2

«…Началась эта история давным-давно, в последние годы существования Советского Союза. Я только что поступил в один из престижных вузов Москвы и, чтобы избавиться от напряжения вступительных экзаменов, был безумно рад сменить обстановку. Такая возможность вскоре представилась: моя мать, актриса театра оперетты, предложила поехать с ней на гастроли в Донецк. Я с радостью согласился.

Этот южный город мне понравился. Современные здания соседствовали с изумительными постройками старины, мчащийся поток машин – с благоухающими парками, застывшими в вечном спокойствии. По тротуарам центрального проспекта прогуливались толпы людей, слышались обрывки разговоров, шутки, смех. Никому бы из них и в голову не пришло, что наступит время, когда раскинувшееся над ними небо озарится вспышками войны, а ужас и страдания станут неотъемлемой частью их жизни.

Я быстро освоился в театре; несколько дней – и меня знали большинство ведущих актеров и актрис. На спектакли меня пускали бесплатно, я обычно поднимался на второй ярус и прятался в темноте ложи. Уже знал героев и сюжетные повороты основных оперетт. И, что самое главное, интерес к театру только возрастал.

Это было великолепное время! Утром – пляж и купание в реке Кальмиус^[1], днем – прогулки по улицам города. А вечером – умопомрачительная музыка, героини в дорогих платьях, неистовые аплодисменты публики. Труппа приняла меня как своего, чему способствовала правильная политика общения. Ни слова о созданных сценических образах („Слишком далек от искусства“). С мужчинами – разговоры о политике или спорте, с женщинами – о местных достопримечательностях. Кстати, одной из настоящих достопримечательностей Донецка была красота местных девушек. Она поражала и восхищала. Точно проказник Лель своей игрой на дудочке заманил сюда первых прелестниц со всего славянского мира. Куда бы ни зашел – глаза разбегаются!

Однажды, в театральном буфете я с жадным интересом осматривал его юных посетительниц. „Ого, какая!.. Стоит познакомиться… А еще лучше с той, что расплачивается с буфетчицей…“

Но тут все они были позабыты, потому что вошла та, от которой перехватило дыхание. „Так вот каково оно, истинное совершенство!“, – подумал я.

Волны черных волос незнакомки ниспадали до пояса, черты лица были настолько пропорциональны, что сам собой возникал вопрос: сколько экспериментировал Создатель, чтобы добиться подобного результата? Фигура изящна и грациозна, от самого обычного покачивания головы по коже пробегал мороз, а дополнительную изюминку придавал слегка вздернутый носик, который она иногда морщила. Случайно я поймал ее взгляд, в нем соединились чарующий магнетизм и необыкновенной остроты ум, уверенность в себе и строгость, даже суровость, сопряженная с непонятной грустью.

Именно эти глаза не позволили мне подойти к ней сразу. Самоуверенный до невозможности, я вдруг засомневался: понравлюсь ли богине? Да и держалась незнакомка несколько вызывающе. Руки по-мальчишески засунуты в карманы модных джинсов. Рядом с ней была подруга, высокая и немного нескладная, которая суетилась перед красавицей, как служанка перед госпожой. А еще в их компании была очень пожилая, несколько тучная дама, возможно, мать или даже бабушка одной из девушек.

Нахлынувшая в буфет толпа помешала моему созерцанию незнакомки. Потом, перехватив бутербродов, все трое дружно покинули буфет. Я поспешил следом, ругая себя, что не решаюсь подойти, заговорить. Но… что-то упорно сдерживало.

Звонок, и это уже второй. Красавица со спутницами стали подниматься наверх. Ба! Они направились в ложу, куда я, как „сотрудник театра“, мог проходить бесплатно. Похоже, это судьба…

Погас свет, раздались первые звуки оркестра, и только тогда я решился появиться в ложе.

Я сразу заметил ее. Она сидела в первом ряду, облокотившись на край ложи. Позади было свободное место, и я пристроился там.

Закончилась увертюра, промелькнули первые сцены, когда служанка Айзенштейнов Адель договаривается с влюбленным в ее хозяйку Розалинду Альфредом пропустить его вечером в дом, получая в обмен приглашение на бал-маскарад к князю Орловскому. Действие оперетты быстро развивалось, а я никак не решался привлечь внимание незнакомки. Наконец появилась Розалинда, это для меня был отличный шанс:

– Ее играет моя мама, – шепнул я девушке.

И действительно, после этих моих слов красавица обернулась.

– Да, да, она самая, – подтвердил я. – А меня зовут Андрей, я только что поступил в Московский институт международных отношений.

Теперь я заметил, что нахожусь под прицелом глаз не только красавицы, но и ее „свиты“…

Началась комическая сцена, где Генрих Айзенштейн вместе со своим другом Фальком пытаются повесить Розалинде на уши лапшу, мол, ее муж отправляется в тюрьму, хотя на самом деле они спешат на бал-маскарад. Я же вновь попытался завязать разговор с незнакомкой:

– С тем артистом, что играет Генриха, мы вчера пили…

Тут на меня зашипели соседи по ложе, пришлось замолкнуть до конца первого акта.

Зато, когда опустился занавес и вспыхнул свет, я запел соловьем.

– Обожаю оперетту, мой любимый жанр. А вам она нравится?

– Да, – просто ответила незнакомка.

– Я представился, а вы нет…

– Валерия. – Ее голос вдруг стал холодным и отчужденным.

– Приглашаю в буфет. И ваших подруг тоже.

– Нет, благодарю.

– Почему?!

– Мне… всем нам нужно в дамскую комнату.

– Это займет у вас немного времени, а потом…

– Увидимся здесь.

– Когда?

– В начале второго акта.

– А если приду раньше?

– Не стоит.

Долговязая подруга и пожилая женщина вдруг взглянули на меня со странной грустью. Я понял, что своей настойчивостью стану только раздражать их всех. Поэтому сделал приветственный взмах рукой и отправился в буфет.

Сказать, что Валерия мне понравилась, – не сказать ничего. Однако я чувствовал, что-то мешало ей продолжить знакомство. Причин могло быть две. Первая: я ей не приглянулся? „Нет!“ – сразу возразила моя самоуверенность. Вторая: у нее уже есть друг? Плевать, уведу! Правда, друг может быть сердитым и злым. Ничего, и я не робкого десятка. За свою любовь могу постоять.

„Как я сказал? Любовь? А ведь я, кажется, не на шутку влюбился!.. Глупости! Я на такое не способен!“

Однако более находиться в буфете я не мог, – и опять помчался в ложу. Валерии и ее свиты еще не было. В томительном ожидании заметался по коридору. Первый звонок сменился вторым. В голове пронеслась тревожная мысль: „Валерия ушла, поскольку не желает со мной встречаться? Но я не сделал ей ничего плохого!“

И все-таки она вернулась! Та же походка, так же спрятаны в карманах руки… Нет, на сей раз только одна рука – правая. Левой она расчесывала волосы, да так эффектно, что я невольно залюбовался игрой ее длинных тонких пальцев. Заметив меня, Валерия быстро убрала расческу:

– Опять вы?

– Но я же сказал, что приду сюда после первого акта.

– Сказали, – вздохнула она. И, не смотря больше в мою сторону, опустилась на свое место.

Заиграла музыка, появился князь Орловский. Желая хоть как-то привлечь ее внимание, я сказал:

– Знаете ли вы, что изначально роль князя – женская? Не удивляйтесь, она была написана для женщины.

– Опять вы! Потише… – раздались рядом возмущенные голоса.

Нам упорно мешали объясниться. Я боялся, что этого объяснения не произойдет и после второго акта, и после третьего. Валерия уйдет, и я ее потеряю. Разве можно отыскать эту девушку в огромном Донецке, когда через несколько дней я должен буду уехать и у меня нет никаких сведений о ней! Одно только имя. Да и ее ли это имя? Вдруг оно выдумано, чтобы отвязаться от надоедливого ухажера?

Может, отступить? Нет, я не мог!

Я тихо-тихо зашептал ей:

– Дайте мне всего минуту, чтобы объясниться.

Она замерла в раздумье, потом ответила:

– Хорошо.

– Но не здесь. Нам тут не дадут поговорить.

– Я пропущу арию.

– Всего одну минуту!

Она кивнула, жестом указала на дверь. Я вышел в коридор, через несколько секунд появилась Валерия.

– Так чего вы хотите?

– Быть вашим другом.

– Это невозможно.

– Почему?

– Не хотелось бы вдаваться в объяснения.

– Понимаю: у вас кто-то есть. Такая девушка не может быть одна… Но дайте шанс. Тысячную долю шанса…

Поскольку она опять молчала, я со всей силою вспыхнувшей страсти продолжил:

– Хотя бы стать вашим другом… Нужна ваша рука в знак того, что дружбу вы не отвергаете.

Валерия посмотрела как-то необычно: зловещие огоньки в ее глазах пронзали полотно отчаяния.

– Вам дать правую руку? – спросила она.

Не замечая подвоха в ее словах, я лишь кивнул и ждал руки. Я уже представлял, как пожму ее, а еще лучше – поцелую длинные пальцы.

– Раз вы так хотите…

Ее правая рука предстала перед моим взором. И тут… словно от землетрясения закачался весь театр. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять: ничего не рушится, не слышно топота, криков бегущих от смерти людей, а по-прежнему звучит ария князя, которой восхищенно внимают зрители.

Кисть руки Валерии назвать таковой было нельзя. Это был какой-то обрубок с подобием ладони и тремя отростками, отдаленно напоминающими пальцы.

– Что это? – невольно вырвалось из меня.

– То, чего вы так добивались! – то ли торжествующе, то ли истерично вскричала Валерия.

Не помню, что я отвечал. Кажется, оправдывался за то, что надо срочно удалиться. Я блуждал по коридорам театра, не понимая: куда иду? Вновь звучала музыка Штрауса: Розалинда появилась на бале-маскараде в маске летучей мыши. Я стоял в дверях партера и слушал, как волшебный голос моей матери старается вырвать меня из страшных пут отчаяния. Но сделать это не удалось даже самому близкому человеку. Изуродованная кисть Валерии без конца маячила перед глазами, тянулась ко мне, пыталась… приласкать.

Мать не сдавалась, продолжала бороться с наваждением сына, ее голос создавал вокруг меня защитное поле, в которое все равно лезла и лезла страшная рука.

Я не выдержал, и опрометью выскочил из театра.

Оказавшись в своем гостиничном номере, я упал на кровать, закрыл глаза и ждал… Только чего? Что вся эта жуть постепенно сотрется из памяти? Но разрушенная стена иллюзий не хотела исчезать. Точно вихрь поднял оставшиеся после нее булыжники, которые проносились передо мной, нанося болезненные удары. Тело превратилось в сплошной синяк, невидимый для врачей, но так сильно ощущаемый мною. Как все несправедливо: изуродованный ангел! Ангел, которому я бы мог поклоняться…

Я даже подумывал о том, чтобы снова помчаться в театр. Вдруг спектакль еще не закончился и я найду ангела в ложе!

И тут призрак Валерии погрозил мне правой рукой! И сразу, будто паралич приковал меня к кровати.

Кто-то вошел в номер. Это был сосед, актер Эдик Кудрявцев. Он расхохотался:

– Молодежь уже дрыхнет?

– Спектакль закончился?

Игравший роль Фалька Эдик тяжко вздохнул:

– Да Работка сегодня была сложная. Публику сразу не заведешь. Пришлось попотеть.

Он вытащил из тумбочки бутылку коньяку:

– Составишь компанию?

– Нет, – судорожно ответил я.

– Как знаешь, – он со вздохом налил себе рюмочку. – Я тебя на сегодня покину. Одна настырная поклонница приглашает к себе. Не могу отказать очаровательной женщине. Не горюй, прошвырнись по ночному городу, найди себе также подружку. Надеюсь, маменька не станет проверять, чем занимается милый сыночек.

– Спасибо. Только я уже сегодня „нашел“.

Эдик внимательно взглянул на меня:

– Что-то случилось? Понятно. Поцапался с местными из-за крали. Радуйся, что так. Настанет время, и ты поругаешься с кем-нибудь уже по другой причине. Он тебе скажет: „Бери ее себе“, а ты: „Нет уж, уволь от такого счастья“. Так что не переживай, дружище. Слушай во всем старшего товарища.

Эдик мне откровенно нравился: веселый, беззаботный и одновременно рассудительный. Такому можно довериться. Поэтому я кратко рассказал обо всем, что случилось в театре. Я ждал понимания, сочувствия, однако он лишь равнодушно пожал плечами:

– Сейчас пластическая хирургия на высоте. Твоей зазнобе можно сделать операцию. Хотя до полного совершенства, скорее всего, не дойдет.

Эдик посмотрел на полную рюмку, залпом осушил ее. И продолжил:

– Не огорчайся. В жизни бывает всякое. И девчонка тебе попадется не менее красивая, только уже без уродства.

– Может быть, – грустно произнес я.

– Что значит „может быть“? Вся жизнь впереди. Я тебе завидую. И перестань сидеть с таким лицом, точно встретил ту самую ведьму с изуродованной рукой по кличке Чаровница.

– Кого?

– Не слышал местное предание?… Давным-давно в этих краях жил помещик. Влюбился он в одну простую крестьянскую девушку. Влюбился, как ты сейчас – до умопомрачения. А жена его была слишком ревнива. Она со своей челядью подловила подружку мужа в лесу и поиздевалась над ней досыта. То ли изуродовали, то обрубили кисть правой руки. Однако бедняжка выжила. Правда, ее ухажер хоть и посочувствовал ей, но отрекся. Зачем ему изуродованная…

Но бабка той девушки была колдуньей. Она передала внучке черную магию зла и разрушений. И явилась внучка ночью в поместье своих обидчиков, и запылало там все – дом, пристройки к нему, конюшня. Люди кричали, спасаясь от пожара, да только убежать от огня не могли. Лошади в предсмертных муках дико ржали! Сам помещик с обгоревшим лицом все-таки сумел выбраться из полыхающего ада. И тут увидел свою бывшую любовь. Он понял, что все это сделали она и бабка-ведьма!

– Там мои детки! – рыдал он. – За что погибли они? Зачем ты такое сотворила со мной? Ведь не я же виновник твоего несчастья! Знаешь, как ты была мила мне!

– Ты отрекся от меня! – ответила девушка. – Такова расплата!

Огонь, будто вылетевший из пасти неведомого чудовища, вновь набросился на помещика. Перед смертью он успел крикнуть:

– Так будь же ты проклята, Валерия!

– Как ты сказал, ее зовут? – поразился я. – Валерия?

– Кажется, мне назвали это имя. А что?

Я не стал распространяться о поразительном совпадении. А Эдик продолжил:

– Говорят, появление ведьмы с клешней вместо руки приводит общество к страшным потрясениям. Старики уверяют, будто видели ее перед революцией и Второй мировой войной. Вообще встреча с ней к хорошему не приводит.

Эдик пригубил еще одну рюмашку и закончил:

– Вот такая страшная легенда. Отвлек тебя от мыслей о несчастной девочке?… Пока нет? Ладно, поспи. А я – в гости. Да, по пути предупрежу твою матушку, чтобы сегодня тебя не беспокоила. Захочешь забыться – лечебный напиток (коньячок, водочка) всегда к твоим услугам. Закрывай дверь и спи…»

Павла все-таки отвлекли. Одному больному стало плохо, пришлось сделать укол и дать ему снотворное. Врач еле дождался, когда вернется к себе в ординаторскую и продолжит чтение.

И вот он снова погрузился в мысли и чувства Андрея Фирсова.