Вы не понимаете… Кто вы?!

От моряка до инженера Оскара оставалось только пару шагов. Но Дима облегченно вздохнул: поэтесса Белла Агарипова, воспользовавшись тем, что ее экзекутор отвлекся, выскочила в другую дверь. Позабыв возле столика, свой клетчатый чемоданчик, перчатки, сложенные на нем, одна на другую… но зато ей больше ничто не угрожало.

– У тебя не вышло. Спрячь жало, – сказал моряк.

Оскар скосил глаза на опустевшее место за столиком, послушно закрыл футляр и осторожно сунул его во внутренний карман.

– Значит, это ответ, – сказал он.

Моряк ударил кортиком. Дима вытаращил глаза, но инженер легким движением, очень точным, отбил руку с оружием. Отступил на шаг назад.

– Ответ другой стороны, – сказал Оскар. – Наконец-то.

Моряк взлетел в воздух одним ловким прыжком и ударил клинком сверху. Инженер отбил и этот удар, но оказался прижат к стене. По высокому сводчатому потолку, по громоздкой лепнине бегали фиолетовые кляксы, что-то фиолетовое поблескивало и в воздухе. Дмитрий Верховников забыл, что нужно дышать.

Вдруг пронзительно и невероятно громко закричала буфетчица:

– Прекратите хулиганство! Милиция!

Голос был такой непреодолимой силы, что на него оглянулись все. Даже, кажется, стекла задрожали в большом окне. Распахнулись двери, ведущие в вестибюль. В них стоял лейтенант Шпаликов.

– Граждане, что здесь происходит! – крикнул он. – Соблюдайте порядок!

Раздался грохот. Дима перевел взгляд обратно.

На месте схватки лежал опрокинутый столик. Тяжелая стальная ножка крестом смотрела в Димину сторону. Морской офицер тоже находился на полу. Он сидел, неловко подогнув одну ногу под себя. Рядом на цементной плитке, неубедительно имитирующей мрамор, лежал серебристый кортик.

Инженера не было. Там где он раньше находился, развевала белый тюль распахнутая створка окна.

***

– Так что конкретно он вам сказал, гражданин Верховников?

Дима оглядывал белизну далекого потолка. Ему казалось, что фиолетовое сияние еще дрожит на гипсовых завитушках верхушек колонн.

– Пассажир отстанет от поезда, – сказал морской офицер. – Ни к чему это, лейтенант. Все же обошлось. Мы сами разберемся. Пусть парень едет.

Лейтенант Шпаликов повернул голову к окну. За высокими шторами угадывалось начинающееся массивное, синее на черном, движение. Милиционер кивнул Верховникову. Дима побежал к выходу.

Верховников вскочил в первый попавшийся вагон. Он долго шел по качающимся коридорам, а перед глазами вставали фиолетовые всполохи и живое серебро кортика. Диме приходилось дотрагиваться рукой до поручня под окнами, чтобы вернуться к реальности.