Отец был закостенелым патриотом; даже в мелочах он жаждал оставаться верным сыном своей отчизны. А потому предпочитал исключительно русскую кухню. Ввиду этого тетя Маша специально не договаривала или переиначивала названия блюд, стараясь скрыть от Максимилиана Георгиевича, так сказать, «зарубежный след». Ему очень нравился пудинг по-мадридски, который тетя Маша называла просто «рыбный пудинг». Услышав слово «пудинг», отец насторожился, недовольно поджал губы. Тетя Маша поспешила объяснить, что так она сама называет это блюдо, на самом же деле это обычная рыбная запеканка. Отец остался удовлетворен этим объяснением или сделал вид, что удовлетворен.

Александр помнил пропорции и рецепт пудинга как таблицу умножения.

Восемьсот граммов рыбы, четыреста – помидоров, сорок – сливочного масла, еще сорок – растительного, четыре яйца, двадцать граммов панировочных сухарей, черный молотый перец, соль. Примерно, конечно.

Тетя Маша делала пудинг из ершей, карасей, линей, карпов. Она слегка тушила рыбу, потом делила на кусочки и удаляла кости. Ошпаривала помидоры, очищала их от кожицы и тушила в растительном масле до разваливания. Смешивала помидоры с очищенной рыбой, добавляла яйцо, соль, перец и выкладывала все это великолепие в смазанную сливочным маслом и посыпанную сухарями форму для пудинга. Она готовила пудинг на паровой бане в течение часа. Перед подачей на стол поливала его растопленным сливочным маслом, а на гарнир отваривала картофель, украшая его дымящуюся горку листиками петрушки.

– Ты о чем-то думаешь? – Тетя Маша внимательно посмотрела на Александра.

У него и вправду был отсутствующий вид.

– Твои-то тебе пишут? – спросила она.

Александр поморщился. Мать с сестрой вот уже восемь лет как жили в Канаде. Мать поначалу аккуратно – письмо в месяц – давала о себе знать. Потом переписка прервалась. Виноват в этом был Александр, не ответивший ни на одно письмо.

Если отец являлся неким агрессивным центром его детства, от которого Александр старался держаться на почтительном расстоянии, то мать представлялась ему расплывчатым пятном. Более всего он запомнил исходящий от нее жгучий и тяжелый аромат «Пуазона». В этом запахе ему чудилось все, что угодно, только не та нежная забота, которой мать окружает свое дитя. В переливах духов жила совершенно другая, не домашняя реальность – винные пары шумных сборищ, тронутый таинственным сиянием люстры бархат театральных лож, праздная радость курортной жизни, тонкое кружево флирта, комфортная тишина люксовых номеров, драгоценное разнообразие ресторанных меню…

Мальчиком Александр страдал от материнского равнодушия. Повзрослев, не стал искать его причин, а лишь пытался понять, как отец мог терпеть возле себя эту женщину. Деспотический норов отца казался Александру чем-то вроде затаившегося вулкана. Все жившие возле кратера были обречены сгореть в извергающейся лаве его недовольства. Мать же, подобно виноградной лозе, посаженной у подножия огненного колосса, умудрялась жить своей солнечной жизнью. Если эгоизм отца имел ярко выраженную воинственно-деспотическую окраску, то эгоизм матери одевался в шелковые одежды мотыльковой беззаботности.

Со временем Александр узнал, почему мать, ведя такой образ жизни, умудрялась сохранять мир в семье. Благополучием отец был обязан прежде всего немалым финансовым ресурсам своего тестя. Дача была записана на мать, городская квартира, в которой теперь жил Александр, тоже принадлежала матери. Он не раз заставал ее смахивающей слезу со щеки. Но слеза эта была тихой и редкой. В период половой зрелости Александр начал подозревать обоих родителей в многочисленных изменах друг другу. Его догадки оправдались.

Как бы то ни было, Максимилиан Георгиевич умер, а мать с сестрой переехали в Канаду, продав дачу. Этого Александр матери простить никак не мог. Не переезда, а продажи дачи.

– Как там Катя? – качала головой тетя Маша.

Александр пожал плечами.

– Негоже дуться на сестру столько лет, – умиротворяюще улыбнулась тетя Маша. – И все из-за какого-то детского недоразумения! Торт был прекрасен, а твоя сестра – немного взбалмошной…

– Она была бесчувственной, как и ее подруга, и вся эта недозрелая золотая молодежь, – резко произнес Александр и принял непримиримый вид.

– Всякое бывает, – вздохнула тетя Маша. – Отец тоже не одобрял твоего пристрастия к кулинарии. Однако же не мог запретить тебе посвящать столько времени этому занятию.

– Грубость отца и безразличие матери меркнут перед низостью этой девчонки, – цедил Александр. – Жизнь ее научит уму-разуму.

– Но ведь ничего же страшного не случилось! Кого в детстве не дразнят! Одних – за полноту, других – за очки, третьих – за хилое тело и так далее, – увещевала тетя Маша.

– Не хочу об этом говорить, – отмахнулся Александр, – меня волнует другое.

– Пообедаешь со мной? – Тетя Маша приподняла крышку на кастрюле и заглянула внутрь. – Скоро готово будет.

– Нет, у меня мало времени…

– А что ты нового насочинял? – с любопытством спросила тетя Маша.

– Осваиваю принцип распыления и карамелизации, – нехотя ответил Александр.

– И что же?

– Кое-что получается, но в основном рождаются банальности. – Александр рассматривал вышитый тетей Машей коврик, лежавший у его ног.

– Нельзя так унывать. Уныние – самый большой грех, – терпеливо вещала тетя Маша.

– Мне действительно пора, – Александр поднялся.

– Ну что ж, – пожала плечами немного смущенная тетя Маша. – Скоро ли я тебя снова увижу?

– Забегу через недельку, – выдавил из себя улыбку Александр.

* * *

Она шла, слегка покачивая округлыми бедрами, которые только подчеркивал ее приталенный золотистый плащ. Светлые волосы были собраны на затылке в маленькую башенку. Черные полусапожки отбивали бойкий ритм по мостовой. Когда девушка поворачивала голову, Александр видел ее мягкую рассеянную улыбку, которая достигается не годами тренировки, а постоянным чувством сытости и беспечности, свойственным богам и отдельным смертным. В этой улыбке сквозило смутное ощущение собственной вины за чрезвычайное везение и тонкий аромат удовлетворенной гордыни.

Девушка двигалась так, словно плыла – чрезвычайно плавно и раскованно. Солнечный свет, обливая ее плащ, больно бил по глазам, когда Александр, не в силах стерпеть искушения, старался поймать взглядом контуры ее женственной походки. Девушка подрагивала в прозрачном желе послеполуденных улиц, точно рыба.

Александр намеренно не ускорял шаг, чтобы подольше посмаковать вырисовывавшиеся в воздухе линии движения. Ниже талии плащ развевался так, что, казалось, девушка вот-вот выскользнет из него, словно карась из своих блестящих доспехов.

Александр поравнялся с девушкой у светофора. Она заметила его пристальный взгляд, ощупывающий ее висок и щеку. Загорелся зеленый. Толпа двинулась через дорогу. Александр чуть поотстал.

Девушка вошла в магазин модной одежды «Шанзелизэ». Александр замер на углу дома, делая вид, что рассматривает витрину обувного бутика. Льющиеся с зафиксированных под потолком ветвей складки красной материи выгодно оттеняли и песочного цвета мужские полуботинки, и женские лодочки – молочные, красные, черные… Но внимание Александра привлекли другие туфли – с комично круглыми носами, бордово-чернильные, похожие на две тутовые ягодки. Он любовался этими туфельками, разглядывал крохотные сборки на их передней части.

Вдруг мимо него полыхнуло живое золото знакомого плаща. Он пристроился сзади и, как и прежде сохраняя дистанцию, пошел следом за незнакомкой. Девушка посетила еще ряд бутиков. В течение всего этого времени Александр с какой-то сладострастной покорностью ждал ее на улице. «Разве кулинар не должен отличаться терпением? Все прекрасное рождается из семени смиренного ожидания, из бутона распускающегося времени. Любое блюдо требует определенного количества минут и даже часов. Если готовишь соус, необходимо, чтобы его элементы, нагреваясь, перемешивались в строгом временном режиме. Недостаточно просто мешать их лопаткой, нужно дать созреть соусу. А созревание – это качественное изменение во времени».

Он чувствовал, как медленно, но неуклонно ослабевает над ним власть прошлого. Годы и месяцы не сдавливали больше его сердце медным каркасом дурных воспоминаний, он все более свободно вдыхал напоенный дыханием созревающих почек воздух. Александр с умилением наблюдал за жалкими всходами первой травы у подножия куцего каштана. Щебет птиц наполнял улицы терпкостью пробуждения. Александр был захвачен мягким орехово-овощным вкусом ванили, кисловато-пахучей аурой раздавленного кориандра, петрушки и лука. Это грузинское блюдо он готовил исключительно весной. Оно усиливало впечатление от пробуждавшейся природы, давало возможность ощутить жаркий и чистый воздух Грузии.

Наконец девушка вышла из магазина. Она едва не столкнулась с замечтавшимся Александром.

– Вы прекратите меня преследовать? – без особой требовательности сказала она.

– Я вас не преследую, – улыбнулся Александр.

– Тогда почему я все время наталкиваюсь на вас? – приподняла она свои каштановые брови.

– Это уж я у вас должен спросить, – шутливо произнес Александр. – Ну раз уж мы столкнулись, можно вас проводить?

– Это у вас такой прием? – кокетливо усмехнулась девушка.

– Я произвожу впечатление наглого субъекта?

– Немного, – рассмеялась блондинка.

– Что ж, – с притворной печалью вздохнул Александр, – тогда давайте знакомиться. Александр.

– Галина, – ответила девушка со смущенной улыбкой.

– Очень приятно, – через силу улыбнулся Александр.

Мускульным усилием он хотел притушить поднявшееся в нем отвращение. Своей неограниченной произвольностью имя напоминало запах – набор слогов. Но своей конкретностью – любую вещь, в ее грубом виде, не затронутую преображающей силой фантазии. Имя было вымыслом – фальшивой реальностью, стремящейся навязать человеку идею своей непреложности.

– Почему бы нам не посидеть полчасика в кафе?

– Я освобожусь через час, – сказала Галина.

– Тогда, если вы настроены оптимистически, давайте договоримся: я жду вас в «Золотой рыбке» ровно через час. О’кей?

«Золотая рыбка» был довольно дорогим и престижным рестораном. С холлом, стойкой бара и эстрадой – все как положено. В меню заведения входили в основном блюда из рыбы. Морской и речной. Дифференциация блюд по принадлежности к той или иной кухне отсутствовала, но это обстоятельство никоим образом не отражалось на посещаемости ресторана представителями зажиточного сословия. Вам могли подать фаршированного угря или рыбу по-сицилийски, карасей, жаренных в сметане, или треску с фасолью, окуней, варенных с яйцами и маслом, филе де соль Вероник (мелкая камбала с виноградом). Александр предпочитал палтуса в белом вине с эстрагоном.

Филе рыбы свертывается трубочками и кладется на нагретую сковородку с растопленной в ней столовой ложкой сливочного масла. Потом заливается вином, в которое предварительно кладется веточка эстрагона. Сковородка накрывается крышкой, ставится в нагретую до ста восьмидесяти градусов духовку примерно на десять минут. Потом вино из сковородки сливается, рыба (без снятия крышки, что очень важно!) переставляется в нижнюю, не горячую часть духовки. Слитое вино кипятится в отдельной кастрюле на огне или в духовке до тех пор, пока не убавится наполовину. Затем ставится на слабый огонь. В вываренное вино тонкой струйкой добавляется бархатистый соус. Кипятится еще в течение трех-четырех минут. Вся эта смесь процеживается. Рыба заливается соусом, добавляется мелко нарезанный эстрагон, посыпается сухарями, сверху помещаются кусочки сливочного масла; рыба снова ставится в духовку с верхним обогревом на несколько минут, чтобы кушанье подрумянилось.

Однажды Александр попенял официантке на недостаточно пикантный вкус запеченной рыбы. Он определил в блюде отсутствие достаточного количества эстрагона и вина. Это замечание было принято на заметку, и, хотя Александр не часто посещал заведение, палтус ему всегда подавался comme il faut. Если, конечно, был в меню.

Галина все еще размышляла. Или делала вид, что размышляет. «Цену себе набивает», – мелькнуло в мозгу Александра. Ему уже хотелось, извинившись, сказать, что он забыл о назначенном именно на это время деловом свидании. Но девушка опередила его.

– Хорошо, – растянула уголки губ Галина. – Через час.

– Прекрасно. – Александр напоследок искушающе улыбнулся и зашагал к набережной.

* * *

У Чинарского был праздник. Сирена первой пришла к финишу. Обойдя Звездочку на полкорпуса. Ставка не шибко большая – один к восьми. Но с учетом денег, которые Чинарский выкроил для нее из лоскута спущенных незадолго до этого, выигрыш составлял все же около двух с половиной тысяч – сумма, достойная быть пропитой не в забегаловке, а в престижном баре. Надькин аванс был исправно потрачен на горячительное, которым Чинарский согревался на ипподроме.

Его не мучили сословные предрассудки, но иногда он любил почувствовать себя опекаемым нежной заботой бармена в белоснежной сорочке и бархатной жилетке.

Чинарский тронул ручку стеклянной двери. В зеленоватом полумраке холла его негостеприимно оглядел вышибала. Но все же дал пройти. На обветренных губах Чинарского заиграла довольная усмешка.

Гардеробщица с видимым презрением взяла из его рук замызганный плащ и выдала номерок. Замечательно блестящий, похожий на бляху американского полицейского. Вязаную шапку он сунул в карман мятого пиджака.

По залу плыла тягучая невыразительная музыка, способствующая здоровому пищеварению. Несколько персон занимали три столика заведения. Отрешенные лица, медлительные жесты. Вместо голосов – кружащаяся вата.

Грязные стоптанные ботинки Чинарского удивительно легко и свободно скользили по мягкому ковролину, пока он не оказался у стойки. Натужно энергичный парень в темно-красном пиджаке поспешил осведомиться, что пожелает посетитель. Непрезентабельность последнего сообщила лицу бармена оттенок брезгливого высокомерия. Он позволил себе все же некое подобие жалостливого сочувствия, заговорив подчеркнуто вежливо, надеясь, что цены отпугнут беднягу. Но когда Чинарский с полным равнодушием поместил свой зад на высокий табурет и с надменным величием сеньора провозгласил: «Сто „Уокера“, черный лейбл», – бармен едва не поперхнулся. Физиономия его как-то странно исказилась, словно его неожиданно прошиб понос. На немой вопрос его глаз о деньгах Чинарский весело и покровительственно кивнул и выложил на полированное дерево стойки три сотни отечественных рублей.

Бармен чуть заметно пожал плечами и полез за стаканом. Потом отвинтил пробку на «Уокере» и, прибегнув предварительно к мензурке, плеснул в него виски.

– И бутылку «девятой» «Балтики», – буркнул Чинарский.

На губах бармена блеснула ехидная усмешка. Словом, убедившись в плебейских вкусах небритого бродяги, которого он минутой раньше склонен был принять за сумасшедшего, он обрел почву под ногами.

Виски было паленое, а потому сто граммов стоило двести пятьдесят рублей. Бутылка пива обошлась Чинарскому в двадцать семь рублей. Ресторанная наценка. Итого, подсчитал он в уме, оставалось три рубля сдачи. Он небрежно оставил их бармену и, взяв стакан с бутылкой, отправился в дальний конец зала. Там он приметил интеллигентной наружности субъекта в очках, лениво помешивающего кофе.