Глава вторая

В которой главный герой убеждается в том, что призыв Маяковского к штыку приравнять перо – имеет под собой основание, и что филология на войне – иногда важнее винтовки…

Пробираться ночью через лес – то ещё развлечение, а если с двумя тяжеленными грузовыми мешками, то это – импреза, как говорят поляки, вообще за гранью добра и зла…

Через три часа изматывающей борьбы с густым подлеском, рухнувшими от старости и наполовину сгнившими елями и соснами, цепкими кустами можжевельника и нарастающей усталостью, когда в просветах меж деревьями начало светлеть небо на востоке – Савушкин, в очередной раз глянув на компас, скомандовал:

– Всё. Привал! Час на отдых!

Котёночкин, последние двадцать минут шедший в дозоре и потому наименее уставший – тюки несли вдвоём, пятый, постоянно меняясь, шел впереди – спросил:

– Далеко ушли?

Капитан недовольно буркнул:

– Вёрст семь, от силы… – Затем, отдышавшись, приказал: – Костенко, сыпани ещё разок табаку на наш след. Собак, конечно, тут у них нет, но бережёного Бог бережёт…

– Зробымо, товарищ капитан! – И Костенко, достав из-за пазухи специально для этой цели припасенный кисет, отошел на десяток шагов назад и щедро сыпанул добрую жменю махорки на траву и черничник, которым заросла вся пуща.

Разведчики без сил повалились на мешки.

– Котёночкин, десять минут бди. Потом на смену буди меня. Если усну… – Капитан пристроился к торцу мешка, поправил на животе кобуру с «парабеллумом» и попытался задремать. Ничего не получалось – мысли бурлили в голове и никак не хотели успокаиваться. Какой уж тут сон…

Итак, каковы будут их дальнейшие шаги? Устроить базу в пуще и с неё совершать наблюдательные рейды на основные дороги? Этот вариант в Быхове казался идеальным – реалии же показали иное. Кампиносская пуща – она только по названию пуща, с той же Налибокской, куда их десантировали в прошлый раз – не сравнить! Да и Польша – не Белоруссия… Нет, не годится. Оставаться здесь – обречь себя на провал, это – капкан. Вокруг полно деревень, поляки шастают тут даже по ночам – эвон, его чуть не подстрелили! – и наверняка их парашюты видели не только те двое подростков… Капкан. Западня. Немцы, скрывающиеся в лесу от немцев – это сюрреализм какой-то, любой поляк, обнаружив их – а их обнаружат, вопрос ближайших двух-трёх дней – немедля донесет местным властям или в немецкую комендатуру. Или известит местную ячейку Армии Крайовой, или как у них тут называются территориальные подразделения этой подпольной армии? Не важно. Важно, что о них вполне могут узнать бойцы АК. И все их усилия пойдут псу под хвост… Не, надо искать другой вариант…

Хотя – что его искать? Они – немцы, у них форма, документы, оружие… Всё подлинное. Они в Генерал-губернаторстве вполне легально, командировочные предписания со всеми печатями и штампами – на руках. Правда, Алленштайн чуток в другую сторону, и отметок контрольных пунктов по пути от Витебска до Варшавы нет, но это не важно – в условиях крушения группы армий «Центр» никто на это внимания не обратит, тем более – местные власти. Так, где ближайшая гмина? В Серакуве. Немцы, правда, вроде как-то по-другому теперь называют эти административные единицы, но у поляков они по-прежнему в обиходе – гмины. До Серакува где-то вёрст десять ещё чесать… Надо карту глянуть.

– Котёночкин!

– Я, товарищ капитан!

– Тащи плащ-палатку.

Лейтенант поднёс увесистый свёрток. Да, немецкая-то потяжелей нашей будет…

– Накрой меня, так, чтобы я мог фонарь зажечь.

Карта немецкая, подробная, масштабом сходная с нашей двухвёрсткой… так, мы примерно тут. Хорошо. До Серакува прямо на юг – примерно восемь километров. За три часа дойдем, уже будет светло… Так, если принять правее – выйдем на старые вырубки, идти будет не в пример легче – а стоит оно того? Не стоит. Будем соблюдать скрытность до самого последнего мгновения – зачем старосте, или как он там по-немецки обзывается, этого Серакува знать, откуда они пришли? Тем более – про парашюты ему наверняка доложат, не сегодня, так завтра… Так. Далее. Немецкая полевая комендатура – в Ожаруве Мазовецком, это далеко. Что есть гут. Но вполне вероятно, что какие-то немецкие военные власти могут быть поблизости – этого тоже не стоит исключать. Но это мы узнаем у старосты. Если у него есть телефон – а, скорее всего, есть – он о них обязан будет доложить этим немецким властям. Поэтому будем действовать на упреждение. Чтобы у этого старосты и на мгновение сомнений не возникло!

Теперь – где отабориться. Идеальный вариант – пан Тадеуш Заремба. Дорожный мастер. У него дом из красного кирпича, большой сад, и живёт на краю деревни, в последнем доме. Привет от Збышка из Люблинского пехотного полка, напомнить, как делили хлеб и сало под Барановичами в семнадцатом году… Но к этому Зарембе надо старосту очень аккуратно подвести. Чтобы думал, что это его решение… Дом его крайне удачно расположен – от него дороги идут и на восточнопрусский шлях, и на берлинский, и обе железнодорожные ветки – в паре часов пути. То, что надо! Легализуемся, доложим по начальству – немецкому и нашему. Пока немецкие отцы-командиры решат, куда нам дальше – мы тут получим предписания, талоны на питание, транспортные документы, всё выведаем – и убудем… куда? Ладно, куда-то убудем. Главное – поближе к фронту. Не пришлось бы через Вислу под огнём переплывать, тьфу-тьфу! Конечно, идеальный вариант – дождаться, пока немцы отойдут, и «сдаться в плен» – ну а потом в особом отделе сказать правильное слово и вернутся к своим.

Но это всё – планы. А любой план, как известно, трещит по швам при первом же контакте с реальностью…

– Товарищ капитан. Время… – Чёрт, совсем забыл! Пора на пост!

Савушкин сложил и убрал в планшет карту – с непривычки запутавшись в немецком клапане и чуть не уронив её в густой черничник – а затем, погасив фонарь и сняв плащ-палатку, обратился к заместителю:

– Всё, Котёночкин, отдыхай. У тебя пятьдесят минут, должен выспаться!

Лейтенант молча кивнул, разложил плащ-палатку и, улегшись на неё – через минуту ровно засопел. Савушкин искренне позавидовал такой мгновенной способности засыпать – эх, молодость, молодость…

На востоке ощутимо светлело. Да, июль, ночь коротка… Зато тепло. Вон, бойцы в одних кителях как упрели! Сопят вовсю, умаялись, черти… Так, в Серакув этот надо зайти с востока, а еще лучше с юга. Не с севера, не с северо-запада. А лучше заехать. Машину бы… Но это малореально. Машину захватить, конечно, дело плёвое, водителя – в штаб Духонина, Некрасова за руль… Одна беда – машины наверняка тут наперечёт, староста мгновенно узнает местный самоход. А идти на познаньскую трассу – это ещё один день убить. И не факт, что всё получится, там движение активное, дорога Берлин-Варшава… Ладно. Решим по ходу пьесы.

Тишина-то какая, Господи! Лес пошёл смешанный, дышится легко. И как-то ощутимо охота пожрать… Ну да это через полчаса. Разбудим бойцов, позавтракаем – и марш-марш в обход этого Серакува.

Как там Тимоха? Последнее письмо от него было в начале июня, с Первого Белорусского. Раскрывать дислокацию частей в письмах нельзя, но, по парочке верных примет – дивизия их стояла где-то на юге Белоруссии, Гомель, Речица… Сейчас уже небось под Слуцком. Пишет, что назначен старшим ветеринарным врачом полка… Старший лейтенант. Тимошка-Тимофей, братишка ты мой… Никого у него не осталось, кроме брата. НИ-КО-ГО… Дай Бог младшему дожить до Победы! У врача всяко больше шансов, чем у пехотного Ваньки-ротного… Хотя в мае сорок второго и ему досталось, когда их дивизия чуть не наполовину вымерзла под Кандалакшей. Писал тогда, что кони их спасли, сгрудились и не дали замёрзнуть, а стрелковые роты получили сполна и с перебором. Чуть не тысяча бойцов замёрзла. И такое на войне бывает…

Так, всё, десять моих минут истекли. Костенко или Некрасова? Или Строганова? На златом крыльце сидели, царь, царевич, король, королевич… Ладно, пусть будет Некрасов.

– Ефрейтор Некрасов, подъём! Витя, вставай, не вынуждай к репрессиям!

Снайпер открыл глаза, непонимающе огляделся, посмотрел на Савушкина – и выдохнул.

– Есть вставать, товарищ капитан. Поначалу не понял, где мы…

– Этого и я пока не понимаю… Давай, заступай в караул. Десять минут, потом буди радиста.

Ну всё, теперь можно и поспать. А то, что сорок минут всего – так то пустяки, можно и за сорок минут выспаться, дело знакомое…

И Савушкин мгновенно погрузился в сон.

* * *

– Товарищ капитан! – осторожное потряхивание плеча вернуло Савушкина в реальность. Строганов, опять деликатничает… Ого! Шестой час утра – это по Москве, по Варшаве – вообще четвертый – а уже всё видать вокруг. Однако быстро тут светает, почти как в Белоруссии, он думал, что будет позже… Ладно, встаём!

Капитан поднялся, отряхнул мундир и бриджи, поправил кобуру. Разведчики уже были на ногах, торопливо оправляясь от недолгого сна.

– Так, разведка. Идём до точки росы, дирекция – юго-юго-восток. Потом разбиваем бивуак, ждём сеанса, докладываем, что все живы-здоровы, я ставлю вам боевую задачу – и продолжаем движение по песку и сухому подлеску. На росе следа не оставлять! Строганов, когда сеанс?

– Семь тридцать – семь сорок пять по Москве. В этом интервале.

Савушкин глянул на часы.

– Так, сейчас быстро завтракаем, хороним банки – и марш-марш! Сегодня у нас важный день!

Костенко достал из грузового мешка пять банок колбасного фарша, сухари, большую баклагу с водой. Разведчики живо разобрали консервы, аккуратно и не торопясь – потому что в этом деле поспешишь – и людей насмешишь, и пальцы порежешь – вскрыли их своими ножами и с помощью ложек, активно помогая сухарями, бодро принялись завтракать.

Савушкин открыл свою банку специально припасенным немецким консервным ножом, взятым в качестве трофея у немецкого диверсанта ещё под Смоленском. Фарш оказался таким же, как в красногорском госпитале – розовым, остро-сладко пахнущим не нашими специями, но главное – вполне сытным и годным к употреблению. А с сухарями – так и вообще деликатесом! Савушкин вспомнил, как в Сталинграде остатки их армейского разведбата, брошенного на подкрепление совсем уж изнемогшей от непрерывных боёв пехоты Родимцеваодимцева Роди, три дня подряд питались сухим гороховым концентратом, сбрасываемом в мешках без парашютов работягами У-2 по ночам – запивая его сырой волжской водой. Развести огонь и сварить суп тогда тоже не было никакой возможности. Сейчас-то всяко повеселей…

Быстро закопав пустые банки, разведчики двинулись в путь прежним порядком – четверо несли грузовые мешки, один, постоянно меняясь – шел дозором метрах в десяти впереди. Идти утренним лесом было не в пример легче, чем ночью, даже дышалось легче – впрочем, тут причина была иной: густой хвойный лес с преобладанием ели сменился смешанным, в котором дубы, буки и грабы вперемешку с зарослями орешника изрядно прибавили живости окружающему ландшафту. Один раз Савушкину показалось, что позади группы мелькнули какие-то тени – но, как он ни всматривался в глубь леса, так ничего и не увидел. Волки? Ничего страшного, сейчас лето, волки на людей не кидаются… Или не волки? Ладно, чего там гадать, все равно ничего не увидел… Сейчас главное – как можно дальше уйти от места выброски!

К пяти утра, впрочем, марш пришлось остановить – на лесные травы легла роса.

– Всё, привал! – скомандовал Савушкин. И добавил: – Сейчас займёмся изучением нашей службы у немцев. – С этими словами он достал из планшета листок бумаги с данными четвертой авиаполевой дивизии люфтваффе, полученный у майора Дементьева. Разведчики уселись на мешки и приготовились слушать.

– Слушаем и продолжаем внимательно осматриваться вокруг. Разобраться по секторам! – после чего продолжил: – Первое. Документы у вас на немецкие имена и фамилии. Костенко, ты – обер-фельдфебель Вильгельм Граббе, Володя, ты – обер-лейтенант Отто Вайсмюллер, Некрасов – ефрейтор Йоганн Шульц, Строганов – унтер-фельдфебель Штефан Козицки, по ходу, из онемеченных познаньских поляков. Но это не важно. По-немецки вы говорите плохо, потому что являетесь фольксдойчами с Познаньщины… Или лучше из-под Мемеля. Литовский тут в любом случае никто не знает. Ну и я – гауптман Эрнст Вейдлинг, коренной берлинец, так что прошу с этого момента это учитывать. Отныне и до окончания операции вы – не вы, а чины люфтваффе; немцы из вас, правда, весьма условные, но, как граждане Рейха, вы были призваны в ряды вооруженных сил. Сейчас это у немцев сплошь и рядом. Ну вы сами помните ту группу сапёров, что мы захватили под Смолевичами – по-немецки там вообще никто правильно не говорил…

Второе. Наша четвертая авиаполевая дивизия люфтваффе была сформирована осенью сорок второго года. Воевали с партизанами под Витебском. Перед разгромом дивизия входила в состав пятьдесят третьего армейского корпуса третьей танковой армии. Армия эта широко известна в вермахте тем, что в её составе нет ни одного танка – но это так, к слову. Самоходки, кстати, есть, вернее, были – например, в танковом батальоне нашей дивизии. Наш батальон тылового снабжения попал под бомбёжку прямо на марше, на шоссе Витебск-Богушевск, к своим не выбрался никто, кто не убит – тот в плену. Но об этом немцы не знают, официально третья танковая армия отходит с боями к Вильнюсу, а что там на самом деле твориться в Белоруссии – неведомо даже в ставке у Гитлера, не говоря уж – в полевой комендатуре в Ожаруве Мазовецком. Так что смело требуем связаться с нашим командованием и уточнить задачу, дней десять у нас на всё про всё будет.

Теперь – легенда. Наша группа была отправлена в Алленштайн двадцать первого июня. Мы должны были получить какое-то радиотехническое оборудование – какое, мы не знаем, режим секретности – и вернуться с ним в расположение дивизии. Но случилось то, что случилось – русские начали наступление, наши машины – у нас их было две, грузовик «Бюссинг» и мой кюбельваген – были разбиты прямым попаданием у переправы через Березину, дальше нам удалось запрыгнуть на открытую платформу и доехать до Варшавы. Тут у нас лакуна, нас должны были снять с поезда на границе Рейха, но оправданием нам – полный хаос в группе армий «Центр». Попробуем избежать обвинений в дезертирстве… Требование на аппаратуру у меня с собой, но что там понаписали наши спецы – я не знаю, конверт запечатан. Да если бы и не был – я всё равно ни черта не пойму… Надеюсь, и комендант в Ожаруве не поймет. Пока всё. Вопросы?

Костенко, почесав затылок, спросил полуутвердительно:

– Легализуемся по полной? Как под Корсунем?

– Ещё глубже. Теперь у нас есть реальная воинская часть. Вернее, была – но в этом-то вся и прелесть. И мы – вернее, наши крестнички, что сейчас в плену – в ней служили. Что подтвердят любые запросы…