Глава первая

«…Бил тростью и пытал немилостиво» – «Это не тюрьмы, а вертепы разврата» – Что лучше: 30 розг или 10 плетей? – «При таком скоплении заключенных приходится почти беспрерывно топить печи…» – 26 зданий для одной тюрьмы. – «Даже каменная ограда тюрьмы два раза обрушивалась»

Итак, сначала цитата.

«Высочайше утвержденным 27‑го февраля сего 1879 года мнением Государственнаго Совета, главное заведывание тюремною частью гражданскаго ведомства положено сосредоточить в Министерстве Внутренних Дел, в составе котораго для этой цели и учреждено Главное Тюремное Управление».

С этой даты, как считается, началась официальная история уголовно-исполнительной системы России. В ведение Тюремного Управления переходили все места заключения гражданского ведомства, арестантская пересыльная часть и исправительные приюты для малолетних преступников. «Учрежденное, на основании приведеннаго узаконения, Главное Тюремное Управление открыло свои действия 16-го июня». И уже одним из первых документов, родившихся в недрах новой государственной структуры, стали «Временные правила для первоначального руководства тюремным инспекторам во время командировок с целью осмотра и ревизии учреждений, входящих в состав карательной системы».

По всей стране, в разные концы империи, разъехались, выполняя распоряжение столичного начальства, тюремные ревизоры. Их задача была предельно ясной: посмотреть на местах, что же представляют в своем «физическом выражении» те самые учреждения, объединившиеся под титулом нового ведомства. Для зданий и сооружений мест заключения на тот момент не существовало каких-либо типовых проектов их воздвижения. В провинции строили «тюремные замки», полагаясь большей частью на «волю божью».

В далеком Иркутске «из казенных каменных зданий самое красивое, по странной игре случая, была тюрьма, или, как называли в Иркутске, острог. На главный фас его выходила церковь во имя Св. Бориса и Глеба, куда заключенные каждое воскресенье приходили слушать божественную службу. Острог стоял за городом, в местоположении весьма живописном».

В дореволюционной России иркутская тюрьма была одной из 12 крупнейших тюрем в стране. Чтобы представить, что это означало, достаточно привести такую статистику. В конце XIX века система мест заключения России включала: тюремные замки в губернских и уездных городах, а также тождественные с ними учреждения, носящие другие названия (уголовные тюрьмы) – 597; временные дополнительные помещения при этих тюрьмах – 6; смирительные дома – 5; Санкт-Петербургская и Московская исправительные тюрьмы – 2; дом предварительно заключения в Санкт-Петербурге и Варшавская следственная тюрьма – 2; пересыльные тюрьмы – 11; исправительные арестантские отделения, роты и полуроты – 32; подследственные аресты в Привисленских губерниях – 75; полицейские дома в Петербурге – 10, в Москве – 16. Таким образом, всего насчитывалось 767 учреждений, из которых выделялось 12 крупнейших, включая Иркутский тюремный замок. И при этом он всегда был переполнен. При наличии 700 общих мест и 11 одиночных камер усредненный однодневный состав заключенных обычно превышал 900 человек (большее количество арестантов было только в московской губернской тюрьме – в среднем до 1033 человек), а наивысший однодневный состав иной раз доходил до 1130 человек.

Иркутский «затворный замок», по стечению весьма благоприятных для местного тюремного начальства обстоятельств, соответствовал практически всем требованиям, которые поздним числом выдвинуло для означенных построек новоиспеченное Главное Тюремное Управление. До наших дней сохранился уникальный документ, определявший «общие начала для составления проектов на постройку, переустройство и расширение тюремных учреждений».

«Здания каждого тюремного учреждения должны быть, по возможности, обнесены оградой таким образом, чтобы внешняя охрана их могла быть исполняема двумя часовыми, наблюдающими каждый за двумя сторонами ограды.

В тюрьму должен быть один вход…

Внешний вид зданий должен быть сообразован с необходимостью облегчения надзора. В виду сего всякие выступы в зданиях, нарушающие прямолинейность их стен, представляются нежелательными.

Все тюремное помещение должно состоять: а) из жилых квартир чинов управления и надзора; б) из помещений, предназначенных для потребностей администрации тюрьмы; и в) из собственно арестантских камер, с принадлежащими к ним хозяйственными помещениями и больницею.

Помещения для жилья служащих (смотрителя, надзирателей, надзирательниц, фельдшера) должны быть устраиваемы, по возможности, вне всякой связи с прочими тюремными помещениями…

Административныя помещения (помещение для привратника и караула, контора, комната свиданий) должны быть устраиваемы также по возможности отдельно от собственно арестантскаго корпуса и располагаемы таким образом, чтобы ближе всего к главному входу в тюрьму были размещены привратник и военный караул…

В собственно арестантских помещениях должны быть строго разграничиваемы между собою мужчины от женщин. Если последния не могут быть выделены в особое здание, то во всяком случае между мужским и женским отделениями не должно быть никакого внутренняго сообщения, и каждому из них должен быть предоставлен особый двор, на который и должны выходить окна подлежащаго отделения…

Арестантов одного и того же пола должно, по возможности, разграничивать по поводам их содержания, т. е. различая в этом отношении следственных и подсудимых от срочных, и тех и других от пересыльных. Этих последних желательно помещать таким образом, чтобы они не входили в соприкосновение с местными арестантами, для чего и размещать их, напр., в подвальных этажах, вблизи от входа в арестантския камеры, рядом с военным караулом, где оный находится внутри тюремной ограды и т. п.

Больница должна быть устраиваема в особом здании, преимущественно по барачной системе…

Мастерские должны быть устраиваемы лишь для тех ремесл, которыя требуют особых каких-либо приспособлений или по другим каким-нибудь причинам не могут быть исполняемы в камерах, например, кузнечная или слесарная мастерския, которыя желательно помещать в подвальном этаже. Вообще же необходимо пользоваться для мастерских самыми арестантскими камерами, приспособляя в общих камерах нары с таким разсчетом, чтобы оне на день могли быть поднимаемы и прикрепляемы к стене.

Точно также не должно быть устраиваемо и особых столовых, так как для этой цели могут быть обращаемы корридоры, нередко очень широкие, или же арестанты могут принимать пищу по камерам.

Особые церкви могут быть устраиваемы… лишь в тех случаях, когда на этот предмет имеются достаточныя частныя пожертвования. В противном же случае необходимо ограничиваться устройством молитвенных комнат…

Кухни, пекарни, квасоварни и кладовыя должны быть помещаемы в нижнем и, преимущественно, подвальном этаже тюремнаго здания и с возможностью доставлять в оныя припасы непосредственно с тюремнаго двора.

Прачешныя… должны быть устраиваемы в одном помещении с банею… причем желательно ставить прачешное и банное здание с таким разсчетом, чтобы от женскаго отделения тюрьмы мог быть доступ в оное не чрез посредство мужского двора.

Ретирадныя места должны быть устраиваемы внутри тюремнаго здания, в концах корридоров, по вывозной или бочечной системе».

Есть все основания полагать, что история возникновения в Иркутске тюрьмы берет начало от самых первых лет существования острога. Когда в 1670 году государев человек Андрей Барнышев задумал расширить поселение, основанное 9 лет назад, острог Иркутский представлял собой весьма небольшую обжитую территорию, огороженную укрепительным валом. Фактически в тот год было отстроено совершенно новое, более обширное, с несколькими угловыми, проезжими и жилыми башнями поселение. Появились воеводский двор, хлебные амбары, деревянная церковь в «срединном месте» острога. Для защиты «государева дела» отстроили и таможенную избу, учинив в составе таможни служилых работников для «управы на сильных людей». А за Ангарою, на «сторонней речке Кае», отсыпали запруду и поставили мельницу.

Среди прочих строений появилось в остроге и затворное помещение. Сюда помещали заложников, которых потом обменивали на ясак – «аманаты». Можно представить, какой смертельный ужас наводило на ясачных людей одно только упоминание о таком застенке. По свидетельствам очевидцев, дошедшим до наших дней в летописях, «кормили заложников солью, а пить не давали, оставляли зимою без платья».

В те же годы появилась острожная подземная темница. Ее использовали в борьбе с тем, что можно было бы назвать инакомыслием. Именно в таком контексте упоминает о ней иркутская летопись начала ХVIII века. Вице-губернатор Жолобов, в ответ на обвинение его в лихоимстве и взяточничестве со стороны дворянина Литвинцева «приказал вести его в застенок, где бил его тростью своими руками и пытал немилостиво».

Скорее всего, затворные помещения редко пустовали. Тем самым порождая еще большее всевластие «имущих людей», наводняя поселение страшными слухами, которые уже не могли удерживаться в границах одних городских стен. Проблемы казнокрадства и притеснения ясачных людей в Сибири по – своему аукнулись в специальном царском указе 1695 года. Он запрещал «посольским людям и воеводам, и всяким чиновникам носить богатое платье, поскольку, как стало известно на Москве, служилые люди в Сибири одеваются в бархатные, парчевые, золотом и серебром перетканное платье, в каких при дворах ходят только первые люди, да и то только по праздникам».

С освоением края и становлением Иркутска как торгово-административного центра в Восточную Сибирь хлынули потоки ссыльных. Необходимость регулировать их передвижение потребовала строительства в городе вполне «самодостаточного тюремного острога». Такое здание появилось в Иркутске в середине XVIII века на окраине города недалеко от Ангары. Первая иркутская тюрьма, имея «многое число комнат», являла собой самое большое деревянное здание в городе.

Для прокормления колодников из казны не выделялось никаких средств. Обязанность содержать их государство возложило «на людей, приведших их и на их хозяев». Отбывалась же такая обязанность из рук вон плохо. Правительство вынуждено было даже «дозволять арестантам снискивать себе пропитание милостынею». По свидетельствам современников, в Москве колодники отпускались на связке для прошения милостыни в одних верхних рубахах, у многих от ветхости рубах и «раны битые знать». Еще и сенат в 1749 году усмотрел, что многие колодники «необычайно с криком поючи, милостыни просят, також ходят по рядам и по всей Москве по улицам». Такие необычные процессии, нарушая общественное спокойствие, порождали в среде обывателей самые разноречивые чувства. Но больше напуганные непотребным видом попрошаек, горожане чаще всего обходили их стороной. Сами же арестанты однажды послали царю прошение скорее решать их дела, «чтобы нам, твоим сиротам, голодною смертию не умреть».

Скудность средств, поступавших на содержание тюремных дворов, порождала еще одну проблему. В 1767 году князь Вяземский доносил, что в некоторых тюрьмах, приближенных к Москве, «теснота превеликая, крыши ветхи и грозят обрушиться». Но даже через сто лет положение оставалось критическим. Так, в 1876 году один из высших чиновников, считавшийся специалистом по тюремному делу, подал Александру II записку о положении тюремных преобразований в России. В этом документе он называл тюрьмы не пенитенциарными учреждениями, а вертепами разврата. И предлагал призвать известного бельгийского тюрьмоведа Стевенса и не менее известного шведа Барга и их помощью устроить образцовую тюрьму «где-нибудь на Ладожском озере».

Следует заметить, что для столь нелестной оценки положения дел в тюремном ведомстве были все основания. В своей книге «Каторга и поселение на острове Сахалине», изданной в 1903 году, Н.С. Лобас писал, что местная тюрьма «построена из сырого леса, не имеет фундамента, плохо прокопчена и в большинстве не оштукатурена». Всю меблировку камер составляли «сплошные нары, под которыми скапливалась масса грязи, полы со щелями, в которые при мытье камер стекала вся грязь, образуя в подпольном пространстве целые клоаки, состоящие из жидкой вонючей грязи». В том же году досталось и представителям тюремной администрации, которым В.М. Дорошевич дал такую характеристику: «Смотрители тюрем – это по большей части люди, выслужившиеся из надзирателей или фельдшеров. Полное ничтожество, которое получает вдруг огромную власть и ею «объедается». По уставу он каждую минуту своей властью может дать арестанту до 30 розг или до 10 плетей».

Не лучше обстояли дела в других провинциях большой империи. В том же Иркутске особенно остро стоял вопрос о том, как прокормить ссыльных. Обнародованные архивные документы открывают завесу на проблему давно минувших лет. Городской голова Михаил Сибиряков, пользуясь именем Думы, еще в 1793 году обратился к губернатору с такой резолюцией: «Умножившийся в городе сорт ссыльных, следующих или к поселению, или к отсылке в казенные работы… эти люди требуют, как и настоящие жители, подвозимого из селений в рынок пропитания». И далее: от ссыльных «кроме опасности жителям в рассуждении побегов и воровства, часто бываемого, не видно пользы».

Впрочем, изложенные на бумаге серьезные выводы городского головы упали на весьма благодатную почву. И уже через 6 лет в Иркутске открылся Рабочий дом для знавших ремесла арестантов. Отбывшим свои сроки позволялось селиться поблизости в том месте, что получило название Ремесленной слободы (ныне Рабочее предместье).

В 1803 году практически рядом с Рабочим домом была построена первая каменная тюрьма (ныне район улицы Баррикад). Она простояла до середины века, когда было принято решение построить на ее месте новое здание. Ставшую тесной старую тюрьму разрушили и окончательно снесли.

Архивные материалы, собранные иркутским историком Н. Бубис, дают представление о ходе этого строительства. В 1845 году на утверждение в МВД были представлены проект и смета на новое здание с прилегающими службами. Сметная стоимость проекта оказалась весьма значительной – 208825 руб. Попытка генерал-губернатора Н.Н. Муравьева найти подрядчиков на это строительство окончилась неудачей, на объявленные торги никто не явился. В этой ситуации было поручено инженеру Путей Сообщения капитану И.И. Шацу, состоявшему при Главном Управлении Восточной Сибири, выполнить проект и смету на устройство острога, не придерживаясь утвержденного проекта, а исходя из местных имеющихся средств. Его проект генерал-губернатор нашел «…достаточным, цели своей соответствующим, сметное исчисление умеренным и потому к скорейшему выполнению годным».

В 1857 году был учрежден особый комитет, ведавший вопросами строительства. В него вошли полицмейстер, городской голова и капитан Шац, который должен был производить работы. Возглавил комитет военный губернатор К.Б.-К. Венцель.

В утвержденный проект Шац внес поправки, вызванные потребностью одновременного с замком строительства служб: бани, кухни, дома для смотрителя. Кроме того, первоначальным планом главный корпус предполагался одноэтажным, вместо этого Шац предложил над передним фасадом возвести второй этаж. В этом случае не нужно было строить отдельное здание для помощника смотрителя, служителей и конторы. Необходимость в максимальной концентрации тюремных построек диктовалась рельефом местности. Задний двор, очень тесный и ограниченный протекающей сзади речкой Сарафановкой, не был рассчитан на строительство многочисленных сооружений.

Все перечисленные изменения в проекте Комитетом по постройке острога были признаны необходимыми и удобными в исполнении: не требовали значительных капитальных вложений и были относительно просты в техническом решении.

Производить работы было решено хозяйственным способом, с привлечением для черных работ арестантов с положенной по закону (весьма незначительной) оплатой их труда. Они же были задействованы на рудниках и кирпичных заводах, поставлявших строительные материалы.

18 апреля 1858 года Шац сообщил генерал – губернатору, что приступает к каменным работам на главном корпусе.

Следует отметить, что на строительство были собраны каменщики со всей Сибири. Имена некоторых из них сохранились, благодаря архивным документам.

Из иркутских мещан острог возводили: Николай и Иван Кремневы, Петр Жданов, Михаил Попов, Петр и Алексей Накволины, Дмитрий Караулов, Бернард Линовский, Алексей Ружников, отставной канцелярист Иван Рубцов, рядовой Василий Рожин. Из поселенцев Иркутской губернии на строительстве работали: Трифон Максимов и Александр Иванов из Яндинской волости, Федор Сибирев – из Братской, Иван Соколов и Викентий Леготский – из Кудинской, Василий Исаев, Платон Екимов и Афанасий Комлев – из Бадайской, Николай Бакинтев и Иван Котлер – из Оекской, Никифор Жуйков – из Черемховской, Смирнов – из Верхнеилимской, Байбек Измайлов – из Манзурской волостей, крестьянин Дровосеков с Тельминской фабрики, из Киренского уезда – Егор Непомнящий.